Перед зелеными глазами устоять невозможно. С голубыми, карими, серыми, радужными глазами еще можно более или менее иметь дело. Но дайте кому-нибудь зеленые глаза, и он будет править миром.
– Меня зовут Ава Инноченцо, – представилась она.
Я был выше ее по меньшей мере на три дюйма, но казалось, она надо мной возвышается. Такое впечатление на меня производят высокие женщины. Возможно, женский рост и размер обуви измеряются в ином масштабе. Рост Авы составлял пять футов девять дюймов – по мужским меркам шесть и четыре.
– Алан Блэр, – представился я.
Она протянула руку, мы обменялись рукопожатиями. Пожатие у нее было крепкое, я на него также крепко ответил. Меня это утешило. В конце концов, контроль над мышцами не полностью утрачен. Прикосновение к ней как бы вдохнуло в меня жизнь. Голова перестала виснуть и качаться.
– У нас уже есть один Алан, – заметила она. – Тинкл.
– Да, с Тинклом я знаком.
Крепкое рукопожатие удалось, шея функционировала, а язык в интересной беседе тащился далеко позади. В драгоценные жизненные моменты, когда хочется проявить максимальное очарование, я особенно косноязычен и туп. Можно было б сказать что-нибудь остроумное насчет изобилия Аланов или обыграть фамилию Тинкл, сообщив, что я – Алан Тинкл-Тоус, из Англии, где многие фамилии пишутся через дефис.
– Чем занимаешься? – спросила она.
– Пишу. – Ничего больше выдавить не сумел. Впрочем, к черту милый диалог. Я почуял в себе страшную силу. Эта женщина как-то подействовала на химический состав моей крови. Мне хотелось на нее наброситься, ухватить за нос, как за дверную ручку, присосаться к груди. Я испытывал одновременно грубые и инфантильные желания. Чувствовал себя настоящим мужчиной.
– А я не умею писать. Правописание ни к черту.
– Очень жаль. – Я мысленно ее развернул, схватил за бедра, наехал сзади. Прежние диабетические катаклизмы сменились чрезмерным приливом тестостерона, вызывающего, как говорят, облысение. Некоторые в один миг седеют, а мои волосы целиком встали дыбом на голове под действием хлынувшего в организм мужского гормона. Либо они сейчас вырвутся с корнем, либо я дам промашку, как Тинкл.
– Да плевала я на правописание. Отослала заявку на грант со сплошными ошибками, и никто ничего не сказал. От художников не ждут грамотности.
Я стоял на грани катастрофической потери волос и публичного извержения, но сумел перевести эти внутренние силы в словесную бурю, тем более по сравнению с предыдущим скупым вкладом в беседу. И действительно обрел дар речи:
– Ну, у многих писателей тоже ужасное правописание. Говорят, Фицджеральд очень плохо писал… Интересно было б устроить состязания по орфографии между известными писателями, выставив напоказ недостатки… ПЕН-клуб мог бы на этом деньги зарабатывать, помогать писателям, попавшим в тюрьму, хотя почти всем писателям в тюрьмах нравится, материала там много, поэтому, может быть, не захотят выходить… Жан Жене лучшие вещи писал за решеткой. Конечно, тюремная жизнь ему нравилась и по другим причинам… Я бы не возражал против тюрьмы, только неприятно получать ножевые удары… Постойте секундочку, интересно, почему говорят «состязания по орфографии»? Вы, случайно, не знаете?
– Нет. Какая-то дикость. Почему состязания? Почему не экзамены?
Слушая, я отводил глаза от грудей, но они были такими полными, что я их видел не глядя, если вы меня понимаете. Воспринимал локатором. И конечно, невероятный нос находился прямо передо мной – правила поведения позволяли на него смотреть, – мне хотелось расплющить его поцелуями, запустив пальцы в густые волосы, намотав на кулак.
– Экзамен действительно правильнее, – согласился я, – зато состязание интереснее… Я бы неплохо выступил на состязании по орфографии, хотя предпочитаю британское правописание, только не решаюсь им пользоваться.
– Ты что, подрался? – спросила она, явно потеряв интерес к орфографии, разглядывая мои глаза и нос, почти сравнявшийся с ее носом, по крайней мере, в необычности.
– Подрался, – с гордостью подтвердил я, заметив вспышку уважения и любопытства в ее взгляде. Чувствовалось, ей нравится моя физиономия пещерного дикаря, и я быстро диагностировал, что она предпочитает брутальных мужчин. В конце концов, при таком впечатляющем физическом развитии одолеть ее может только пещерный мужчина. А я переживал подъем. Уже почти сравнялся с ней ростом. Я вырос! Вырос с презренных пяти футов четырех дюймов или около того почти до пяти с девятью. Если бы дорасти до естественных шести футов, можно было бы ей овладеть.
