Поэтому я решил попрактиковаться в комплиментах, следуя примеру Дживса и Маррина, хваливших мои усы. И сказал:
– Мне очень нравится ваш костюм из сирсакера. Говоря между нами, по-моему, со времен британской колонизации Индии в одной комнате редко бывало столько людей в сирсакере.
– Забавно, – оценил доктор Хиббен. – И мне ваш пиджак нравится… Брюк к нему нет?
– Во время приобретения пиджака я себе брюки позволить не мог, – объяснил я, сказав правду, но также подумав, что полный костюм из сирсакера – это слишком. Слишком броско, слишком смахивает на пижаму… Конечно, на докторе Хиббене это было запредельно слишком; я бы не удивился, услышав, что у Дорис, Барбары и Сью развилась глаукома и они собираются подать групповой иск против его костюма.
– Понятно, – кивнул доктор Хиббен. – Что ж, брюки цвета хаки отлично смотрятся с пиджаком из сирсакера. И ваш галстук мне нравится. Это колибри?
– Да. Этот галстук всем нравится. Кстати, вы не знаете происхождения слова «сирсакер»? Я ношу пиджак много лет, и мне только сейчас пришло в голову, что слово очень странное. Как думаете? Сирсакер – мудрец, которого очень легко обмануть?
– Не знаю, – сказал доктор Хиббен, – но можно проверить.
Он заглянул в словарь и прочел вслух:
– Сирсакер: существительное. Индийская ткань в бело-голубую полоску. От персидского «шир-о-шаккар», что, согласно словарю, означает «молоко и сахар».
– Очень интересно, – сказал я. – Я знал, что сирсакер из Индии, но не догадывался о связи с Персией… Интересно, просят ли иранцы подать сирсакер к кофе?
Доктор Хиббен, выбрав этот момент, довольно широко открыл маленький розовый ротик, обнажил впечатляющий набор тесно посаженных желтых зубов, возможно украденных из музея Джорджа Вашингтона, и громко рассмеялся, многократно героически всхрапывая. Смех человека с комплекцией доктора Хиббена напоминал рев гиганта, выдыхающего колоссальные запасы сжатого воздуха, потому что объем груди у него гораздо больше среднего.
Ну, стало абсолютно ясно, что мы действительно покончили с неприятной проблемой благодаря сирсакеру, и это целиком и полностью заслуга Дживса. Нынешним выбором моего костюма он превзошел сам себя. И Ава, и доктор Хиббен не устояли перед моим нарядом. Вся судьба сложилась бы иначе, если бы я надел блейзер и галстук с брызжущими авторучками. Я почувствовал, что в глазах доктора Хиббена перешел из разряда приговоренного к смерти в разряд любимого сына.
Всхрапывание утихло, и он улыбнулся.
– Что ж, очень приятно с вами познакомиться, Алан. Простите, что пришлось расспрашивать насчет тапочек, но мы тут занимаемся очень тонким делом – искусством, – поэтому должны холить и лелеять друг друга.
– Всецело поддерживаю.
С тем доктор Хиббен поднялся, и в желудке у меня ёкнуло. К верхней половине его тела я уже почти привык, и снова увидеть тушу в полный рост было довольно жутко. Но я все-таки встал на ноги и пожертвовал своей рукой, из которой снова был выжат сок.
– Возможно, вы еще не знаете, – сказал доктор Хиббен, отпуская выжатую руку, – что по пятницам мы с женой приглашаем всех после ужина выпить. Наш дом стоит за бассейном, на грунтовой дороге. Увидите, как все туда направляются. Надеюсь, вы тоже придете.
– Непременно… спасибо, – сказал я и вышел из кабинета, стараясь восстановить ток крови в ладони.
Хорошо иметь рядом доктора Хиббена, когда требуется открутить без гаечного ключа ребристую гайку. Я попрощался с Дорис, Барбарой, Сью и пошел обратно в особняк, размышляя о том, что меня ожидает.
Выпивка перед ужином.
Выпивка за ужином.
Выпивка после ужина.
Это не назовешь идеальной программой для человека, который старается оставаться трезвым.
Глава 26
Занятия художников. Узкая мощеная дорожка. Изумрудная поляна с голубым бассейном. Вдохновляющая беседа с Кеннетом о гомосексуализме
Когда я вернулся, Дживса в наших комнатах не было. Либо обедал на кухне, либо до сих пор общался с природой. Возможно, старается испытать отделение души от тела, чтобы мне потом продемонстрировать. В любом случае его посвящение в нашу беседу с доктором Хиббеном придется отложить.
Желая осуществить свои прежние планы, я надел плавки, повесил полотенце на шею, прихватил том «Танца под музыку времени» и в очередной раз вышел из особняка. Издали слышались объявления по динамику с ипподрома, и я сделал мысленную пометку отправиться туда в ближайшие дни вместе с Дживсом – оставить там немного денег.
