Вообразил, как белка бежит у меня по ноге, подумав, что между белкой и крысой нет большой разницы, кроме пушистого хвоста. Потом белка царственно прыгнула с ветки дерева на телефонные провода. Я пришел в полный восторг. Она в любой момент точно знает, что надо делать. Вряд ли выпила б лишнего в «Курином насесте».
– Животные не попадают в тяжелые ситуации, – сообщил я Дживсу. – Они гораздо разумней, чем люди.
– Может быть, ляжете, сэр? – сказал он, явно не желая обсуждать человеческую ущербность и идеальность животных. – Я приготовлю пакет со льдом для вашего носа.
Предложение показалось очень хорошим, поэтому я отошел от окна, лег на ближнюю из двух кроватей. Дживс вышел из номера, быстро воспользовался мотельным морозильником и вскоре вернулся с необходимыми ингредиентами для ледяного компресса.
В итоге я лежал, приложив к носу лед, одновременно утешая похмелье и страстно желая заснуть, что было невозможно, держа пакет со льдом у носа, поэтому свободной рукой открыл роман Энтони Пауэлла, позабыв Хэммета, считая, что Пауэлл лучше сочетается с ледяной примочкой, поскольку от его прозы примечательно веет холодом, но через несколько минут бросил читать, погружаясь в черную депрессию и подводя итог своей жизни.
Я алкоголик, вдребезги разбитый.
Жить негде – дома нет.
Растерял за последние годы почти всех друзей и знакомых.
Родители умерли десять с лишним лет назад, из всей родни лишь тетка и дядя, которые меня приютили.
Самой близкой стала приснившаяся блондинка, которая буквально сказала: «Я люблю тебя, Блэр».
Опубликовал один роман – семь лет назад.
В тридцать лет – законченный неудачник с деньгами, полученными лишь по судебному иску.
Есть ли вообще во мне хоть что-нибудь хорошее? Пришло в голову только одно: меня приняли в престижную художественную колонию, но как завтра там появиться с расквашенной физиономией?
Я чувствовал себя ужасно, хуже некуда. В похмелье, со сломанным носом, тайком поглядывал на пластиковый пакет с мусором, стоявший возле тумбочки у кровати.
Обожаемый мною писатель Ежи Косинский покончил с собой с помощью пластикового пакета, и с тех пор, как он совершил это ошеломляющее деяние, повергшее меня в безутешное горе, я подумывал сунуть в мешок голову, что символизировало нижний круг депрессии и жалости к себе по сравнению с простой мыслью о том, что меня пристрелят.
Я погрузился в фантазии, представив свою голову в пластиковом пакете, последующий незнакомый сон, после чего уже не придется иметь с собой дело. Но также, думал я, больше не придется пребывать в подвешенном состоянии, постоянно гадая, придет ли счастливый конец или хотя бы приемлемо средний. Кроме того, пришла на ум и ужасная мысль о той боли, которую я причиню нескольким людям – возможно, тете Флоренс, которая меня любит.
И Дживсу. Не хочется предполагать, будто Дживс меня любит, но, если я покончу с собой, он наверняка существенно огорчится. Если пойти путем Косинского, это наверняка дурно скажется на его послужном списке. По-моему, самоубийство хозяина ложится несмываемым пятном на слугу, чего я никак не желал Дживсу. Поэтому вместо того, чтобы чернить его репутацию самоубийством, я обратился к нему за советом.
– Дживс, – сказал я, – я в отчаянии. В безнадежном, если вы меня понимаете. Поэтому прямо спрошу: видите вы во мне хоть что-нибудь достойное?
Довольно рискованный крик о помощи и утешении, но я совсем упал духом. Он стоял ко мне спиной, не говоря ни слова. Я ждал. И еще обождал.
– Дживс! – сказал я.
– Да, сэр.
– Вы вопрос слышали?
– Да, сэр.
– Мне бы хотелось услышать ответ. Жестоко оставлять человека в подвешенном состоянии. Я себя вовсе не чувствую Норманом Винсентом Пилом. Скорее сочетанием Нормана Бейтса и Винсента Прайса.
Дживс по-прежнему молчал. Может быть, я привел его в недоумение ссылками на киноактеров. Ему известны некоторые крупные звезды вроде Кларка Гейбла, Дугласа Фэрбенкса-младшего, Эррола Флинна, но с современной культурой его знакомство в лучшем случае минимально. Впрочем, мне было некогда посвящать его в тайны кино, и поэтому я объяснился:
– Дживс! Прошу вас, скажите хоть что-нибудь, что хотя бы наполовину повысило самооценку!
– Извините за промедление, сэр. В вас так много хорошего, что трудно выбрать одно ценное качество.
– Правда?
– Да, сэр.
– Хватит повторять «да, сэр», дайте комплименту созреть. Не хочется рассказывать вам о том, что я думал о пластиковом пакете в мусорной корзинке.
