– Правильно, я перепутал. Удавалось?
– Что, сэр?
– То есть как это – что? Удавалось вам отделяться от тела, куда-нибудь перемещаться? Мне кажется, это у вас хорошо получилось бы. Поэтому расскажите, что при этом чувствуешь, а я опишу. Хотелось бы поговорить о таких явлениях в книге.
– Прошу прощения, сэр, я ничего подобного не испытывал.
– Правда? Удивительно. Но хотели бы испытать нечто подобное? Я бы вам посодействовал, если бы смог.
– Нет, сэр, не хотел бы.
– А я бы хотел. Можно подумать, будто с моим опытом йоги что-нибудь получится, только, видимо, десяти поклонов солнцу недостаточно… Было бы очень приятно время от времени покидать свое тело. Мне часто кажется, что я расхаживаю в неподходящем костюме.
– Прискорбно слышать, сэр.
– Не лукавьте, Дживс. В данный момент тело на мне неплохо сидит, хотя нос до сих пор побаливает. Было бы очень приятно, если б нос отделился от тела, оставив подходящую временную замену и вернувшись после исцеления. Нечто вроде положительного развития гоголевского сюжета. Вы меня понимаете, Дживс?
– Не вполне, сэр.
– Что ж, это все, Дживс. Мне не терпится вернуться к работе, даже с пульсирующей болью в носу.
– Очень хорошо, сэр.
Я хлебнул еще кофе и, вернувшись к обувной коробке, к конверту «Чарльз о нью-йоркском обществе», вытащил большой листок, на котором записал нашу с ним замечательную беседу о нью-йоркских клубах. По-моему, она состоялась на другой день после разговора о параде в День святого Патрика. Поэтому я настучал на клавиатуре следующий фрагмент:
– Хорошо бы быть членом Йелъскою клуба, – сказал я Чарльзу.
Мы пили по первому вечернему стакану вина вместо коктейля, ибо крепких ликеров у нас не имелось. Он сидел на синем диване, служившем ему и кроватью, а я на белом, закинув ногу на ногу в подражание позе Дугласа Фэрбенкса-младшего.
– В Йельском клубе происходит действие многих рассказов Фицджеральда, – продолжал я. – Очень романтично, когда у тебя есть клуб, куда можно пойти, выпить, пообщаться с приятелями.
– Я уверен, что Йельский клуб погиб, – сказал Чарльз. – Туда наверняка принимают женщин. Доступ женщинам в лучшие клубы закрыт. Лучшие клубы до сих пор придерживаются фашистских принципов. Старый фрукт Рэндолл Чатфилд вышел из «Клуба Игроков», потому что туда допустили женщин. Он хотел, чтоб туда брали только мужчин. «Клуб Следопытов» хорош, но для членства там надо быть следопытом.
– Впрочем, видимо, глупо с моей стороны, – продолжал я, – смотреть на клубы в романтическом свете. ~ Фактически мне хочется быть не каким-нибудь нынешним членом, а членом двадцатых годов, одновременно с Фицджеральдом. Проблема в том, что в двадцатых годах меня никуда бы не приняли, поскольку я еврей .
– Ну, если мысленно можно вернуться во времени, вполне можно сменить и религию. По-моему, путешествие во времени дало бы тебе великую власть.
– Я не стал бы менять религию.
– Тогда не ной, – посоветовал Чарльз. – Брось романтические мечты о клубах. Евреев туда не пускали. Придется примириться. Так уж было принято. В лучших отелях в двадцатых годах вывешивались таблички: «Доступ евреям, неграм и собакам запрещен». Многих это травмировало – люди часто ездили со своими собаками. Богачи до сих пор обожают собак. Больше, чем родных детей. Содержать собак дешевле.
– Какая разница, если они богатые?
– Не будь идиотом. Чем человек богаче, тем он скупее, и никто так варварски не относится к собственным детям, как богачи.
– Что ж, кажется, мне не хочется возвращаться в двадцатые годы. Там слишком много расистов. Расисты и сейчас есть, но все-таки не столь оголтелые .
– Я терпеть не могу это слово. Постоянно повторяю ученикам, что считаю скандинавских женщин самыми красивыми, за что они меня называют расистом, а я объясняю, что это предпочтение, а не расизм. Л еще говорю, что обожаю черных. Они составляют первые американские семейства.
Потребовался почти час, чтобы правильно зафиксировать и как следует записать диалог. Добившись более или менее приемлемого уровня, я кликнул Дживса.
Он вылился с другой стороны коридора.
– Да, сэр?
Я прочел ему плод дневных трудов.
– Очень хорошо, сэр, – сказал он, когда я закончил.
– Вы действительно так считаете, Дживс?
– Да, сэр.
– Наверно, я зациклился на Дугласе Фэрбенксе-младшем, загипнотизированный в какой-то момент фильмом «Ганга Дин». Этот период, может быть, миновал. Но мне все-таки очень приятно носить такие же усы. Ну, от них всегда можно избавиться при следующем призыве на службу. По-моему, сейчас мало кто знает, что означают позы Дугласа Фэрбенкса-младшего. Я и сам не уверен, что знаю.
– Очень хорошо, сэр.
– Вы поняли, Дживс, что я хочу легонько затронуть расовую проблему и еврейский вопрос? И намекнуть на гомосексуальный вопрос, упомянув Чатфилда?
– Да, сэр. Вы выразились в высшей степени деликатно и тонко.
– Очень много вопросов. Заметили, Дживс?
– Да, сэр.
– Проблем тоже много. Проблема моногамии, отношений между душой и телом, подающего в бейсболе… Естественно, из эгоистических соображений меня больше интересует еврейский вопрос, длянацистов он заключался в том, что с нами делать, а для меня еврейский вопрос звучит таким образом: «За что нас ненавидят?»
– В высшей степени трудный вопрос, сэр.
– Разумеется, нам, евреям, хотелось бы знать, как преодолеть эту ненависть, либо изменившись самим, либо изменив ненавидящих, хотя, может быть, надо просто признать эту ненависть, как в Обществе анонимных алкоголиков советуют признать себя алкоголиком. Может быть, мы, евреи, просто должны с ней смириться и жить дальше. Интересно, существует ли для евреев вспомогательная программа в двенадцать шагов, хотя для этого, по-моему, и существует синагога, тем более что почти все собрания «Анонимных алкоголиков» – АА – происходят в церквях. Поэтому еврейские АА, которые, на мой взгляд, попросту представляют иудаизм, собираются в синагогах, веря вместо двенадцати шагов в Десять заповедей.
– Возможно, сэр.
– Ну, в своей книге, Дживс, я просто ставлю все эти вопросы. Не предлагая ответов. Тут нет ничего страшного, потому что в романах вовсе не обязательно решительно и определенно судить о людях. Когда пишешь Декларацию независимости, Конституцию, учебник по нейрохирургии, надо выражаться четко и ясно, а в романе достаточно ставить вопросы. От литературы никто слишком многого не ожидает. Люди хотят только знать, что не одни они заблуждаются.
– Весьма проницательное замечание, сэр.
– Знаете, что меня беспокоит, Дживс? Написав этот самый кусочек о Йельском клубе и Фицджеральде, я вспомнил, что почти все мои любимые писатели ненавидели евреев. Включая Фицджеральда. Не надо бы публиковать ничьи личные письма.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88