Тем не менее в месиве виднелось мое отражение – глаза в зеркале супа напоминали две черные монетки. Я себя не узнал.
– Тебе тридцать лет, – сказал дядя. – Ты свободный человек. Только не вставляй меня в свою книгу, если когда-нибудь ее напишешь. Я сам хочу написать книгу о работе коммивояжера. Артур Миллер написал пьесу, а я напишу книгу.
– Обещаю вас не описывать, – пообещал я.
Удовлетворенный дядя доедал суп. Тетя глотнула воды и сказала:
– Мы любим тебя, Алан. Пожалуйста, прошу тебя, будь осторожен.
– Буду, – пообещал я.
– С ним все будет в полном порядке, – заверил ее дядя, а потом рявкнул на нас обоих в приказном тоне: – Ешьте суп, – не желая впустую потратить еду, и я покорно принялся глотать, не чувствуя вкуса, не осмеливаясь взглянуть тете в глаза до самого конца обеда. Аппетита, естественно, не было. Дядя завернул в бумагу мой сандвич, чтобы я его съел завтра утром. Не лишенный щедрости, он заплатил за обед.
Потом у дверей моей спальни тетя обняла меня, пожелав спокойной ночи, и, выпустив из объятий, сказала:
– Я очень тебя люблю… Ирвин тоже. Знай, он тебя любит, хоть и постоянно ворчит. Он рад, что ты здесь. Если бросишь пить, всегда можешь вернуться.
– Спасибо, – сказал я. – Я тебя тоже люблю.
Тетя не похожа на мою мать, хотя они сестры, но, говоря, что люблю ее, я как бы обращался к матери, чего не мог сделать с двенадцати лет, разве что в мыслях.
– Может быть, утром мы не увидимся, – сказала она, – если ты не поднимешься до моего отъезда, – поэтому давай теперь попрощаемся.
Тетя вновь открыла объятия, мы обнялись.
– Пожалуйста, не губи себя выпивкой, – попросила она, отпуская меня.
– Не буду, – пообещал я.
И тетя Флоренс пошла по короткому коридору к их спальне. Дядя слушал погодный канал. Включал его и ночью по старой привычке коммивояжера, которому надо знать погоду не меньше, чем моряку.
Я лежал в постели, вновь отягощенный заботами и тревогами. Страшно быть алкоголиком. Хочешь просто слегка успокоиться, может быть, чуточку отравиться, а в конце концов заодно отравляешь и всех окружающих, словно пытаешься с собой покончить, открыв газовую духовку, и, сам того не желая, убиваешь соседей.
Я принялся потирать переносицу, как всегда делаю в тяжелые минуты. Посреди этого нового массажа почуял легкое придыхание – Дживс, как туман, сгустился слева от меня. По-моему, он почти целиком водянистый. Говорят, все люди на пятьдесят процентов состоят из Н2О, а Дживс, наверно, на все девяносто процентов. Он, как вода, просачивается повсюду, ничто его не останавливает, вроде того подземного озера, которое, как мне рассказывали, начинается от Лонг-Айленда и течет до Коннектикута. Итак, Дживс просочился из своей спальни, расположенной по соседству с моей, и стоял теперь рядом со мной отражением в затуманенном зеркале.
– Да, Дживс, – сказал я.
– Вам что-нибудь нужно, сэр, пока я не лег?
– Новые мозги, Дживс.
– В самом деле, сэр?
– Я заварил жуткую кашу. Тетя Флоренс узнала, что я выпиваю.
– Весьма неприятно, сэр.
– Я ужасно ее огорчил. Заслуживаю порки. Если бы мы не ехали в Поконо, она была бы готова пинком нас выставить. Говорит, должна любить меня «жестокой любовью». Я ее не виню. На нее произвели слишком сильное впечатление знаменитые «двенадцать шагов». Но мне требуется больше двенадцати ступеней. Для исцеления мне нужна вся римская лестница.