– Что ж, сэр, я считаю вас добрым. Терпимым к окружающим.
– Вы действительно так считаете, Дживс?
– Определенно, сэр.
– Значит, я закрываю глаза на чужие ошибки?
– Да, сэр.
– И это, по-вашему, благородное качество?
– Да, сэр.
Мне было приятно. Я мысленным взором окинул свое отношение к людям в последнее время, проверяя справедливость вынесенной Дживсом оценки. И быстро наткнулся на исключение, бросившееся в глаза:
– Я терпимо и доброжелательно отношусь к своему дяде Ирвину, Дживс?
– Я ответил бы утвердительно, сэр. Вы знали, что общение с вами раздражает вашего дядю, и делали все возможное, чтоб его избегать, а это, по-моему, сэр, свидетельствует о добрых намерениях и большом уважении.
Я подумал, что Дживс упустил главное: мне не хотелось общаться с дядей точно так же, как ему со мной. Оба мы не желали общаться друг с другом. Но, оценив положение дел с точки зрения Дживса, я понял, что не был с дядей нелюбезен, поэтому охотно занес сделанный им комплимент в кредит.
– Благодарю вас, Дживс. Ценю, что вы добры ко мне, больше не стану выпрашивать похвалы, если случайно какая-то у вас с языка не сорвется.
– К моему немалому удивлению, сэр, ваши усы теперь выглядят довольно мило.
– Ох, Дживс, спасибо!
– Пожалуйста, сэр.
– Ваши слова подействовали, как аспирин. Большое облегчение. Я принял две таблетки, утром вызову врача.
– Очень хорошо, сэр.
– Теперь, пожалуй, постараюсь поспать. Надо набраться сил, чтобы завтра явиться в Колонию Роз. Там наверняка очень много художников, а с разбитым лицом нелегко перед ними предстать. Вчера трудно было подумать, как выйти на всеобщее обозрение с двумя прыщами.
– Немного отдохнуть – хорошая мысль, сэр.
– Спасибо за лед, Дживс. – Я вернул ему компресс. – Пусть нос немного оттает во сне, а когда я проснусь, мы опять заморозим его.
– Да, сэр.
Выло около десяти, но я проспал до вечера, несмотря на грязные, пропитанные табачным дымом одеяла и простыни в мотеле. Так устал, что грязь не имела значения.
После пробуждения мы заказали в номер китайскую еду, посмотрели телевизор, немного почитали, причем я все время прикладывал к носу лед. Может быть, Дживсу хотелось познакомиться с Саратогой, но я такого намерения не испытывал, и он добросердечно остался со мной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88
– Животные не попадают в тяжелые ситуации, – сообщил я Дживсу. – Они гораздо разумней, чем люди.
– Может быть, ляжете, сэр? – сказал он, явно не желая обсуждать человеческую ущербность и идеальность животных. – Я приготовлю пакет со льдом для вашего носа.
Предложение показалось очень хорошим, поэтому я отошел от окна, лег на ближнюю из двух кроватей. Дживс вышел из номера, быстро воспользовался мотельным морозильником и вскоре вернулся с необходимыми ингредиентами для ледяного компресса.
В итоге я лежал, приложив к носу лед, одновременно утешая похмелье и страстно желая заснуть, что было невозможно, держа пакет со льдом у носа, поэтому свободной рукой открыл роман Энтони Пауэлла, позабыв Хэммета, считая, что Пауэлл лучше сочетается с ледяной примочкой, поскольку от его прозы примечательно веет холодом, но через несколько минут бросил читать, погружаясь в черную депрессию и подводя итог своей жизни.
Я алкоголик, вдребезги разбитый.
Жить негде – дома нет.
Растерял за последние годы почти всех друзей и знакомых.
Родители умерли десять с лишним лет назад, из всей родни лишь тетка и дядя, которые меня приютили.
Самой близкой стала приснившаяся блондинка, которая буквально сказала: «Я люблю тебя, Блэр».
Опубликовал один роман – семь лет назад.
В тридцать лет – законченный неудачник с деньгами, полученными лишь по судебному иску.
Есть ли вообще во мне хоть что-нибудь хорошее? Пришло в голову только одно: меня приняли в престижную художественную колонию, но как завтра там появиться с расквашенной физиономией?
Я чувствовал себя ужасно, хуже некуда. В похмелье, со сломанным носом, тайком поглядывал на пластиковый пакет с мусором, стоявший возле тумбочки у кровати.
Обожаемый мною писатель Ежи Косинский покончил с собой с помощью пластикового пакета, и с тех пор, как он совершил это ошеломляющее деяние, повергшее меня в безутешное горе, я подумывал сунуть в мешок голову, что символизировало нижний круг депрессии и жалости к себе по сравнению с простой мыслью о том, что меня пристрелят.
