Зеленые тенистые
кроны сомкнулись над ним, и на мгновение он почувствовал острую и тяжкую
тоску по лесам верхнего мира, по заснеженным горам Киммерии, диким и
просторным гирканским степям, что протянулись от берегов моря Вилайет до
самых кхитайских пределов, по необозримым могучим океанам, чьи волны в
бесконечном круженьи омывали скалы Севера и пески Юга. Увидит ли он снова
красоту земли и торжествующий блеск солнца? Кара Митры могла быть слишком
тяжела...
Но хотя Конан не хотел оттягивать ее, сейчас он подчинился желаниям
Рины. Разумеется, она была права: в обитель бога нельзя входить покрытым
дорожной пылью, с мыслями о пустом желудке и ноющих после долгого пути
ногах. А потому он сбросил в густую траву свой мешок, свои мечи, свой пояс
с опустевшим бронзовым флакончиком, свою тунику и сапоги; сбросил все и
нырнул в озеро, отдавшись ласке прохладных струй.
Время сна они провели в беседке, увитой лозой, расстелив плащи на
полу из кедровых досок. Запасы еды кончились, но среди цветущих деревьев
нельзя было остаться голодным; они набрали целую гору персиков, яблок и
сладкого инжира, виноград же был рядом - стоило только протянуть руку.
Сон освежил Конана, трапеза придала ему сил. Натягивая чистую тунику,
он думал о множестве вещей сразу: о том, что кончился порошок арсайи,
словно отмеренный рукой судьбы; об испытании, которому вскоре подвергнет
его бог; о своей вчерашней просьбе, о молчаливой мольбе даровать Рине то,
что было отнято у него. Еще он размышлял об Учителе и сделанном им
пророчестве, сулившем славное и великое грядущее; вспоминал и о том
чернобородом колесничем из Дамаста, что отправился на Серые Равнины с
последним ударом его меча. Он не жалел о содеянном - ни раньше, ни теперь.
Он нарушил клятву и понес кару; возможно, теперь его ждет и более жестокое
наказание, чем рукоять ворота и участь раба на жарком плоскогорье Арим.
Что ж, он готов! Готов на все, лишь бы вернуть свою душу и свою свободу.
Свободу убивать и миловать того, кого он хочет, свободу от божественных
даров, божественной воли и предначертаний!
Безоружными, в торжественном молчании они двинулись к невысокой
лестнице, что вела к арке. В ней было двенадцать ступеней, настолько
широких, что по каждой свободно проехала бы четверка колесниц; и каждую
украшали огромные каменные изваяния. То были статуи Первосотворенных,
сражавших голыми руками ужасных чудищ - видимо, тех самых, чьи кости
покоились в холмах. Грозные лица мраморных гигантов застыли в холодном
спокойствии, на них читались отвага и несокрушимая уверенность в
собственных силах; мерзкие же твари, коим они ломали хребты и раздирали
пасти, казались символом злобной ярости. Конан заметил, что исполины были
нагими, и лишь волосы каждого охватывал обруч с высеченным посередине
крестом - древним знаком Митры.
Они двинулись к стрельчатым вратам, с каждым шагом все больше и
больше погружаясь в радужное сияние, что невесомой завесой окутывало
святилище. В этом мерцающем мареве стены и выступавшие из них
цилиндрические колонны выглядели зыбкими, словно мираж пустыни; Конану так
и не удалось разглядеть, где кончается фасад храма и сколь высоки его
своды. Гигантское сооружение нависало над садом, что тихо дремал внизу, и
казалось, что белая гора, укутанная в цветную дымку, нежит у своей подошвы
крохотный зеленый оазис. Это выглядело до боли знакомым, похожим на
обитель Учителя - только здесь вместо вулканического конуса вздымалась
вверх громада святилища, а вход в пещеру заменяла высокая стрельчатая
арка. Над ней тоже был высечен знак креста - на фоне пылающего солнца.
У порога киммериец невольно замедлил шаги, вглядываясь в широкий
проход, залитый ослепительным сиянием. Что ожидало его в этом храме?
Прощение или кара, свобода или тяжкая служба, жизнь или смерть? Смерть...
Несмотря на светлое великолепие храма, он ощущал ее дыхание на своем лице:
Серые Равнины были близко.
Рина потянула его за руку, и Конан переступил порог. За недлинным
коридором простирался зал, необозримый, словно вечность, наполненный
живительными струями Силы; Конан, даже лишенный былого чутья, ощущал
сейчас ее мощные и освежающие потоки. Воздух тут был свежим и находился в
непрестанном движении - в лицо веяло то ароматом горных снегов, то острыми
запахами морского побережья или цветущей степи. Глубоко вздохнув,
киммериец склонил голову, потом выпрямился и бросил взгляд в безмерную
даль святилища.
