Ну а Штамп, тот нигде, конечно, не выступал, хотя и ошивался чуть ли не каждый день в «Рокси», вполголоса подпевая джазу, когда исполнялись всем известные мелодии вроде «Веселого дровосека».
– Видел сегодня утром твою кралю, – сказал мне Штамп, когда мы окончили Граббери-представление.
– Какую кралю?
– Ну, эту. Которая всегда тебе звонила.
Я живо перебрал в памяти все мои горе-романы – с Одри, Пегги, Лилли, с той блондиночкой из Мокама, – и когда дошел до своих школьных влюбленностей, мне почему-то стало тоскливо и тошно. Но тут я вдруг понял, кого видел Штамп.
– Да скажи ты толком, какую кралю? – нетерпеливо спросил я, с радостью предугадывая его ответ.
– Ну эту, патлатую. Которая в замшевой куртке.
– Это что – Лиз, что ли? – спросил я как можно равнодушней.
– Ну да, Никотиночку. Все в той же своей замшевой куртке.
Значит, Лиз опять прискакала в Страхтон. Мне понравилось, что она у меня именно «прискакала» – будто приехала верхом на лошади, – и я сколько-то времени рисовал себе в уме эту картинку, чтобы не думать о реальной Лиз… И вот я уже увожу ее из Страхтона в Амброзию. Вот мы уже на окраине. Убирайся из города, Логан, последний раз тебя предупреждаю, сказал мне Тони-ковбой, держа руку на кобуре своего кольта…
Она уехала примерно месяц назад, бросив мне на прощание беспечное «До встречи», – и в этот раз я уже не получал от нее открыток. Такая уж у Лиз была натура, что ей надо было иногда куда-нибудь исчезнуть, – и я даже гордился ее богемностью, веря, что она уезжает по зову души, чтобы на досуге разобраться в своих чувствах, найти себя, подумать о своем призвании… хотя в менее романтичные минуты я, бывало; размышлял, не крутит ли она любовь с каким-нибудь американским летчиком. Нельзя, конечно, сказать, что я ее любил, но, когда она уезжала, меня грызла тоска, и я, как алхимик, пытался превратить эту бесплодную тоску в искреннюю любовь.
– Где ты ее видел? – спросил я Штампа.
– Да я уж и забыл. На Больничной, что ли, улице. А ты, значит, боишься, что она завела себе нового дружка? – спросил он с гнусной подначкой.
– Я думал, она уехала в Канаду, – спокойно ответил я Штампу, назвав первую попавшуюся страну.
– Ну а тогда вернулась-то она зачем? – спросил Штамп.
Я лихорадочно подыскивал какой-нибудь безопасно нейтральный ответ, но меня выручил сидевший у коммутатора Артур.
– С обратным порядком слов вопросы не следует задавать, – наставительно сказал он Штампу.
Я часто думал, что у меня, в общем-то, нет настоящих друзей, а есть только союзники по круговой обороне от всего мира. И Артур был одним из них. Мы даже выработали свой особый, непонятный другим язык.
– Да и в повествовательных предложениях менять не следует порядок слов, – облегченно, с благодарностью в голосе сказал я Артуру.
– Слышали анекдот, как человек пристрелил попугая за то, что он твердил «кто таков?» – спросил Артур.
– А кстати, может, справочник-то надо называть не «Кто есть кто», а «Кто – каков»? – сказал я, сразу же вспомнив, что я уже это говорил пару дней назад. И мне пришло в голову, что даже наши обыденные разговоры, которыми мы оживляли обыденную рутину, тоже превратились в обыденную рутину. Я понял, что запутался, и прямо спросил Штампа:
– Ты с ней разговаривал?
– С кем?
– С Никотиночкой, – сказал я, и мне стало до омерзения стыдно, потому что я назвал Лиззи кличкой, которую дал ей Штамп.
– Да нет, просто сказал «Привет», и все, – ответил Штамп. – Она была с каким-то парнем, – равнодушно добавил он, будто это не имело никакого значения. Но для меня-то только это и имело значение – только это из всех утренних событий, – потому что мне надо было снова ощутить знакомую тоску.