Пока я шел к бассейну, колония казалась пустой: все либо сидели в мастерских и работали, либо спали, либо сами себя ненавидели – обычные занятия художников.
Я хорошо представлял себе, чем занимается Тинкл, точно зная, что этим занимается не он один – таково еще одно занятие творческих личностей и побочный результат работы в одиночестве. Я вовсе не утверждаю, будто нетворческие люди этим не занимаются, но они, как правило, работают в конторах вместе с другими людьми, а публичное самооблегчение недопустимо, хоть, конечно, случается.
Я шел по пересекавшимся тропинкам, на которых никого не было, шагал по узенькой мощеной дорожке, которая вилась по колонии среди лужаек, небольших лесных массивов, построек, продвигаясь к бассейну, расположенному на собственной частной лужайке, окруженной тремя плотными защитными стенами сосен.
Солнце светило ярко, но не жестоко, ласковый ветерок поддерживал приятную температуру воздуха. А бассейн с ярко-голубой водой выглядел необычайно прекрасно в окружении изумрудной травы и деревьев.
На бетонных бордюрах стояли шезлонги и маленькая кабинка для переодевания. Рядом сидел великий поэт Кеннет с красивейшим носом, завершавшим некий треугольник носов вместе со мной и Авой. Он был там один и, завидев меня, пригласил жестом сесть рядом.
– Привет, – улыбнулся Кеннет симпатичной улыбкой, которая, видимо, сослужила ему хорошую службу на протяжении долгой жизни. Он обладал каким-то несомненным шармом. Некоторые им обладают. Это называется очарованием. Подобные люди как бы создают магнитное поле. Оно не столько притягивает, сколько отталкивает, но нас тянет к отталкивающим вещам, поэтому поле в конечном счете притягивает. Глядя на Кеннета, развалившегося в шезлонге, я припомнил кое-какие слухи, почерпнутые из заметки в «Нью-йоркском книжном обозрении» о биографии Леонарда Бернстайна, и связал их с именем Кеннета, что мне прежде не приходило в голову: говорят, он и есть тот поэт, который был тайным любовником Бернстайна. – Вы видите перед собой, – объявил он, – лучшее, что здесь имеется: бассейн.
– Очень красиво, – робко молвил я, усаживаясь в шезлонг рядом с ним.
– Что нового о сандальном скандале?
– Ничего. Но украли, по-моему, тапочки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88
– Мне очень нравится ваш костюм из сирсакера. Говоря между нами, по-моему, со времен британской колонизации Индии в одной комнате редко бывало столько людей в сирсакере.
– Забавно, – оценил доктор Хиббен. – И мне ваш пиджак нравится… Брюк к нему нет?
– Во время приобретения пиджака я себе брюки позволить не мог, – объяснил я, сказав правду, но также подумав, что полный костюм из сирсакера – это слишком. Слишком броско, слишком смахивает на пижаму… Конечно, на докторе Хиббене это было запредельно слишком; я бы не удивился, услышав, что у Дорис, Барбары и Сью развилась глаукома и они собираются подать групповой иск против его костюма.
– Понятно, – кивнул доктор Хиббен. – Что ж, брюки цвета хаки отлично смотрятся с пиджаком из сирсакера. И ваш галстук мне нравится. Это колибри?
– Да. Этот галстук всем нравится. Кстати, вы не знаете происхождения слова «сирсакер»? Я ношу пиджак много лет, и мне только сейчас пришло в голову, что слово очень странное. Как думаете? Сирсакер – мудрец, которого очень легко обмануть?
– Не знаю, – сказал доктор Хиббен, – но можно проверить.
Он заглянул в словарь и прочел вслух:
– Сирсакер: существительное. Индийская ткань в бело-голубую полоску. От персидского «шир-о-шаккар», что, согласно словарю, означает «молоко и сахар».
– Очень интересно, – сказал я. – Я знал, что сирсакер из Индии, но не догадывался о связи с Персией… Интересно, просят ли иранцы подать сирсакер к кофе?
Доктор Хиббен, выбрав этот момент, довольно широко открыл маленький розовый ротик, обнажил впечатляющий набор тесно посаженных желтых зубов, возможно украденных из музея Джорджа Вашингтона, и громко рассмеялся, многократно героически всхрапывая. Смех человека с комплекцией доктора Хиббена напоминал рев гиганта, выдыхающего колоссальные запасы сжатого воздуха, потому что объем груди у него гораздо больше среднего.
Ну, стало абсолютно ясно, что мы действительно покончили с неприятной проблемой благодаря сирсакеру, и это целиком и полностью заслуга Дживса. Нынешним выбором моего костюма он превзошел сам себя. И Ава, и доктор Хиббен не устояли перед моим нарядом. Вся судьба сложилась бы иначе, если бы я надел блейзер и галстук с брызжущими авторучками. Я почувствовал, что в глазах доктора Хиббена перешел из разряда приговоренного к смерти в разряд любимого сына.
