Хотя я всячески старался не выражать своего согласия, в данном вопросе я был целиком на стороне папеньки. Хотел бы я видеть настоящего мужчину, способного сосредоточиться на хитроумных обрядах при виде двух роскошных сисек, колышущихся на Полуденной Колонне. Я даже омара не смог доесть.
– А знаешь, что я думаю? Когда собираются одни мужчины, это всегда довольно подозрительно, – снова прозвучал голос тетушки Саломе, которая читает психологические разделы в журналах по дизайну и время от времени любит разыгрывать из себя психоаналитика.
– Почему подозрительно? – огрызнулся папенька.
– Ну… в конце концов, случаи скрытого гомосексуализма нередко встречаются среди тех, кто вступает в исключительно мужские организации с развитой иерархией. Армия, церковь…
Тут дядюшка Фелипе чуть не подавился водорослями.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Я?… Ничего.
– То есть как это «ничего»? Следует понимать так, что собственная жена считает меня педиком? Мне кажется, что уж тебе-то следовало бы утверждать обратное…
– Фелипе, милый, оставь, с тобой просто невозможно разговаривать… Я рассуждаю вообще…
– Правда? Так учти, что за пятьдесят лет я не видел в казармах ни одного педика. Уверяю тебя, такого разврата ввек бы не было, останься военная служба обязательной. А телевизор так просто тошно смотреть: нет дня, чтобы не выпустили какого-нибудь мужчину, разодетого и размалеванного, как… Тьфу!
– Это не гомосексуалисты, это drag-queens, – пояснила маменька на своем Неподражаемом Интерактивном Английском.
– Я думаю, что Фелипе прав, – вмешалась тетушка Асунсьон, более скромная, но тоже с собственным мнением. – Мне кажется, что в определенной степени даже хорошо, что каждый получил свободу самовыражения, но рыться в грязном белье и показывать это по телевизору, нет уж, увольте… Впрочем, что-то я разговорилась.
– А я думаю, что нет ничего плохого в том, чтобы никто не скрывал свою сексуальную ориентацию, – неожиданно вмешалась богемистая Кармела, которой, по-видимому, не терпелось подлить масла в огонь.
Я обратил внимание, что ее мать так и буравит ее взглядом. Неужели почтенная сеньора сговорилась с маменькой сообща участвовать в этом сводничестве? И действительно, всякий раз, как взгляды наши встречались, она принимала вид Неподражаемой Тещи, которая была бы безумно рада увидеть свою перезрелую доченьку в паре с чокнутым миллионером. Отец девицы, напротив, казалось, с большим интересом копается в своей тарелке, старательно отделяя морскую растительность от кусочков омара, – занятие, заставившее меня проникнуться к нему симпатией.
Дело в том, что довольно скоро подали розмариновый шербет (честно говоря, преотвратный), а сразу после – нечто вроде ростбифа, залитого соусом из папайи, в котором плавали пряди бледных макарон. Несомненно, маменька успела отведать такое несочетаемое сочетание на банкете у какого-нибудь испанского гранда и решила приобщить нас к своему открытию. К счастью, стоило немного соскрести ножом приторную патоку, и под ней обнаруживалось более или менее съедобное мясо. Так, постепенно, дело дошло и до десерта; я сидел не пикнув и боясь ненароком встретиться с кем-нибудь взглядом, между тем как все вокруг оживленно излагали свои жизненные устои. Все, за исключением тетушки Асунсьон, существа сдержанного и тактичного, и отца богемистой девицы, который тоже в промежутках между заглатываемыми кусками умел держать рот на замке.
Конечно, частью семейных сборищ, которой я боялся больше всего, были застольные разговоры после ужина. К моменту, когда подают кофе, моя Неподражаемая Семья успевает истощить культурные и общественные темы и начинает задавать мне вопросы личного характера, почти всегда связанные с моим социальным положением, профессиональными перспективами и жизненными ожиданиями на ближайшее и обозримое будущее. Было время, когда мне нравилось ошарашивать их, выдумывая разные занятия, недозволенные для молодого человека из крутой семьи, доставать удостоверение таксиста или предъявлять справку о том, что я работаю в бригаде монтажников, но на данный момент – и особенно учитывая обстоятельства, сложившиеся за последние дни, – меня даже не тянуло ошарашивать своих родственничков; в конце концов, бедняжки совершили один-единственный грех – они были консерваторами (или, точнее выражаясь, правыми), а этот изъян легко простить, если человек успел познакомиться с левыми интеллигентами или экологами, общаться с которыми несравненно более трудно. Короче, я исхитрился придумать предлог и извиниться перед своими сотрапезниками, встав из-за стола сразу после сладкого. Папенька взглянул на меня крайне недружелюбно (для Почетного Магистра ужин заканчивается не прежде, чем он закурит свою сигару), но меня было уже не удержать. Если бы я спрятался там и выждал бы столько времени, сколько нужно человеку, чтобы не спеша погадить, у присутствующих появилось бы больше возможностей найти какую-нибудь тему, не связанную со мной, так что я прокрался закоулками до черной лестницы, ведущей на второй этаж, с намерением попасть в ванную моей старой спальни. Возможно, я и впрямь уселся бы гадить, а в мои планы не входило разводить вонь в главной уборной для благородных господ. Но стоило мне открыть дверь своей комнаты, как у меня возникло чувство, что я попал в машину времени.
Полагаю, что в какой-нибудь нормальной семье предпочли бы сэкономить пространство, приспособив комнатушку под гладильню, но в двухэтажной квартире на семьсот квадратных метров, с пятью гостиными, библиотекой, помещениями для прислуги, сауной и двумя расположенными друг над другом террасами, опоясывающими дом по периметру, не было необходимости переделывать комнаты покинувших семейное гнездо сыновей. Так что все здесь оставалось на своем месте: безумно дорогие игрушки богатого подростка, такие же, как пятнадцать лет назад, и огромный стеллаж, битком набитый книгами. Признаюсь, когда-то я читал. Я был тогда молодым, неопытным. Когда же я обнаружил обман, я решил было сжечь всю эту груду бумаги, но потом понял, что жечь книги – такое же излишество, как и читать их: лучше попросту не обращать на них внимания, как на тех крохотных клещей, которые живут на наших ресницах (так или иначе ничего хорошего из этого не вышло, потому что именно тогда мной овладела жажда путешествий, а вот это уже чистой воды надувательство). Но дело в том, что, как только мой взгляд упал на корешок первого тома «Истории наркотиков» Эскотадо, в мыслях у меня будто что-то высветилось. Я подошел к изголовью кровати и открыл ящик, куда в свое время Беба складывала мою подушку и пижаму. Просунув в него руку до самого конца, я пошарил в углу:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96