Я тихонько напевал, перебирая в кармане любовные пилюли. Ведьма зудела о наглых типах в плащах, пристававших к ней, пока она ждала меня в проезде Святого Ботольфа. Они, слава богу, отбили у нее желание пялиться на магазинные витрины. Мы уже проехали полдороги, а она все возмущалась.
– … Ужас, до чего противные!
– Да забудь ты про них, – пробормотал я. – Прими-ка вот лучше возбуждающую пилюлечку. – Я протянул ей на ладони две черные бусины. – Это мы так называем тонизирующие таблетки, – сообразив, что ляпнул не то, торопливо добавил я. – Они возбуждают в человеке скрытую энергию.
Ведьма плотоядно ковыряла большим пальцем полуочищенный апельсин. Автобус как раз проезжал мимо рекламных щитов.
– Вон, вон, гляди! – дернув ее за рукав и ткнув пальцем в стекло, возбужденно воскликнул я. – Эх, черт, опоздала! Там была реклама этих самых таблеток. «Возбуждает скрытую энергию», так и написано. Вот мы и прозвали их возбуждающие пилюли. Их всегда принимают по две.
Ведьма отправила в рот дольку апельсина и окинула меня снисходительным взглядом.
– О чем это наш глупышик толкует? – прощебетала она. Честно глядя на нее чистыми глазами, я протянул ей с простодушной улыбкой две черные пилюли.
– Очень полезно с фруктами, дорогая.
– Чем бы дитя ни тешилось… – бурно, с насмешливой покорностью вздохнув, сказала Ведьма, сунула в рот пилюли и заела их апельсиновой долькой. – Доволен, глупыш?
Я удовлетворенно откинулся на спинку сиденья и закурил сигарету.
– Пятая сегодня.
– Значит, последняя, – предупредила меня Ведьма.
Жизнь казалась мне лучезарной. Мы вышли из автобуса у кладбищенских ворот и зашагали по красной гравийной аллее мимо светлых надгробий. Иногда, в таком вот, как сейчас, радостно-приподнятом настроении, я понимал, почему Ведьму очаровало это кладбище. Порой оно очаровывало и меня – просторное, опрятное, уютно-спокойное, словно университетский дворик в американском музыкальном фильме о жизни студентов. После древних, с темными разводами надгробных памятников у церкви святого Ботольфа ровные ряды схожих между собой могил и аккуратно овальные камушки чистых аллеек на муниципальном кладбище выглядели очень привлекательно. Казалось, все здешние покойники приняли какую-то сугубо современную, одинаково гигиеническую смерть.
Мы свернули на травянистую тропку между рядами могил и пошли напрямик к нашей скамейке с навесом у краснокирпичной часовни в конце длинной подъездной аллеи. Ведьма привычно шастала от могилы к могиле, восхищаясь ангелочками и яркими осенними цветами; всякий раз, увидев могильный цветник, она восклицала: «Посмотри, милый, правда прелестно?», а иногда, благоговейно склонившись к надгробью, читала вслух стишок, выбитый золотыми печатными буквами:
Папа и мама, покойтесь в могиле!
При вас мы на диво счастливыми были,
Но в горькой разлуке нам радостно знать,
Что теперь вы на небе и вместе опять.
Я благодушно слушал Ведьмины восклицания и могильные стишки, представляя себе огромные часы с минутной стрелкой, которая перепрыгивала сразу на четверть круга. Наученный дневным опытом, я решил не приступать к Ведьме по крайней мере полчаса, и она прочитала мне целую антологию кладбищенских стишков, пока мы неторопливо пробирались к нашей уединенной скамейке возле псевдостаринной погребальной часовни.
Как только мы уселись в затененном уголке под купольным навесом, где на скамейке были вырезаны наши инициалы, я крепко прижал Ведьму к своей груди – это был первый шаг.
– Тебе хорошо, милая?
– Умгум.
Я поцеловал ее. Она вяло ответила на мой поцелуй.
– Барбара! Скажи мне, родная, что ты сейчас чувствуешь?