Всхрапывание утихло, и он улыбнулся.
– Что ж, очень приятно с вами познакомиться, Алан. Простите, что пришлось расспрашивать насчет тапочек, но мы тут занимаемся очень тонким делом – искусством, – поэтому должны холить и лелеять друг друга.
– Всецело поддерживаю.
С тем доктор Хиббен поднялся, и в желудке у меня ёкнуло. К верхней половине его тела я уже почти привык, и снова увидеть тушу в полный рост было довольно жутко. Но я все-таки встал на ноги и пожертвовал своей рукой, из которой снова был выжат сок.
– Возможно, вы еще не знаете, – сказал доктор Хиббен, отпуская выжатую руку, – что по пятницам мы с женой приглашаем всех после ужина выпить. Наш дом стоит за бассейном, на грунтовой дороге. Увидите, как все туда направляются. Надеюсь, вы тоже придете.
– Непременно… спасибо, – сказал я и вышел из кабинета, стараясь восстановить ток крови в ладони.
Хорошо иметь рядом доктора Хиббена, когда требуется открутить без гаечного ключа ребристую гайку. Я попрощался с Дорис, Барбарой, Сью и пошел обратно в особняк, размышляя о том, что меня ожидает.
Выпивка перед ужином.
Выпивка за ужином.
Выпивка после ужина.
Это не назовешь идеальной программой для человека, который старается оставаться трезвым.
Глава 26
Занятия художников. Узкая мощеная дорожка. Изумрудная поляна с голубым бассейном. Вдохновляющая беседа с Кеннетом о гомосексуализме
Когда я вернулся, Дживса в наших комнатах не было. Либо обедал на кухне, либо до сих пор общался с природой. Возможно, старается испытать отделение души от тела, чтобы мне потом продемонстрировать. В любом случае его посвящение в нашу беседу с доктором Хиббеном придется отложить.
Желая осуществить свои прежние планы, я надел плавки, повесил полотенце на шею, прихватил том «Танца под музыку времени» и в очередной раз вышел из особняка. Издали слышались объявления по динамику с ипподрома, и я сделал мысленную пометку отправиться туда в ближайшие дни вместе с Дживсом – оставить там немного денег.
Пока я шел к бассейну, колония казалась пустой: все либо сидели в мастерских и работали, либо спали, либо сами себя ненавидели – обычные занятия художников.
Я хорошо представлял себе, чем занимается Тинкл, точно зная, что этим занимается не он один – таково еще одно занятие творческих личностей и побочный результат работы в одиночестве. Я вовсе не утверждаю, будто нетворческие люди этим не занимаются, но они, как правило, работают в конторах вместе с другими людьми, а публичное самооблегчение недопустимо, хоть, конечно, случается.
Я шел по пересекавшимся тропинкам, на которых никого не было, шагал по узенькой мощеной дорожке, которая вилась по колонии среди лужаек, небольших лесных массивов, построек, продвигаясь к бассейну, расположенному на собственной частной лужайке, окруженной тремя плотными защитными стенами сосен.
Солнце светило ярко, но не жестоко, ласковый ветерок поддерживал приятную температуру воздуха. А бассейн с ярко-голубой водой выглядел необычайно прекрасно в окружении изумрудной травы и деревьев.
На бетонных бордюрах стояли шезлонги и маленькая кабинка для переодевания. Рядом сидел великий поэт Кеннет с красивейшим носом, завершавшим некий треугольник носов вместе со мной и Авой. Он был там один и, завидев меня, пригласил жестом сесть рядом.
– Привет, – улыбнулся Кеннет симпатичной улыбкой, которая, видимо, сослужила ему хорошую службу на протяжении долгой жизни. Он обладал каким-то несомненным шармом. Некоторые им обладают. Это называется очарованием. Подобные люди как бы создают магнитное поле. Оно не столько притягивает, сколько отталкивает, но нас тянет к отталкивающим вещам, поэтому поле в конечном счете притягивает. Глядя на Кеннета, развалившегося в шезлонге, я припомнил кое-какие слухи, почерпнутые из заметки в «Нью-йоркском книжном обозрении» о биографии Леонарда Бернстайна, и связал их с именем Кеннета, что мне прежде не приходило в голову: говорят, он и есть тот поэт, который был тайным любовником Бернстайна. – Вы видите перед собой, – объявил он, – лучшее, что здесь имеется: бассейн.
– Очень красиво, – робко молвил я, усаживаясь в шезлонг рядом с ним.
– Что нового о сандальном скандале?
– Ничего. Но украли, по-моему, тапочки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88