Можно ли было назвать то, что он видел, залом? Слова, обозначавшие
творения рук человеческих, казались жалкими и бессильными, ибо нигде, ни в
храмах Аквилонии и Турана, ни в башнях Заморы, ни в зиккуратах Дамаста, ни
в подземных камерах стигийских пирамид, не ощущалось подобного простора и
величия, такой титанической мощи и сладостного покоя. Да, это было
истинное святилище Митры, единственное и неповторимое! И зал, лежавший
сейчас перед Конаном, служил вместилищем мира - многих миров, нижнего и
верхнего, астрального и подземного; пределы его охватывали вселенную, в
которой обитали боги и люди.
Почувствовав, что у него кружится голова, киммериец отвел взгляд от
леса стройных колонн, тянувшихся вверх, от радужного мерцания меж ними, за
которым чудились необозримые дали; теперь он глядел только вперед, пытаясь
сосредоточиться на источнике света и Силы, что омывала его плоть мощными
потоками. Они с Риной шли торжественно и неторопливо, но источник этот
приближался со сказочной быстротой; казалось, каждый их шаг равен полету
стрелы и соизмерим с гигантским пространством храма.
Внезапно Конан понял, что рука девушки ищет его руку; горячие пальцы
Рины нырнули ему в ладонь и угнездились там, подрагивая, словно трепещущий
птенец. Он сжал их, благодарный за эту молчаливую поддержку. Тут, в
гигантском святилище, оба они были равны, оба казались ничтожными
пылинками перед ликом всесильного божества: и он, виноватый, и Рина, за
которой не числилось никаких грехов.
Средоточие Силы и света приближалось, обретая зримые черты. Огромный
многогранный кристалл, прозрачный и сияющий, парил в воздухе, точно
восходящее солнце; его окутывала радужная дымка, струившаяся вверх и вниз,
во все стороны, исчезавшая между колонн, тянувшаяся нитями многокрасочных
лучей к далекому входу. Цвета переливались, переходили друг в друга, не
смешиваясь и сохраняя свою чистоту; пурпурный перетекал в алый, алый - в
оранжевый и золотисто-желтый, который превращался в зелень свежей травы,
потом - в изумрудный блеск, в сияние голубого неба, в синие и фиолетовые
краски заката.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168
кроны сомкнулись над ним, и на мгновение он почувствовал острую и тяжкую
тоску по лесам верхнего мира, по заснеженным горам Киммерии, диким и
просторным гирканским степям, что протянулись от берегов моря Вилайет до
самых кхитайских пределов, по необозримым могучим океанам, чьи волны в
бесконечном круженьи омывали скалы Севера и пески Юга. Увидит ли он снова
красоту земли и торжествующий блеск солнца? Кара Митры могла быть слишком
тяжела...
Но хотя Конан не хотел оттягивать ее, сейчас он подчинился желаниям
Рины. Разумеется, она была права: в обитель бога нельзя входить покрытым
дорожной пылью, с мыслями о пустом желудке и ноющих после долгого пути
ногах. А потому он сбросил в густую траву свой мешок, свои мечи, свой пояс
с опустевшим бронзовым флакончиком, свою тунику и сапоги; сбросил все и
нырнул в озеро, отдавшись ласке прохладных струй.
Время сна они провели в беседке, увитой лозой, расстелив плащи на
полу из кедровых досок. Запасы еды кончились, но среди цветущих деревьев
нельзя было остаться голодным; они набрали целую гору персиков, яблок и
сладкого инжира, виноград же был рядом - стоило только протянуть руку.
Сон освежил Конана, трапеза придала ему сил. Натягивая чистую тунику,
он думал о множестве вещей сразу: о том, что кончился порошок арсайи,
словно отмеренный рукой судьбы; об испытании, которому вскоре подвергнет
его бог; о своей вчерашней просьбе, о молчаливой мольбе даровать Рине то,
что было отнято у него. Еще он размышлял об Учителе и сделанном им
пророчестве, сулившем славное и великое грядущее; вспоминал и о том
чернобородом колесничем из Дамаста, что отправился на Серые Равнины с
последним ударом его меча. Он не жалел о содеянном - ни раньше, ни теперь.
Он нарушил клятву и понес кару; возможно, теперь его ждет и более жестокое
наказание, чем рукоять ворота и участь раба на жарком плоскогорье Арим.
Что ж, он готов! Готов на все, лишь бы вернуть свою душу и свою свободу.
Свободу убивать и миловать того, кого он хочет, свободу от божественных
даров, божественной воли и предначертаний!