Я погрузился в фантазии, представив свою голову в пластиковом пакете, последующий незнакомый сон, после чего уже не придется иметь с собой дело. Но также, думал я, больше не придется пребывать в подвешенном состоянии, постоянно гадая, придет ли счастливый конец или хотя бы приемлемо средний. Кроме того, пришла на ум и ужасная мысль о той боли, которую я причиню нескольким людям – возможно, тете Флоренс, которая меня любит.
И Дживсу. Не хочется предполагать, будто Дживс меня любит, но, если я покончу с собой, он наверняка существенно огорчится. Если пойти путем Косинского, это наверняка дурно скажется на его послужном списке. По-моему, самоубийство хозяина ложится несмываемым пятном на слугу, чего я никак не желал Дживсу. Поэтому вместо того, чтобы чернить его репутацию самоубийством, я обратился к нему за советом.
– Дживс, – сказал я, – я в отчаянии. В безнадежном, если вы меня понимаете. Поэтому прямо спрошу: видите вы во мне хоть что-нибудь достойное?
Довольно рискованный крик о помощи и утешении, но я совсем упал духом. Он стоял ко мне спиной, не говоря ни слова. Я ждал. И еще обождал.
– Дживс! – сказал я.
– Да, сэр.
– Вы вопрос слышали?
– Да, сэр.
– Мне бы хотелось услышать ответ. Жестоко оставлять человека в подвешенном состоянии. Я себя вовсе не чувствую Норманом Винсентом Пилом. Скорее сочетанием Нормана Бейтса и Винсента Прайса.
Дживс по-прежнему молчал. Может быть, я привел его в недоумение ссылками на киноактеров. Ему известны некоторые крупные звезды вроде Кларка Гейбла, Дугласа Фэрбенкса-младшего, Эррола Флинна, но с современной культурой его знакомство в лучшем случае минимально. Впрочем, мне было некогда посвящать его в тайны кино, и поэтому я объяснился:
– Дживс! Прошу вас, скажите хоть что-нибудь, что хотя бы наполовину повысило самооценку!
– Извините за промедление, сэр. В вас так много хорошего, что трудно выбрать одно ценное качество.
– Правда?
– Да, сэр.
– Хватит повторять «да, сэр», дайте комплименту созреть. Не хочется рассказывать вам о том, что я думал о пластиковом пакете в мусорной корзинке.
– Что ж, сэр, я считаю вас добрым. Терпимым к окружающим.
– Вы действительно так считаете, Дживс?
– Определенно, сэр.
– Значит, я закрываю глаза на чужие ошибки?
– Да, сэр.
– И это, по-вашему, благородное качество?
– Да, сэр.
Мне было приятно. Я мысленным взором окинул свое отношение к людям в последнее время, проверяя справедливость вынесенной Дживсом оценки. И быстро наткнулся на исключение, бросившееся в глаза:
– Я терпимо и доброжелательно отношусь к своему дяде Ирвину, Дживс?
– Я ответил бы утвердительно, сэр. Вы знали, что общение с вами раздражает вашего дядю, и делали все возможное, чтоб его избегать, а это, по-моему, сэр, свидетельствует о добрых намерениях и большом уважении.
Я подумал, что Дживс упустил главное: мне не хотелось общаться с дядей точно так же, как ему со мной. Оба мы не желали общаться друг с другом. Но, оценив положение дел с точки зрения Дживса, я понял, что не был с дядей нелюбезен, поэтому охотно занес сделанный им комплимент в кредит.
– Благодарю вас, Дживс. Ценю, что вы добры ко мне, больше не стану выпрашивать похвалы, если случайно какая-то у вас с языка не сорвется.
– К моему немалому удивлению, сэр, ваши усы теперь выглядят довольно мило.
– Ох, Дживс, спасибо!
– Пожалуйста, сэр.
– Ваши слова подействовали, как аспирин. Большое облегчение. Я принял две таблетки, утром вызову врача.
– Очень хорошо, сэр.
– Теперь, пожалуй, постараюсь поспать. Надо набраться сил, чтобы завтра явиться в Колонию Роз. Там наверняка очень много художников, а с разбитым лицом нелегко перед ними предстать. Вчера трудно было подумать, как выйти на всеобщее обозрение с двумя прыщами.
– Немного отдохнуть – хорошая мысль, сэр.
– Спасибо за лед, Дживс. – Я вернул ему компресс. – Пусть нос немного оттает во сне, а когда я проснусь, мы опять заморозим его.
– Да, сэр.
Выло около десяти, но я проспал до вечера, несмотря на грязные, пропитанные табачным дымом одеяла и простыни в мотеле. Так устал, что грязь не имела значения.
После пробуждения мы заказали в номер китайскую еду, посмотрели телевизор, немного почитали, причем я все время прикладывал к носу лед. Может быть, Дживсу хотелось познакомиться с Саратогой, но я такого намерения не испытывал, и он добросердечно остался со мной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88