К счастью, змеи выползали на поверхность
только ночью, когда песок немного остывал, и волосяная веревка служила
хорошей защитой от них.
Киммерийцу же приходилось путешествовать днем, под палящим солнцем.
Возможно, ночами идти было бы легче, но тогда в светлое время ему пришлось
бы спать, а в этой пустыне ему не встретилось ни скал, ни больших валунов
- ничего, что давало бы хоть клочок тени. На многие тысячи шагов тянулись
пески, ровные и сыпучие; их сменяли пологие барханы, похожие на застывшие
морские валы, либо каменистая почва, покрытая щебнем, иссеченная
трещинами. Идти по мелким камням было труднее всего; обувь Конана вскоре
не выдержала, и теперь, пересекая щебеночные осыпи, он оставлял за собой
кровавый след.
Но все это - и жажда, и раны, и палящее солнце - казалось ему не
стоящим внимания. Он не сомневался, что дойдет; он чувствовал меру своих
сил и верил, что их хватит, чтобы на равных потягаться с пустыней. Еще
Конана поддерживала мысль о том, что многие прошли этой дорогой до него -
десятки, если не сотни людей. Троих он знал сам, и хотя все трое были
крепкими людьми, родились они все же не в Киммерии. Да, эти люди
относились к могучей породе - и аквилонец Фарал, странник в сером плаще, и
Маленький Брат, хитроумный бритунец, и Рагар из Аргоса по прозвищу Утес;
однако Конан полагал, что он сильнее любого из этой троицы. Они больше
знали и больше умели, им подчинялись таинственные силы Мироздания и,
возможно, они лучше владели оружием; но путешествие в пустыне требовало
прежде всего выносливости и грубой физической мощи. Итак, обладая и тем, и
другим, Конан не сомневался, что повторит путь, которым прошли прежние
Ученики.
Тем не менее, он был осторожен и расчетлив, как истый варвар,
всосавший с материнским молоком умение выживать всюду - даже там, где
околеет с голода волк и высохнет на солнце ящерица. Главной заботой была
вода - и Конан пил ее крохотными глотками, утром и вечером, не позволяя
себе прикоснуться к бурдюкам во время дневного перехода. Он знал, что без
воды не сможет есть - чтобы протолкнуть в глотку сушеное мясо, нужно было
хоть немного ее смочить. В любом другом месте ему удалось бы выдержать без
воды восемь или десять дней и вдвое дольше - без пищи, но жаркое солнце
пустыни выкачивало влагу из тела словно насос; тут он мог рассчитывать на
два-три дня, не больше.
Бурдюки тем временем пустели, и вскоре, распоров их ножом, киммериец
слизал последние капли воды. Это его не обеспокоило; на горизонте уже
темнела иззубренная темная полоска гор. Еще немного, и он до них
доберется, доковыляет, доползет... Однако последнее его не устраивало; ему
хотелось появиться перед Учителем твердо держась на ногах, подобно
человеку, а не ползучему гаду. Может быть, эта жуткая дорога по пустыне
являлась своего рода испытанием, проверкой мужества и упорства будущего
ученика? Если так, думал Конан, надо приберечь капельку сил, чтобы
встретиться с наставником достойно, как положено воину, привыкшему
переносить тяготы долгих и трудных походов.
Памятуя об этом, он исхитрился ночью изловить змею. Большой риск,
если учесть размеры и подвижность пустынных гадов, струившихся по песку
точно черные молнии; но Конан оказался быстрее. Освежевав свою добычу, он
съел ее сырой, ибо ни веток, ни травы тут не было, и наутро с новыми
силами отправился в путь. Змеиная плоть показалась ему отвратительной, но
у нее было одно достоинство: холодная и скользкая, она немного утолила
палящую жажду.
Но вскоре жажда вернулась. Она терзала его без перерыва, будто
голодный зверь, раскаленными клещами сжимала горло, впивалась в желудок,
моливший о капле влаги; от нее трескались губы, язык становился похожим на
вбитый в горло кол. Конан, однако, двигался вперед, к выраставшему на
севере горному хребту, упрямо переставляя ноги и стараясь не думать о
воде; тем не менее, потоки и водопады всего мира звенели у него в ушах.
Наконец пришел день, когда в воздухе повеяло запахом нагретого камня
и песчаный грунт под дырявыми подошвами сапог словно бы стал плотнее.
Конан поднял голову, смахнул пот со лба и огляделся.