Понятно, это безнадежно при ее росте в шесть футов и четыре дюйма в мужских измерениях, но в подобных капризах теории я как-то не совсем разобрался. По-моему, вот что происходит: я сокращаюсь, а женщина увеличивается. Даже низенькие женщины кажутся мне высокими. Женщина ростом в пять футов три дюйма вырастает в моих глазах приблизительно до пяти и восьми… Ничего не поймешь. В принципе общие масштабы каким-то образом искажаются, вот что надо усвоить.
– С кем сцепился? – уточнила она.
– С каким-то незнакомцем в баре. Он меня хорошенько отделал, но и я тоже его достал.
Я махнул рукой в воздухе, изображая мощный мужественный удар, чтобы произвести на нее впечатление. К несчастью, в тот самый момент в черную комнату вошел Реджинальд Мангров с повязкой на глазу и с любопытством взглянул на меня, застав за такой же лживой похвальбой, как в столовой. Весьма неприятно.
Впрочем, потом на губах появился намек на улыбку, и я понял: он правильно оценил ситуацию. Увидел во мне распетушившегося самца, старавшегося завоевать самку, и как мужчина, умудренный опытом одноглазой жизни, не осудил меня за это.
– Доброе утро, Алан, – сказал он, одетый в форму участника велогонки «Тур де Франс», в крошечной белой кепке, желтой футболке, черных эластичных штанах до колена, что выглядело неприлично. Мало кто может носить подобные штаны и выглядеть достойно. Боюсь, Мангров выглядел недостойно, сам того не понимая. Почти все спортсмены-любители среднего возраста не способны объективно судить о собственном костюме.
– Доброе утро, – сказал я.
Потом он поздоровался с Авой, и она его поприветствовала, потом Мангров звонко затопал по полу, обутый в специальные велосипедные туфли, приспособленные для педалей гоночных велосипедов.
– Желаю удачно проехаться, – сказала Ава.
– Спасибо, – сказал он и вышел из особняка.
– Прежде чем он начал писать, каждый день проезжал тридцать миль, – сообщила она. – Ну, мне тоже, наверно, пора за работу.
– Хорошо, – пробормотал я со слабой улыбкой, наблюдая за артикуляцией ее ноздрей. Ноздри вели прямо к пухлым губам. Нос Дюранте и рот Брижит Бардо. Я потерпел безнадежное поражение – она больше не хочет со мной разговаривать, и, не имея возможности ее атаковать, мне хотелось покончить с собой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88
– Меня зовут Ава Инноченцо, – представилась она.
Я был выше ее по меньшей мере на три дюйма, но казалось, она надо мной возвышается. Такое впечатление на меня производят высокие женщины. Возможно, женский рост и размер обуви измеряются в ином масштабе. Рост Авы составлял пять футов девять дюймов – по мужским меркам шесть и четыре.
– Алан Блэр, – представился я.
Она протянула руку, мы обменялись рукопожатиями. Пожатие у нее было крепкое, я на него также крепко ответил. Меня это утешило. В конце концов, контроль над мышцами не полностью утрачен. Прикосновение к ней как бы вдохнуло в меня жизнь. Голова перестала виснуть и качаться.
– У нас уже есть один Алан, – заметила она. – Тинкл.
– Да, с Тинклом я знаком.
Крепкое рукопожатие удалось, шея функционировала, а язык в интересной беседе тащился далеко позади. В драгоценные жизненные моменты, когда хочется проявить максимальное очарование, я особенно косноязычен и туп. Можно было б сказать что-нибудь остроумное насчет изобилия Аланов или обыграть фамилию Тинкл, сообщив, что я – Алан Тинкл-Тоус, из Англии, где многие фамилии пишутся через дефис.
– Чем занимаешься? – спросила она.
– Пишу. – Ничего больше выдавить не сумел. Впрочем, к черту милый диалог. Я почуял в себе страшную силу. Эта женщина как-то подействовала на химический состав моей крови. Мне хотелось на нее наброситься, ухватить за нос, как за дверную ручку, присосаться к груди. Я испытывал одновременно грубые и инфантильные желания. Чувствовал себя настоящим мужчиной.
– А я не умею писать. Правописание ни к черту.
– Очень жаль. – Я мысленно ее развернул, схватил за бедра, наехал сзади. Прежние диабетические катаклизмы сменились чрезмерным приливом тестостерона, вызывающего, как говорят, облысение. Некоторые в один миг седеют, а мои волосы целиком встали дыбом на голове под действием хлынувшего в организм мужского гормона. Либо они сейчас вырвутся с корнем, либо я дам промашку, как Тинкл.
– Да плевала я на правописание. Отослала заявку на грант со сплошными ошибками, и никто ничего не сказал. От художников не ждут грамотности.