– Весьма прискорбно, сэр.
– Говорят, это от слишком низкой самооценки. Может быть, заказать по каталогу комплект тренажеров для накачки груди? Вдруг поможет.
– Возможно, сэр.
– Вдобавок тетя сказала, что не хочет лишать меня воли своим попустительством. Очень странные выражения, вам не кажется, Дживс? Попустительство, жестокая любовь… По-моему, попустительство можно заменить баловством… Вот что вы со мной делаете, Дживс. Балуете меня уже тем, что слушаете. Это очень приятно.
– Рад угодить вам, сэр.
Мы не собирались кидаться друг другу на шею, но в тот миг возникло ощущение дружбы и братства.
– Спокойной ночи, Дживс, – сказал я.
– Спокойной ночи, сэр, – сказал он и исчез, когда я закрыл глаза.
Глава 4
Сон с элементом любви. Проблема с лицом, ну, две проблемы. Тяжелый разговор с Дживсом. Инвентаризация спортивной одежды и отчасти связанные с этим воспоминания о себе в двадцать лет. Тяжелый разговор с дядей Ирвином. Изменение планов: хасиды оказались не там, где я думал, но возникла весьма симпатичная альтернатива
Я проснулся довольно рано, около половины девятого; казалось, вокруг все спокойно. Никакие дяди не встали, не крутили велотренажеры, не сеяли смуту, поэтому я был уверен, что мы с Дживсом совершим удачный старт в середине утра. Я решил, что проявлю характер, если мы отправимся в путь до полудня.
– Доброе утро, Дживс, – сказал я.
Он стоял у кровати с банным полотенцем, учуяв, что молодой хозяин пришел в сознание. Я ему улыбнулся. Никакого эффекта. Обычная непроницаемость. Впрочем, удобно иметь дело с непроницаемым человеком – нечего трудиться проникнуть в него, если вы меня понимаете.
– Доброе утро, сэр.
– Мне снова снился сон.
– Опять кошка с мышкой?
– Нет, на этот раз девушка, хотя мне хотелось бы знать, что сталось с той самой мышкой. Как бы там ни было, девушка надо мной наклонилась… лицо ее было совсем близко. По-моему, я лежал на своей кровати или где-то на земле. У нее голубые глаза. Светло-голубые и нежные, Дживс. Волосы тоже светлые, но не слишком. Она сказала: «Я люблю тебя, Блэр». Я поверить не мог. Не мог найти слов для ответа. Был слишком потрясен. Струсил. Потом она исчезла, я бродил по незнакомому городу со зловещими зданиями… Видите тут какой-нибудь смысл?
– Кажется, обнадеживающий сон, сэр.
– Считаете, это предзнаменование нашей поездки? Может, та девушка какая-нибудь богиня, которая будет за нами присматривать?
– Возможно, сэр.
– Теперь мне нравится, что она назвала меня Блэром. Обращение по фамилии в таком случае звучит очень интимно. Как по-вашему, Дживс?
– Да, сэр.
– Впрочем, возможно, она не богиня. Может быть, я с ней встречусь в Поконо. Может, она хасидка-блондинка. Будем оба высматривать светловолосую девушку – не яркую блондинку – с голубыми глазами. Нос прямой, тонкий, Дживс, очень красивый, губы розовые, не слишком полные, но женственные. Я очень хорошо ее помню.
– Да, сэр.
– Когда она мне призналась в любви, я почувствовал, что тоже ее люблю. Очень сильное ощущение, Дживс. Жаль, что я ничего не сказал. Испугался. Потом оказался в ужасном городе. Не в Нью-Йорке, не в каком-нибудь узнаваемом месте.
– Может быть, она вновь вам приснится, сэр.