Перед ним, упираясь в небеса изрезанной вершиной, вставал огромный
бурый конус древнего вулкана. Его пологие склоны, где - сравнительно
ровные, где - покрытые трещинами или бугрящиеся уступами и карнизами,
уходили вверх, обожженные солнцем, иссеченные ветрами; следы старых
лавовых потоков казались застывшими реками с темной водой. Над макушкой
каменного исполина киммериец не заметил ни дыма, ни дрожания нагретого
воздуха: вулкан был мертв, и мертв давно. Впрочем, быть может, он всего
лишь задремал? Уснул тысячелетним сном, как умеют спать только горы?
За вулканическим конусом вздымался горный хребет, темная мрачная
стена, протянувшаяся с запада на восток; зубчатые башни, неприступные
замки из гранита и базальта, остроконечные клыки скал, водопады осыпей,
серые, бурые и черные утесы. Ни травинки, ни деревца, один лишь
безжизненный камень, такой же мертвый и унылый, как склоны вулкана... Но
нет! Его темную коническую тушу у самого подножья рассекала зеленая
полоска, ясно различимый мазок, нанесенный кистью некоего милосердного
божества. Оступаясь, еле волоча ноги, киммериец побрел по песку, не сводя
воспаленных глаз с этой яркой ленточки, сулившей покой и прохладу.
Глоток воды! Теперь он страстно мечтал о нем, он чувствовал, как
влага касается пересохших губ, ощущал ее упоительно-свежий запах... Он
видел ручей, струившийся среди травы, слышал звонкие трели водопада,
вдыхал насыщенный холодными парами воздух, что клубится над колодцем...
Потом наваждение кончалось, и распухший язык вновь становился кляпом,
забитым в глотку; судорожно пытаясь сглотнуть слюну, Конан делал еще один
шаг, еще и еще, с трудом переставляя непослушные ноги. Однако зеленая
полоска на склоне горы постепенно приближалась.
Солнце прошло зенит, когда он наконец добрел до обрывистого подножья
горы. Теперь перед ним возвышалась довольно большая терраса, заросшая
высокими деревьями и травой; она уходила влево и вправо изогнутым
полумесяцем, тянувшимся на добрых полторы или две тысячи шагов.
Сравнительно с гигантским конусом вулкана терраса была невысока, примерно
в десяток длин копья - даже теперь, полумертвым, Конан мог бы забросить
булыжник в шелестевшие на ее краю травы. Темную базальтовую стену,
подпиравшую эту площадку, рассекала широкая лестница, вырубленная прямо в
скале;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168
только ночью, когда песок немного остывал, и волосяная веревка служила
хорошей защитой от них.
Киммерийцу же приходилось путешествовать днем, под палящим солнцем.
Возможно, ночами идти было бы легче, но тогда в светлое время ему пришлось
бы спать, а в этой пустыне ему не встретилось ни скал, ни больших валунов
- ничего, что давало бы хоть клочок тени. На многие тысячи шагов тянулись
пески, ровные и сыпучие; их сменяли пологие барханы, похожие на застывшие
морские валы, либо каменистая почва, покрытая щебнем, иссеченная
трещинами. Идти по мелким камням было труднее всего; обувь Конана вскоре
не выдержала, и теперь, пересекая щебеночные осыпи, он оставлял за собой
кровавый след.
Но все это - и жажда, и раны, и палящее солнце - казалось ему не
стоящим внимания. Он не сомневался, что дойдет; он чувствовал меру своих
сил и верил, что их хватит, чтобы на равных потягаться с пустыней. Еще
Конана поддерживала мысль о том, что многие прошли этой дорогой до него -
десятки, если не сотни людей. Троих он знал сам, и хотя все трое были
крепкими людьми, родились они все же не в Киммерии. Да, эти люди
относились к могучей породе - и аквилонец Фарал, странник в сером плаще, и
Маленький Брат, хитроумный бритунец, и Рагар из Аргоса по прозвищу Утес;
однако Конан полагал, что он сильнее любого из этой троицы. Они больше
знали и больше умели, им подчинялись таинственные силы Мироздания и,
возможно, они лучше владели оружием; но путешествие в пустыне требовало
прежде всего выносливости и грубой физической мощи. Итак, обладая и тем, и
другим, Конан не сомневался, что повторит путь, которым прошли прежние
Ученики.
Тем не менее, он был осторожен и расчетлив, как истый варвар,
всосавший с материнским молоком умение выживать всюду - даже там, где
околеет с голода волк и высохнет на солнце ящерица. Главной заботой была
вода - и Конан пил ее крохотными глотками, утром и вечером, не позволяя
себе прикоснуться к бурдюкам во время дневного перехода. Он знал, что без
воды не сможет есть - чтобы протолкнуть в глотку сушеное мясо, нужно было
хоть немного ее смочить. В любом другом месте ему удалось бы выдержать без
воды восемь или десять дней и вдвое дольше - без пищи, но жаркое солнце
пустыни выкачивало влагу из тела словно насос; тут он мог рассчитывать на
два-три дня, не больше.