– С каким парнем?
– Да я-то откуда знаю? Я же не брал у него автограф. А ты что – ревнуешь, а? А? – Он произнес слово «ревнуешь», как будто только что выудил его из навозной жижи.
Снова звякнул дверной звонок.
– Клиент, – негромко сказал Артур и встал. Какая-то низкорослая женщина, явно надевшая на себя всю свою самую лучшую одежду, заглянула в комнату из-за полуотворенной двери.
– Скажите, это здесь организуют похороны? – спросила она.
Артур подошел к барьеру, разделяющему приемную конторы на две половины, и сказал, что здесь.
– А то я сперва попала совсем не туда: зашла в соседнюю дверь, – пожаловалась женщина. Она тяжело оперлась на барьер и назвала свою фамилию.
Я встал со стула, чувствуя себя жестким, как доска, и, когда календари отслоились от рубашки, к моему животу прихлынул прохладный комнатный воздух. «Сейчас приду», – шепнул я Штампу и спустился в подвал. Послонявшись среди картонных коробок с ручками для гробов и саванами да тюков атласа, я не нашел ничего, что могло бы мне пригодиться, и свернул в сортир.
Внутри к двери сортира было прикреплено небольшое зеркальце, чтобы Крабрак мог рассматривать свои прыщи. По привычке я высунул язык и, широко открыв рот, глянул в зеркальце. Над языком в глубине горла у меня появились какие-то белесые припухлости, которых раньше явно не было. Я высунул язык еще дальше, потом попытался вытянуть его пальцами, а потом, разевая рот во всю ширь, стал внимательно изучать эти зловещие припухлости, чтобы решить, не начинается ли у меня, как у Штампа в прошлом году, воспаление десен. Штампу-то было поделом, а мне, интересно, за что? Думы про Лиз отодвинулись на задний план; я пригнулся поближе к зеркальцу, и тут календари, упершись мне в грудь, снова завладели моим вниманием. Еще раз проверив задвижку на двери, я вытащил календари из-под джемпера – края у них загнулись, а бурые конверты казались грязными и мятыми. Верхний был адресован матери-настоятельнице женского монастыря. Я вынул календарь из конверта, сложил конверт вчетверо, так что он стал в десять раз толще, чем был, и засунул его в боковой карман пиджака, где лежали любовные пилюли. Вынутый из конверта календарь я держал в руке, а остальные три гадостно шуршали у меня под мышкой, хотя я вроде бы стоял не шевелясь.
В календаре, между двумя обложками из тонкого картона, было двенадцать листов – по одному на каждый месяц. Отрывая листки месяцев, я машинально читал напечатанные на них изречения. Некоторые я помнил наизусть. ТОЛЬКО РОЗДАННОЕ НА ЗЕМЛЕ БОГАТСТВО ОБОГАТИТ ТЕБЯ В НЕБЕСАХ – январь. ВСЕ СВОИ СЛОВА ОБДУМЫВАЙ, ДА НЕ ВСЕ СВОИ МЫСЛИ ВЫСКАЗЫВАЙ – февраль. ШЕСТЬДЕСЯТ МУСКУЛОВ РАБОТАЮТ, ЧТОБ НАХМУРИТЬСЯ, И ТОЛЬКО ТРИНАДЦАТЬ, ЧТОБ УЛЫБНУТЬСЯ. ТАК ЗАЧЕМ ТРАТИТЬ ЛИШНИЕ СИЛЫ? – апрель. Оторванные месяцы я комкал и бросал в унитаз. Дойдя до октября – ХОРОШЕЕ СЕРДЦЕ НЕ ЖЕЛАЕТ НИКОМУ ЗЛА, А ПРЕКРАСНОЕ СЕРДЦЕ ЖЕЛАЕТ ВСЕМ ДОБРА, – я решил, что на первый раз достаточно, и потянул за веревку, которая была у нас привязана к сливному бачку вместо цепочки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52