– Знаете, я был однажды влюблен, Дживс. Сердце до сих пор прихватывает, как седалищный нерв… Думаю: «Почему она меня не любила?» – и возникает боль… Впрочем, хотелось бы снова влюбиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88
– Тебе тридцать лет, – сказал дядя. – Ты свободный человек. Только не вставляй меня в свою книгу, если когда-нибудь ее напишешь. Я сам хочу написать книгу о работе коммивояжера. Артур Миллер написал пьесу, а я напишу книгу.
– Обещаю вас не описывать, – пообещал я.
Удовлетворенный дядя доедал суп. Тетя глотнула воды и сказала:
– Мы любим тебя, Алан. Пожалуйста, прошу тебя, будь осторожен.
– Буду, – пообещал я.
– С ним все будет в полном порядке, – заверил ее дядя, а потом рявкнул на нас обоих в приказном тоне: – Ешьте суп, – не желая впустую потратить еду, и я покорно принялся глотать, не чувствуя вкуса, не осмеливаясь взглянуть тете в глаза до самого конца обеда. Аппетита, естественно, не было. Дядя завернул в бумагу мой сандвич, чтобы я его съел завтра утром. Не лишенный щедрости, он заплатил за обед.
Потом у дверей моей спальни тетя обняла меня, пожелав спокойной ночи, и, выпустив из объятий, сказала:
– Я очень тебя люблю… Ирвин тоже. Знай, он тебя любит, хоть и постоянно ворчит. Он рад, что ты здесь. Если бросишь пить, всегда можешь вернуться.
– Спасибо, – сказал я. – Я тебя тоже люблю.
Тетя не похожа на мою мать, хотя они сестры, но, говоря, что люблю ее, я как бы обращался к матери, чего не мог сделать с двенадцати лет, разве что в мыслях.
– Может быть, утром мы не увидимся, – сказала она, – если ты не поднимешься до моего отъезда, – поэтому давай теперь попрощаемся.
Тетя вновь открыла объятия, мы обнялись.
– Пожалуйста, не губи себя выпивкой, – попросила она, отпуская меня.
– Не буду, – пообещал я.
И тетя Флоренс пошла по короткому коридору к их спальне. Дядя слушал погодный канал. Включал его и ночью по старой привычке коммивояжера, которому надо знать погоду не меньше, чем моряку.
Я лежал в постели, вновь отягощенный заботами и тревогами. Страшно быть алкоголиком. Хочешь просто слегка успокоиться, может быть, чуточку отравиться, а в конце концов заодно отравляешь и всех окружающих, словно пытаешься с собой покончить, открыв газовую духовку, и, сам того не желая, убиваешь соседей.
Я принялся потирать переносицу, как всегда делаю в тяжелые минуты. Посреди этого нового массажа почуял легкое придыхание – Дживс, как туман, сгустился слева от меня. По-моему, он почти целиком водянистый. Говорят, все люди на пятьдесят процентов состоят из Н2О, а Дживс, наверно, на все девяносто процентов. Он, как вода, просачивается повсюду, ничто его не останавливает, вроде того подземного озера, которое, как мне рассказывали, начинается от Лонг-Айленда и течет до Коннектикута. Итак, Дживс просочился из своей спальни, расположенной по соседству с моей, и стоял теперь рядом со мной отражением в затуманенном зеркале.
– Да, Дживс, – сказал я.
– Вам что-нибудь нужно, сэр, пока я не лег?
– Новые мозги, Дживс.
– В самом деле, сэр?
– Я заварил жуткую кашу. Тетя Флоренс узнала, что я выпиваю.
– Весьма неприятно, сэр.
– Я ужасно ее огорчил. Заслуживаю порки. Если бы мы не ехали в Поконо, она была бы готова пинком нас выставить. Говорит, должна любить меня «жестокой любовью». Я ее не виню. На нее произвели слишком сильное впечатление знаменитые «двенадцать шагов». Но мне требуется больше двенадцати ступеней. Для исцеления мне нужна вся римская лестница.
– Весьма прискорбно, сэр.
