папенька слегка покалечился, и The First проявил минутную слабость – ничего сверхвыдающегося; но, видно, так уж у меня устроены мозги, что если они не хотят на чем-то сосредоточиваться, то ничего тут не поделаешь. Я встал с кресла и снова подошел к окну. Дождь кончился; по радио передавали какую-то песенку группы «Последний кадр» – голос, придававший значительность любой чепухе, про какую бы он ни пел, и мне как-то даже немного взгрустнулось, когда я обвел взглядом гостиную – настоящее поле боя, простиравшееся передо мной. Я даже испугался, что из джунглей комнаты выскочит борсог и начнет кусать меня за икры. При этой мысли мне стало так плохо, что я уступил еще одной своей дурной буржуазной привычке и подумал, что наконец настал момент приняться за уборку. Начать я решил со спальни, напоминавшей эпицентр урагана, но, обнаружив под грудой грязных носков, копившейся возле кровати, старое приложение к «Эль Пайс», отвлекся, пытаясь вспомнить, за каким чертом принес его домой. Благодаря этому тонкому отвлекающему маневру желание убираться у меня тут же пропало, я оставил носки валяться там, где они валялись, а сам отправился на кухню в поисках чего-нибудь съестного. У меня просто слюнки текли при мысли о глазунье в кружевах поджаристого белка и о тарелке жареной картошки, густо политой майонезом. Недавно загруженный холодильник давал мне право надеяться на это и на многое другое.
Я уже трудился вовсю, готовя себе жратву, когда в четвертый раз за день зазвонил телефон, причем именно в тот момент» когда картошка подрумянивалась на большой сковороде, а яичница слегка дымилась на маленькой.
– Слушаю.
– Э-э-эй, как ты та-а-а-а-ам?
Не выношу людей, которые не представляются, когда звонят. Все почему-то считают, что ты должен мгновенно узнавать их голос, даже если он звучит по какому-нибудь говенному репродуктору. Но этот голос я узнал сразу: это была Дюймовочка.
– Видишь ли, ты отрываешь меня как раз в тот момент, когда я жарю яичницу.
– Ну и что тут такого?…
К тому же мне не нравятся люди, которые звонят и ждут, что именно я должен поддерживать разговор. Утверждаю, что тот, кто звонит, должен сам подать повод, по крайней мере… Но Дюймовочка придерживается иных взглядов.
– Ничего. Просто говорю, что жарю яичницу.
– В это время?
– А что, яйца едят только в специально отведенное время?
Дюймовочка смеется. Что мне в ней нравится, кроме титек, это что она смеется, стоит ей палец показать. Спасительное качество.
– Слушай, у меня сейчас подгорит картошка…
– Ты же говорил – яичница.
– Яичница с картошкой. Жареной картошкой. Жаренной на масле. Оливковом.
Тут она хихикнула, но, подавив смешок, произнесла:
– Хочешь встретиться? Попозже.
– Когда?
– Не знаю. Ну, через какое-то время… Скажем, часов в девять. Хочешь – у Луиджи?
Картошка подгорела, но все равно была хороша. Я мигом уплел ее под майонезом, следом яичницу, и развалился на диване. Мной овладела лень, страшно захотелось посмотреть телик и между делом слопать пакетик арахиса, пока снова не разыграется аппетит. Я всегда считал, что смотрю телевизор меньше, чем следует; кроме того, я всегда смотрю его по утрам, когда волей-неволей приходится выбирать между новостями и каким-нибудь классическим шедевром. Само собой, я всегда выбираю новости, но довольно быстро начинаю жалеть, что не выбрал хорошую программу, которую смотрит большинство по пятому каналу со всеми этими декорациями: причудливыми лестницами и трамплинами. Таким мне всегда представлялся рай, который нам обещали братья из общины святой Марии, если мы не будем давать волю рукам во время службы. Короче, я нехотя встал с дивана и стал рыскать по шкафам в поисках хотя бы чего-нибудь чистого. Я нашел старую футболку, но стоило мне поднять руки, как она вылезала из брюк как раз над пупком. Тогда я вспомнил, что в доме есть зеркало, и подошел к нему: этакая колбасина под метр восемьдесят в наряде Фреда Перри времен Старски и Хутча. Я снова все перевернул, пока не наткнулся на рубашку, достаточно большую для моих статей, хотя и вытертую щетиной на воротнике. Хотя кому интересно разглядывать воротничок моей рубашки? Пожалуй, Дюймовочке; но на Дюймовочку можно положиться, кроме того, воротнички рубашек ей до фени. Хуже всего было то, что я чувствовал тяжесть в желудке: яйца, майонез, усилия, которые приходилось прилагать, чтобы влезать на табурет и слезать с него, копаясь в шкафах… К счастью, мне удался мощный и шумный выхлоп газов, освободивших кишечник и даже оставивших место для тарелки хлопьев.
Когда я пришел в бар, была уже почти половина десятого, но Дюймовочка обычно опаздывает еще больше, чем я. Был собачий час: после ужина все беспутные обитатели квартала выползали из домов под предлогом выгулять собаку и заканчивали свой путь в кабачке Луиджи, так что он начинал походить на собачью выставку. Кроме Луиджи за стойкой хлопотал Роберто – официант ночной смены. Про Роберто многого не скажешь, всего его можно охарактеризовать одним-единственным словом: мексиканец; хотя, честно сказать, это заметно только по его выговору, потому что распевать народные мексиканские песни он не мастак. Я спросил у него пива и облокотился на стойку. По телику передавали римейк «Мухи», и поедавшая устриц парочка за ближним столом морщилась от отвращения. Я залпом выпил свое пиво и заказал еще. Луиджи, да, впрочем, и Роберто, так и сновали между столиками, поэтому за неимением лучшего развлечения я продолжал смотреть телик. Главный герой уже порядком смахивал на муху, лицо покрылось готовыми лопнуть нарывами, а тело сотрясали животные судороги. «Если ты не уйдешь… я… я… сделаю тебе… больно», – говорил человек-муха своей невесте, роняя слюни. Я прикончил второе пиво и потягивал третью порцию. Терпеть не могу делать из своей жизни внутренний диалог, так что я прилежно досмотрел фильм до финального свистка, лениво заигрывая с боксершей, чей хозяин только что просадил в игровом автомате всю дневную получку. Я уже почти забыл, что кого-то жду, когда наконец появилась Дюймовочка, хотя справедливости ради надо сказать, что это было не просто появление, а скорее пришествие. На ней было трикотажное платье в облипочку – так что даже соски торчали, – всего на каких-нибудь пятнадцать сантиметров прикрывавшее срам; дополняли наряд ажурные чулки в ромбик. Кроме того, она покрасилась в оранжевый цвет и сделала очень короткую стрижку, практически наголо выбрив затылок, макияж прежде всего подчеркивал губы, а на шее болтался длинный кулон, указывавший на вырез, если вы еще не успели сами туда заглянуть. Игроки у автоматов проморгали тройной бонус, парочка с устрицами опрокинула лампу, и даже Луиджи поперхнулся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96