есть. Коробочка из-под шоколада и ларчик из уже успевшего почернеть серебра. Открыв его, я обнаружил наполовину початую пачку курительной бумаги и довольно большой оковалок. У меня была при себе только пачка «Дукадос», но я забивал уже не первый косяк с черным табаком. Я размял оковалок в пальцах: площадь Вице-королевы, урожай восемьдесят третьего года. Он до сих пор пахнул, как и полагается. Сидя на диване, я свернул косяк побольше и вышел на террасу, чтобы запах не выдал меня.
Верхняя часть террасы скорее напоминает палубу корабля, с обшивкой из тикового дерева, гамаками типа «Отпуск на море» и четырьмя старыми тренажерами, которыми так увлекался мой Неподражаемый Брат. Я подошел к перилам с той стороны, откуда открывается вид на море и факультет фармакологии. Прошло пятнадцать лет с тех пор, как я в последний раз выкурил косяк в этой части света, облокотясь о перила, покрытые пятнами от потушенных сигарет, которые я оставлял специально, чтобы проверить, не шпионит ли за мной The First Пятнадцать лет, и от меня прежнего осталось только пристрастие к косякам и алкоголю (со шлюхами я познакомился немного позже). Пристрастие к косякам, алкоголю и отцу-миллионщику. Пятьдесят миллиардов. Пятьдесят. Ему принадлежала недвижимость, целые дома в Барселоне и Мадриде; несколько вилл на Коста-Брава, сдаваемые внаем квартиры в Кастельфидельс, в Салоу; ему принадлежали акции, боны, доля в различных делах, права совладельца промышленных предприятий; ему принадлежали произведения искусства, драгоценности, золото, ячейки в различных банках, где хранилось одному только папеньке известно что. И уж конечно, ему было несложно в один момент собрать пятьсот миллионов наличными. Что такое пятьсот миллионов по сравнению с Неподражаемым Сыном, Зодчим Храма и Магистром Финансовых Махинаций? Раньше мне это в голову не приходило. Похищение из-за выкупа… Но одновременно с чувством облегчения из-за того, что дело вдруг прояснилось, что-то во мне противилось такому простому решению. Полагаю, мне не хотелось отказываться от своего расследования, от загадки дома номер пятнадцать по улице Жауме Гильямет, от похождений лорда Генри в безумной цитадели, от утонченных шлюшек «Женни Г.» и любовных интрижек Lady First. Сам того не желая, я представлялся себе агентом 007, столкнувшимся с сектой философов-злодеев, и сюжет, который я себе навоображал, требовал от меня всей моей сообразительности, мобилизации всех моих сил, всей отваги. И вдруг Индиана Джонс попадал в положение, когда ему оставалось только ждать, пока папа заплатит выкуп и злодеи освободят заложника, немного встрепанного, но целого и невредимого. Я боролся с собственным упрямством, спрашивая себя, из какого темного уголка моего прошлого явилось на свет это глупое желание принести пользу, пустить пыль в глаза папеньке и моему Неподражаемому Братцу. Я приписывал его роковому влиянию декораций, на фоне которых развивалось действие: моей комнате, моим книгам, обугленным следам от стольких косяков на перилах террасы. Но, не дав мне закончить мысль, на газоне нижней, выдающейся вперед террасы показалась представительница богемы Кармела. Она подошла к перилам, облокотилась на них и немного отставила ногу назад, давая мышцам расслабиться, опираясь об пол только кончиками пальцев. Казалось, она настроена спокойно покурить в только что спустившихся сумерках, и я решил, что тут же спрячусь, как только она повернется ко мне; однако, не в силах вновь устоять перед этим телом, я сконцентрировался на ее крупе, чтобы во всех подробностях обрисовать его себе, едва мне представится возможность подрочить. Тут-то как раз в косяке и попался крупный оковалок, затяжка получилась слишком крепкой, и я закашлялся как сумасшедший: когда меня разбирает кашель, сразу дают о себе знать двадцать пять лет, проведенных исключительно за салонными видами спорта.
– Холодно. Надо бы тебе одеться потеплее, – сказала наглянка, поворачиваясь ко мне. Кто-то обязан был объяснить ей, что вырез вечернего платья не предназначен для того, чтобы смотреть на него сверху вниз. Как бы там ни было, я пообещал себе, что не дам снова выставить себя в нелепом свете.
– Насчет того, что холодно, я соврал, – сказал я.
– Неужели? Так ты всем врешь или только пианисткам?
– Я вру всегда, когда могу извлечь из этого хоть какую-то выгоду.
– Тогда позволь узнать, какую выгоду ты извлек, когда соврал мне?