– Говорят, это от слишком низкой самооценки. Может быть, заказать по каталогу комплект тренажеров для накачки груди? Вдруг поможет.
– Возможно, сэр.
– Вдобавок тетя сказала, что не хочет лишать меня воли своим попустительством. Очень странные выражения, вам не кажется, Дживс? Попустительство, жестокая любовь… По-моему, попустительство можно заменить баловством… Вот что вы со мной делаете, Дживс. Балуете меня уже тем, что слушаете. Это очень приятно.
– Рад угодить вам, сэр.
Мы не собирались кидаться друг другу на шею, но в тот миг возникло ощущение дружбы и братства.
– Спокойной ночи, Дживс, – сказал я.
– Спокойной ночи, сэр, – сказал он и исчез, когда я закрыл глаза.
Глава 4
Сон с элементом любви. Проблема с лицом, ну, две проблемы. Тяжелый разговор с Дживсом. Инвентаризация спортивной одежды и отчасти связанные с этим воспоминания о себе в двадцать лет. Тяжелый разговор с дядей Ирвином. Изменение планов: хасиды оказались не там, где я думал, но возникла весьма симпатичная альтернатива
Я проснулся довольно рано, около половины девятого; казалось, вокруг все спокойно. Никакие дяди не встали, не крутили велотренажеры, не сеяли смуту, поэтому я был уверен, что мы с Дживсом совершим удачный старт в середине утра. Я решил, что проявлю характер, если мы отправимся в путь до полудня.
– Доброе утро, Дживс, – сказал я.
Он стоял у кровати с банным полотенцем, учуяв, что молодой хозяин пришел в сознание. Я ему улыбнулся. Никакого эффекта. Обычная непроницаемость. Впрочем, удобно иметь дело с непроницаемым человеком – нечего трудиться проникнуть в него, если вы меня понимаете.
– Доброе утро, сэр.
– Мне снова снился сон.
– Опять кошка с мышкой?
– Нет, на этот раз девушка, хотя мне хотелось бы знать, что сталось с той самой мышкой. Как бы там ни было, девушка надо мной наклонилась… лицо ее было совсем близко. По-моему, я лежал на своей кровати или где-то на земле. У нее голубые глаза. Светло-голубые и нежные, Дживс. Волосы тоже светлые, но не слишком. Она сказала: «Я люблю тебя, Блэр». Я поверить не мог. Не мог найти слов для ответа. Был слишком потрясен. Струсил. Потом она исчезла, я бродил по незнакомому городу со зловещими зданиями… Видите тут какой-нибудь смысл?
– Кажется, обнадеживающий сон, сэр.
– Считаете, это предзнаменование нашей поездки? Может, та девушка какая-нибудь богиня, которая будет за нами присматривать?
– Возможно, сэр.
– Теперь мне нравится, что она назвала меня Блэром. Обращение по фамилии в таком случае звучит очень интимно. Как по-вашему, Дживс?
– Да, сэр.
– Впрочем, возможно, она не богиня. Может быть, я с ней встречусь в Поконо. Может, она хасидка-блондинка. Будем оба высматривать светловолосую девушку – не яркую блондинку – с голубыми глазами. Нос прямой, тонкий, Дживс, очень красивый, губы розовые, не слишком полные, но женственные. Я очень хорошо ее помню.
– Да, сэр.
– Когда она мне призналась в любви, я почувствовал, что тоже ее люблю. Очень сильное ощущение, Дживс. Жаль, что я ничего не сказал. Испугался. Потом оказался в ужасном городе. Не в Нью-Йорке, не в каком-нибудь узнаваемом месте.
– Может быть, она вновь вам приснится, сэр.
– Знаете, я был однажды влюблен, Дживс. Сердце до сих пор прихватывает, как седалищный нерв… Думаю: «Почему она меня не любила?» – и возникает боль… Впрочем, хотелось бы снова влюбиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88