Я стоял на грани катастрофической потери волос и публичного извержения, но сумел перевести эти внутренние силы в словесную бурю, тем более по сравнению с предыдущим скупым вкладом в беседу. И действительно обрел дар речи:
– Ну, у многих писателей тоже ужасное правописание. Говорят, Фицджеральд очень плохо писал… Интересно было б устроить состязания по орфографии между известными писателями, выставив напоказ недостатки… ПЕН-клуб мог бы на этом деньги зарабатывать, помогать писателям, попавшим в тюрьму, хотя почти всем писателям в тюрьмах нравится, материала там много, поэтому, может быть, не захотят выходить… Жан Жене лучшие вещи писал за решеткой. Конечно, тюремная жизнь ему нравилась и по другим причинам… Я бы не возражал против тюрьмы, только неприятно получать ножевые удары… Постойте секундочку, интересно, почему говорят «состязания по орфографии»? Вы, случайно, не знаете?
– Нет. Какая-то дикость. Почему состязания? Почему не экзамены?
Слушая, я отводил глаза от грудей, но они были такими полными, что я их видел не глядя, если вы меня понимаете. Воспринимал локатором. И конечно, невероятный нос находился прямо передо мной – правила поведения позволяли на него смотреть, – мне хотелось расплющить его поцелуями, запустив пальцы в густые волосы, намотав на кулак.
– Экзамен действительно правильнее, – согласился я, – зато состязание интереснее… Я бы неплохо выступил на состязании по орфографии, хотя предпочитаю британское правописание, только не решаюсь им пользоваться.
– Ты что, подрался? – спросила она, явно потеряв интерес к орфографии, разглядывая мои глаза и нос, почти сравнявшийся с ее носом, по крайней мере, в необычности.
– Подрался, – с гордостью подтвердил я, заметив вспышку уважения и любопытства в ее взгляде. Чувствовалось, ей нравится моя физиономия пещерного дикаря, и я быстро диагностировал, что она предпочитает брутальных мужчин. В конце концов, при таком впечатляющем физическом развитии одолеть ее может только пещерный мужчина. А я переживал подъем. Уже почти сравнялся с ней ростом. Я вырос! Вырос с презренных пяти футов четырех дюймов или около того почти до пяти с девятью. Если бы дорасти до естественных шести футов, можно было бы ей овладеть.
Понятно, это безнадежно при ее росте в шесть футов и четыре дюйма в мужских измерениях, но в подобных капризах теории я как-то не совсем разобрался. По-моему, вот что происходит: я сокращаюсь, а женщина увеличивается. Даже низенькие женщины кажутся мне высокими. Женщина ростом в пять футов три дюйма вырастает в моих глазах приблизительно до пяти и восьми… Ничего не поймешь. В принципе общие масштабы каким-то образом искажаются, вот что надо усвоить.
– С кем сцепился? – уточнила она.
– С каким-то незнакомцем в баре. Он меня хорошенько отделал, но и я тоже его достал.
Я махнул рукой в воздухе, изображая мощный мужественный удар, чтобы произвести на нее впечатление. К несчастью, в тот самый момент в черную комнату вошел Реджинальд Мангров с повязкой на глазу и с любопытством взглянул на меня, застав за такой же лживой похвальбой, как в столовой. Весьма неприятно.
Впрочем, потом на губах появился намек на улыбку, и я понял: он правильно оценил ситуацию. Увидел во мне распетушившегося самца, старавшегося завоевать самку, и как мужчина, умудренный опытом одноглазой жизни, не осудил меня за это.
– Доброе утро, Алан, – сказал он, одетый в форму участника велогонки «Тур де Франс», в крошечной белой кепке, желтой футболке, черных эластичных штанах до колена, что выглядело неприлично. Мало кто может носить подобные штаны и выглядеть достойно. Боюсь, Мангров выглядел недостойно, сам того не понимая. Почти все спортсмены-любители среднего возраста не способны объективно судить о собственном костюме.
– Доброе утро, – сказал я.
Потом он поздоровался с Авой, и она его поприветствовала, потом Мангров звонко затопал по полу, обутый в специальные велосипедные туфли, приспособленные для педалей гоночных велосипедов.
– Желаю удачно проехаться, – сказала Ава.
– Спасибо, – сказал он и вышел из особняка.
– Прежде чем он начал писать, каждый день проезжал тридцать миль, – сообщила она. – Ну, мне тоже, наверно, пора за работу.
– Хорошо, – пробормотал я со слабой улыбкой, наблюдая за артикуляцией ее ноздрей. Ноздри вели прямо к пухлым губам. Нос Дюранте и рот Брижит Бардо. Я потерпел безнадежное поражение – она больше не хочет со мной разговаривать, и, не имея возможности ее атаковать, мне хотелось покончить с собой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88