– Все равно, сомневаюсь, чтобы это дело имело хоть какое-то отношение к тебе и к твоим пятидесяти миллиардам. – Мне было почти жаль разочаровывать его. – Послушай: в среду в полдень Себастьян позвонил жене и попросил ее положить какие-то документы в конверт и отправить по собственному адресу… По-моему, все это внутренние разборки, откуда знать, во что он мог впутаться, пробуя провернуть какое-нибудь дельце из тех, которые так вам нравятся.
Папенька покачал головой.
– Если бы все было, как ты говоришь, я все равно не вижу смысла в том, чтобы пара головорезов нападала на меня.
– А может, смысл и есть. Может, все совсем не так, как ты себе представляешь, и, чтобы захватить его, они причинили вред тебе.
Мне показалось, что по крайней мере отчасти папенька разделил мои сомнения.
– Не знаю… Я вот уже два дня просто с ума схожу.
– Тебе не пришло в голову позвонить в полицию?
– Полиция и с места не сдвинется, пока похищение действительно не станет из ряда вон выходящим, а пока мне не хотелось бы, чтобы Глория и твоя мать узнали про кое-какие подробности.
– Ты имеешь в виду связь Себастьяна с его секретаршей?
Слово не воробей.
– Я не знал, что тебе это известно.
– А я не знал, что это известно тебе. Мне про это рассказала Глория.
– Она что, тоже в курсе?
– Более чем.
Теперь преглупый вид был у папеньки.
– Современный брак… – начал я, избегая упоминать о «Женни Г.», на случай, если до папеньки еще не докатились слухи. Не упомянул я и про дом номер пятнадцать по Жауме Гильямет. Хорошо было немного облегчить груз, и даже приятен был этот непривычно задушевный отцовско-сыновний тон, без взаимных упреков и нападок, но я по опыту знаю, что папеньке лучше не рассказывать всего. Кроме того, что до Жауме Гильямет, то все мои подозрения не выходили за рамки довольно слабо обоснованного предчувствия, и словно в подтверждение того, что сдержанность в данном случае уместнее всего, я увидел приближающуюся маменьку, готовую пристыдить нас за то, что мы шепчемся в углу.
– Позвольте узнать, что это вы оба здесь затеваете?
– Ничего. Просто показывал Пабло картину, которую я тебе подарил.
– Невероятно, правда? Какой цвет, какая фактура, и главное… какие глубокие национальные корни, – сказала маменька.
– Ну, а мне все равно это кажется похожим на коровью лепешку, – сказал папенька.
– Валентин, если ты не способен восхищаться произведением искусства, то лучше и не подходи к этой картине. Кончится тем. что ты ее погубишь.
– Ладно, может, я и не способен восхищаться произведениями искусства, но зато мне хорошо удается их покупать.
– Не стоит этим так гордиться, дорогой: это может сделать всякий.
– Всякий, у кого найдется лишних шесть с половиной миллионов…
– Дались тебе эти шесть миллионов! Ты можешь хоть на минуту подумать о чем-то кроме денег?
– Кстати, почему бы тебе не поторопить этих хлыщей, которых ты наняла, чтобы они подали нам ужин? Уже больше половины десятого.
– Я как раз за тем и пришла, чтобы сказать, что ужин подан.
Не переставая глядеть на картину, папенька притворился, что снова обращается ко мне.
– Посмотрим, что ты заказала на этот раз, чтобы хоть немного подкрепиться. На прошлой неделе мы пригласили семью Кальвет и в результате поужинали какой-то разноцветной жвачкой. Бог с ними, с современными картинами, но еда – это не шутка.
– Валентин, сегодня мой день рождения, и будешь есть, что дадут. Молчи, молчи.
– Так вот знай же, что если я останусь голодным, то попрошу Эусебию сделать мне яичницу. И съем ее на глазах у твоих хлыщей.
Когда мы вошли в столовую, первое было уже подано: омар целиком, полностью очищенный от панциря, включая клешни; гарниром служили две кучки травы, оказавшиеся морскими водорослями, одна синяя, другая оранжевая, что гармонировало с тонкой кожицей ракообразного. Меня усадили между тетушкой Асунсьон и пресловутой Кармелой. По-видимому, девица все еще злилась на меня за ту сцену на террасе и не удостоила даже взглядом. Что ж, тем лучше, так я мог посвятить себя поеданию омара, избегая смотреть на нависающие над тарелкой моей соседки груди – иначе я не смог бы проглотить ни кусочка. Попробовал я и водорослей, которые оказались совершенно несъедобными: пресные – дальше некуда, и с легким рыбным привкусом, который никак не сочетался с их растительной природой; но я был так голоден, что первым делом расправился с морской тварью, и до очередного блюда мне ничего не оставалось, как развлекаться, прислушиваясь к общей беседе. Дядюшка Фелипе – с усиками «Все за отчизну» – вошел в самый раж, пересказывая историю о злодейских кознях франкмасонов, – тема, за которую он ухватывался всегда, как только мог, чтобы на сон грядущий отравить настроение папеньке. Дело в том, что моему Досточтимому Родителю всегда была свойственна тенденция искупать роскошества собственной жизни за счет филантропии, так что в конце концов его избрали Почетным Магистром одной из главных лож, исповедовавших шотландскую обрядовость. Мой Неподражаемый Брат является Зодчим-Надзирателем Храма – но в его случае верх взяла явная семейственность, – и полагаю, что я мог бы стать по меньшей мере Знаменосцем, если бы папеньке не взбрело в голову привести меня на Белое Собрание, когда мне исполнилось восемнадцать, и я не устроил из торжественного действа настоящий балаган. Я понимаю, что это не очень вежливо с моей стороны, но когда папенька с деревянным молотком в руках провозгласил: «Да станет Мудрость краеугольным камнем нашего Храма!» – я не смог сдержаться, и у меня вырвалось: «И да пребудет с тобою Сила!» – да так, что все услышали. И дело в том, что я не так уж и ошибся, потому что, когда профаны кончили смеяться. Первый Хранитель ответил ему буквально следующее: «Сила да поддержит его!» – и, услышав эти слова, вызвавшие новые взрывы смеха, я окончательно убедился, что Джордж Лукас был наполовину масоном или по крайней мере сочувствующим. Тем и закончилась моя инициация, а папенька запретил мне приближаться к ложе ближе чем на сто метров. Невелика разница: все равно не получишь даже почетной шпаги, единственное, чего добился папенька за тридцать лет самоотверженного служения, это позолоченный – даже не золотой – угломер.
– Думаю, вам следовало бы принимать в свою ложу и женщин, – вмешалась тетушка Саломе – наполовину феминистка.
Такие случаи были. Но не думаю, что от этого много проку. По крайней мере, в нашей ложе, – ответил папенька, которого феминистом уж никак не назовешь.
– Не понимаю, какого проку ты от этого ждешь? – вторглась в разговор маменька, которая не то чтобы была феминисткой, но которой нравилось перечить Почетному Магистру.
– Потому что женская манера одеваться мешает нам проводить собрания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96