Безоружными, в торжественном молчании они двинулись к невысокой
лестнице, что вела к арке. В ней было двенадцать ступеней, настолько
широких, что по каждой свободно проехала бы четверка колесниц; и каждую
украшали огромные каменные изваяния. То были статуи Первосотворенных,
сражавших голыми руками ужасных чудищ - видимо, тех самых, чьи кости
покоились в холмах. Грозные лица мраморных гигантов застыли в холодном
спокойствии, на них читались отвага и несокрушимая уверенность в
собственных силах; мерзкие же твари, коим они ломали хребты и раздирали
пасти, казались символом злобной ярости. Конан заметил, что исполины были
нагими, и лишь волосы каждого охватывал обруч с высеченным посередине
крестом - древним знаком Митры.
Они двинулись к стрельчатым вратам, с каждым шагом все больше и
больше погружаясь в радужное сияние, что невесомой завесой окутывало
святилище. В этом мерцающем мареве стены и выступавшие из них
цилиндрические колонны выглядели зыбкими, словно мираж пустыни; Конану так
и не удалось разглядеть, где кончается фасад храма и сколь высоки его
своды. Гигантское сооружение нависало над садом, что тихо дремал внизу, и
казалось, что белая гора, укутанная в цветную дымку, нежит у своей подошвы
крохотный зеленый оазис. Это выглядело до боли знакомым, похожим на
обитель Учителя - только здесь вместо вулканического конуса вздымалась
вверх громада святилища, а вход в пещеру заменяла высокая стрельчатая
арка. Над ней тоже был высечен знак креста - на фоне пылающего солнца.
У порога киммериец невольно замедлил шаги, вглядываясь в широкий
проход, залитый ослепительным сиянием. Что ожидало его в этом храме?
Прощение или кара, свобода или тяжкая служба, жизнь или смерть? Смерть...
Несмотря на светлое великолепие храма, он ощущал ее дыхание на своем лице:
Серые Равнины были близко.
Рина потянула его за руку, и Конан переступил порог. За недлинным
коридором простирался зал, необозримый, словно вечность, наполненный
живительными струями Силы; Конан, даже лишенный былого чутья, ощущал
сейчас ее мощные и освежающие потоки. Воздух тут был свежим и находился в
непрестанном движении - в лицо веяло то ароматом горных снегов, то острыми
запахами морского побережья или цветущей степи. Глубоко вздохнув,
киммериец склонил голову, потом выпрямился и бросил взгляд в безмерную
даль святилища.
Можно ли было назвать то, что он видел, залом? Слова, обозначавшие
творения рук человеческих, казались жалкими и бессильными, ибо нигде, ни в
храмах Аквилонии и Турана, ни в башнях Заморы, ни в зиккуратах Дамаста, ни
в подземных камерах стигийских пирамид, не ощущалось подобного простора и
величия, такой титанической мощи и сладостного покоя. Да, это было
истинное святилище Митры, единственное и неповторимое! И зал, лежавший
сейчас перед Конаном, служил вместилищем мира - многих миров, нижнего и
верхнего, астрального и подземного; пределы его охватывали вселенную, в
которой обитали боги и люди.
Почувствовав, что у него кружится голова, киммериец отвел взгляд от
леса стройных колонн, тянувшихся вверх, от радужного мерцания меж ними, за
которым чудились необозримые дали; теперь он глядел только вперед, пытаясь
сосредоточиться на источнике света и Силы, что омывала его плоть мощными
потоками. Они с Риной шли торжественно и неторопливо, но источник этот
приближался со сказочной быстротой; казалось, каждый их шаг равен полету
стрелы и соизмерим с гигантским пространством храма.
Внезапно Конан понял, что рука девушки ищет его руку; горячие пальцы
Рины нырнули ему в ладонь и угнездились там, подрагивая, словно трепещущий
птенец. Он сжал их, благодарный за эту молчаливую поддержку. Тут, в
гигантском святилище, оба они были равны, оба казались ничтожными
пылинками перед ликом всесильного божества: и он, виноватый, и Рина, за
которой не числилось никаких грехов.
Средоточие Силы и света приближалось, обретая зримые черты. Огромный
многогранный кристалл, прозрачный и сияющий, парил в воздухе, точно
восходящее солнце; его окутывала радужная дымка, струившаяся вверх и вниз,
во все стороны, исчезавшая между колонн, тянувшаяся нитями многокрасочных
лучей к далекому входу. Цвета переливались, переходили друг в друга, не
смешиваясь и сохраняя свою чистоту; пурпурный перетекал в алый, алый - в
оранжевый и золотисто-желтый, который превращался в зелень свежей травы,
потом - в изумрудный блеск, в сияние голубого неба, в синие и фиолетовые
краски заката.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168