– Хороший вопрос. Видишь ли, ты такая сладкая, что стоит мне провести пять минут в твоем обществе, как меня уже тянет в сортир подрочить, а я не хочу, чтобы во мне пересыхали жизненные соки.
– В таком случае у меня есть еще вопросы: ты всем так грубишь или только пианисткам?
– Мне показалось, что ты за то, чтобы все могли свободно выражать свои сексуальные наклонности.
– Боюсь, что в твоем случае речь идет не о сексуальных наклонностях, а об обычном хамстве.
– Значит ли это, что только геям разрешено иметь сексуальные наклонности, или тебе кажется странным, что кого-то может волновать твое тело?
– Странным, прежде всего, кажешься мне ты.
– Поэтому вместо того, чтобы тебя трахнуть, придется утешаться всухую. Вот, пожалуй, и все, что меня в тебе интересует.
– Правда?… И почему только это?
Может показаться невероятным, но девица явно торчала от наркоты. Ошибка в расчетах: я не учел, что время от времени сталкиваешься с сумасшедшими.
– Послушай, перестань…
– Нет, я хочу знать почему.
– Почему что?
– Почему ты не хочешь меня трахнуть?
Единственное, что пришло мне в голову, – сказать правду. Когда первая ложь не срабатывает, у человека практически нет иного выхода.
– Потому что мне в тебе нравится только твое тело. Про остальное я ничего не знаю, да и не хочу знать.
– И что?… Меня тоже интересует только твое тело. Ты мне нравишься, у меня так и зудит от типов вроде тебя. Ты похож на мужика с отличной штуковиной.
Боже святый. Нет ничего хуже, чем не оправдать подобные ожидания, а есть девицы, которые мечтают о членах в полметра, поэтому я решил подстраховаться.
– Смотри не ошибись…
– Да ладно, без разницы, если у тебя маленький, я смеяться не стану. Ну так что, трахнемся? Можно подняться к тебе отсюда?
– Слушай, слушай, погоди…
Девица уже подошла к выступу верхней террасы. Поглядев по сторонам, чтобы убедиться, что ее никто не видит, она приспустила бретельки платья и вытащила груди из бюстгальтера.
– Посмотри… посмотри, какие. Я хочу, чтобы ты их погладил.
Мой петушок поневоле встрепенулся.
– Давай, скажи, как мне подняться, у меня уже все мокрое.
Я совершенно перестал что-либо соображать. Надо было категорически сказать «нет», но до чего же упоительно было глядеть на эти груди. И вместо того, чтобы категорически сказать «нет», я начал что-то мямлить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96
Верхняя часть террасы скорее напоминает палубу корабля, с обшивкой из тикового дерева, гамаками типа «Отпуск на море» и четырьмя старыми тренажерами, которыми так увлекался мой Неподражаемый Брат. Я подошел к перилам с той стороны, откуда открывается вид на море и факультет фармакологии. Прошло пятнадцать лет с тех пор, как я в последний раз выкурил косяк в этой части света, облокотясь о перила, покрытые пятнами от потушенных сигарет, которые я оставлял специально, чтобы проверить, не шпионит ли за мной The First Пятнадцать лет, и от меня прежнего осталось только пристрастие к косякам и алкоголю (со шлюхами я познакомился немного позже). Пристрастие к косякам, алкоголю и отцу-миллионщику. Пятьдесят миллиардов. Пятьдесят. Ему принадлежала недвижимость, целые дома в Барселоне и Мадриде; несколько вилл на Коста-Брава, сдаваемые внаем квартиры в Кастельфидельс, в Салоу; ему принадлежали акции, боны, доля в различных делах, права совладельца промышленных предприятий; ему принадлежали произведения искусства, драгоценности, золото, ячейки в различных банках, где хранилось одному только папеньке известно что. И уж конечно, ему было несложно в один момент собрать пятьсот миллионов наличными. Что такое пятьсот миллионов по сравнению с Неподражаемым Сыном, Зодчим Храма и Магистром Финансовых Махинаций? Раньше мне это в голову не приходило. Похищение из-за выкупа… Но одновременно с чувством облегчения из-за того, что дело вдруг прояснилось, что-то во мне противилось такому простому решению. Полагаю, мне не хотелось отказываться от своего расследования, от загадки дома номер пятнадцать по улице Жауме Гильямет, от похождений лорда Генри в безумной цитадели, от утонченных шлюшек «Женни Г.» и любовных интрижек Lady First. Сам того не желая, я представлялся себе агентом 007, столкнувшимся с сектой философов-злодеев, и сюжет, который я себе навоображал, требовал от меня всей моей сообразительности, мобилизации всех