Бурдюки тем временем пустели, и вскоре, распоров их ножом, киммериец
слизал последние капли воды. Это его не обеспокоило; на горизонте уже
темнела иззубренная темная полоска гор. Еще немного, и он до них
доберется, доковыляет, доползет... Однако последнее его не устраивало; ему
хотелось появиться перед Учителем твердо держась на ногах, подобно
человеку, а не ползучему гаду. Может быть, эта жуткая дорога по пустыне
являлась своего рода испытанием, проверкой мужества и упорства будущего
ученика? Если так, думал Конан, надо приберечь капельку сил, чтобы
встретиться с наставником достойно, как положено воину, привыкшему
переносить тяготы долгих и трудных походов.
Памятуя об этом, он исхитрился ночью изловить змею. Большой риск,
если учесть размеры и подвижность пустынных гадов, струившихся по песку
точно черные молнии; но Конан оказался быстрее. Освежевав свою добычу, он
съел ее сырой, ибо ни веток, ни травы тут не было, и наутро с новыми
силами отправился в путь. Змеиная плоть показалась ему отвратительной, но
у нее было одно достоинство: холодная и скользкая, она немного утолила
палящую жажду.
Но вскоре жажда вернулась. Она терзала его без перерыва, будто
голодный зверь, раскаленными клещами сжимала горло, впивалась в желудок,
моливший о капле влаги; от нее трескались губы, язык становился похожим на
вбитый в горло кол. Конан, однако, двигался вперед, к выраставшему на
севере горному хребту, упрямо переставляя ноги и стараясь не думать о
воде; тем не менее, потоки и водопады всего мира звенели у него в ушах.
Наконец пришел день, когда в воздухе повеяло запахом нагретого камня
и песчаный грунт под дырявыми подошвами сапог словно бы стал плотнее.
Конан поднял голову, смахнул пот со лба и огляделся.
Перед ним, упираясь в небеса изрезанной вершиной, вставал огромный
бурый конус древнего вулкана. Его пологие склоны, где - сравнительно
ровные, где - покрытые трещинами или бугрящиеся уступами и карнизами,
уходили вверх, обожженные солнцем, иссеченные ветрами; следы старых
лавовых потоков казались застывшими реками с темной водой. Над макушкой
каменного исполина киммериец не заметил ни дыма, ни дрожания нагретого
воздуха: вулкан был мертв, и мертв давно. Впрочем, быть может, он всего
лишь задремал? Уснул тысячелетним сном, как умеют спать только горы?
За вулканическим конусом вздымался горный хребет, темная мрачная
стена, протянувшаяся с запада на восток; зубчатые башни, неприступные
замки из гранита и базальта, остроконечные клыки скал, водопады осыпей,
серые, бурые и черные утесы. Ни травинки, ни деревца, один лишь
безжизненный камень, такой же мертвый и унылый, как склоны вулкана... Но
нет! Его темную коническую тушу у самого подножья рассекала зеленая
полоска, ясно различимый мазок, нанесенный кистью некоего милосердного
божества. Оступаясь, еле волоча ноги, киммериец побрел по песку, не сводя
воспаленных глаз с этой яркой ленточки, сулившей покой и прохладу.
Глоток воды! Теперь он страстно мечтал о нем, он чувствовал, как
влага касается пересохших губ, ощущал ее упоительно-свежий запах... Он
видел ручей, струившийся среди травы, слышал звонкие трели водопада,
вдыхал насыщенный холодными парами воздух, что клубится над колодцем...
Потом наваждение кончалось, и распухший язык вновь становился кляпом,
забитым в глотку; судорожно пытаясь сглотнуть слюну, Конан делал еще один
шаг, еще и еще, с трудом переставляя непослушные ноги. Однако зеленая
полоска на склоне горы постепенно приближалась.
Солнце прошло зенит, когда он наконец добрел до обрывистого подножья
горы. Теперь перед ним возвышалась довольно большая терраса, заросшая
высокими деревьями и травой; она уходила влево и вправо изогнутым
полумесяцем, тянувшимся на добрых полторы или две тысячи шагов.
Сравнительно с гигантским конусом вулкана терраса была невысока, примерно
в десяток длин копья - даже теперь, полумертвым, Конан мог бы забросить
булыжник в шелестевшие на ее краю травы. Темную базальтовую стену,
подпиравшую эту площадку, рассекала широкая лестница, вырубленная прямо в
скале;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168