моих сил, всей отваги. И вдруг Индиана Джонс попадал в положение, когда ему оставалось только ждать, пока папа заплатит выкуп и злодеи освободят заложника, немного встрепанного, но целого и невредимого. Я боролся с собственным упрямством, спрашивая себя, из какого темного уголка моего прошлого явилось на свет это глупое желание принести пользу, пустить пыль в глаза папеньке и моему Неподражаемому Братцу. Я приписывал его роковому влиянию декораций, на фоне которых развивалось действие: моей комнате, моим книгам, обугленным следам от стольких косяков на перилах террасы. Но, не дав мне закончить мысль, на газоне нижней, выдающейся вперед террасы показалась представительница богемы Кармела. Она подошла к перилам, облокотилась на них и немного отставила ногу назад, давая мышцам расслабиться, опираясь об пол только кончиками пальцев. Казалось, она настроена спокойно покурить в только что спустившихся сумерках, и я решил, что тут же спрячусь, как только она повернется ко мне; однако, не в силах вновь устоять перед этим телом, я сконцентрировался на ее крупе, чтобы во всех подробностях обрисовать его себе, едва мне представится возможность подрочить. Тут-то как раз в косяке и попался крупный оковалок, затяжка получилась слишком крепкой, и я закашлялся как сумасшедший: когда меня разбирает кашель, сразу дают о себе знать двадцать пять лет, проведенных исключительно за салонными видами спорта.
– Холодно. Надо бы тебе одеться потеплее, – сказала наглянка, поворачиваясь ко мне. Кто-то обязан был объяснить ей, что вырез вечернего платья не предназначен для того, чтобы смотреть на него сверху вниз. Как бы там ни было, я пообещал себе, что не дам снова выставить себя в нелепом свете.
– Насчет того, что холодно, я соврал, – сказал я.
– Неужели? Так ты всем врешь или только пианисткам?
– Я вру всегда, когда могу извлечь из этого хоть какую-то выгоду.
– Тогда позволь узнать, какую выгоду ты извлек, когда соврал мне?
– Хороший вопрос. Видишь ли, ты такая сладкая, что стоит мне провести пять минут в твоем обществе, как меня уже тянет в сортир подрочить, а я не хочу, чтобы во мне пересыхали жизненные соки.
– В таком случае у меня есть еще вопросы: ты всем так грубишь или только пианисткам?
– Мне показалось, что ты за то, чтобы все могли свободно выражать свои сексуальные наклонности.
– Боюсь, что в твоем случае речь идет не о сексуальных наклонностях, а об обычном хамстве.
– Значит ли это, что только геям разрешено иметь сексуальные наклонности, или тебе кажется странным, что кого-то может волновать твое тело?
– Странным, прежде всего, кажешься мне ты.
– Поэтому вместо того, чтобы тебя трахнуть, придется утешаться всухую. Вот, пожалуй, и все, что меня в тебе интересует.
– Правда?… И почему только это?
Может показаться невероятным, но девица явно торчала от наркоты. Ошибка в расчетах: я не учел, что время от времени сталкиваешься с сумасшедшими.
– Послушай, перестань…
– Нет, я хочу знать почему.
– Почему что?
– Почему ты не хочешь меня трахнуть?
Единственное, что пришло мне в голову, – сказать правду. Когда первая ложь не срабатывает, у человека практически нет иного выхода.
– Потому что мне в тебе нравится только твое тело. Про остальное я ничего не знаю, да и не хочу знать.
– И что?… Меня тоже интересует только твое тело. Ты мне нравишься, у меня так и зудит от типов вроде тебя. Ты похож на мужика с отличной штуковиной.
Боже святый. Нет ничего хуже, чем не оправдать подобные ожидания, а есть девицы, которые мечтают о членах в полметра, поэтому я решил подстраховаться.
– Смотри не ошибись…
– Да ладно, без разницы, если у тебя маленький, я смеяться не стану. Ну так что, трахнемся? Можно подняться к тебе отсюда?
– Слушай, слушай, погоди…
Девица уже подошла к выступу верхней террасы. Поглядев по сторонам, чтобы убедиться, что ее никто не видит, она приспустила бретельки платья и вытащила груди из бюстгальтера.
– Посмотри… посмотри, какие. Я хочу, чтобы ты их погладил.
Мой петушок поневоле встрепенулся.
– Давай, скажи, как мне подняться, у меня уже все мокрое.
Я совершенно перестал что-либо соображать. Надо было категорически сказать «нет», но до чего же упоительно было глядеть на эти груди. И вместо того, чтобы категорически сказать «нет», я начал что-то мямлить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96