– Радость, глупыш. – Она как кошечка приютилась у моего плеча.
– А ты… Тебе не хочется меня обнять?
Она пробормотала что-то невразумительное.
Я поглаживал Ведьмин рукав, дожидаясь, когда в ней проснется страсть. Потом снова попытался крепко поцеловать ее, но она причмокивала губами, награждая меня мелкими поцелуйчиками, так что мне никак не удавался полновесно-долгий поцелуй.
– Хочешь еще одну тонизирующую таблеточку?
– Да нет, милый, спасибо. Мне от них почему-то хочется спать.
Я схватил ее за руки. Она сразу же предусмотрительно отстранилась.
– Барбара! – умоляюще воскликнул я. – Ну Барбара!
– Не надо опять сердиться, милый, – просительно сказала она, в испуге прижав к себе сумочку с апельсинами.
– Да я не сержусь, мне просто грустно. Ты ведь заставляешь меня мучиться, Барбара.
– Бедненький Билли! А почему я заставляю тебя мучиться?
– Да как же, милая! Думаешь, человеку легко подавлять свои чувства? У людей даже бывают нервные срывы, когда у них… когда они… – Я вдруг понял, что могу закончить эту фразу только погано-штамповским «живут нерегулярно», и решил не продолжать.
– Я знаю, про что ты говоришь, милый, – с мягкой безнадежностью, словно бы успокаивая агрессивного маньяка, сказала Ведьма. – Но мы должны подождать. Должны, милый! А то потом нам обоим будет худо. – Но мне уже стало худо. Вернее, мне вдруг стало наплевать, как у нас все это сегодня кончится, и я только одного не понимал – зачем я сижу здесь на кладбище с этой каменной телкой.
– Ладно, неважно, милая, – сказал я и, привалившись с закрытыми глазами к жесткой спинке деревянной скамьи, прикинул, скоро ли сумею освободиться. Мне еще надо было как-то отвадить Ведьму от «Рокси», чтобы она не столкнулась там с Ритой, и сейчас настало самое время подумать об этом. В голове у меня начал созревать примерный план: я договорюсь с Ведьмой встретиться возле «Одеона», не явлюсь и, когда она придет к нам на воскресный чай, объясню ей, что мы просто плохо договорились… Но тут я мысленно услышал предостерегающий сигнал – Ведьму нельзя было допускать к нам на чай. Слова СВ. насчет капитана засветились в моем мозгу тревожно-красным светом. Резко выпрямившись, я повернулся к Ведьме.
– Барбара!
– Умгум, родной, – сонно откликнулась она.
– Барбара, милая, ты собираешься к нам на чай?
Она тоже села ровней и пристально посмотрела мне в глаза, заставив меня отвести взгляд.
– Конечно, милый. Потому-то мне и хотелось, чтобы ты принес мое обручальное колечко.
– Прекрасно.
Я сглотнул слюну. Вообще-то разговор насчет капитана был у меня отрепетирован еще несколько дней назад. Пристально глядя на каменные плиты и поскребывая носком ботинка трещинку под ногой, я попытался припомнить свою роль.
– Но мне надо кое-что тебе сказать, – негромко добавил я.
Ведьма промолчала и, как всегда в минуты самообороны, настороженно замерла.
– Помнишь, ты говорила, что не разлюбишь меня, даже если я стану преступником?
– Ну?
В голосе у нее – лед. А мы как-то провели с ней жутко муторный вечер, когда она заставила меня поклясться, что я буду любить ее при любых обстоятельствах – и дряхлую, и увечную, и неверную (мысль о Ведьминых изменах очень меня позабавила), и уголовно-преступную.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
– … Ужас, до чего противные!
– Да забудь ты про них, – пробормотал я. – Прими-ка вот лучше возбуждающую пилюлечку. – Я протянул ей на ладони две черные бусины. – Это мы так называем тонизирующие таблетки, – сообразив, что ляпнул не то, торопливо добавил я. – Они возбуждают в человеке скрытую энергию.
Ведьма плотоядно ковыряла большим пальцем полуочищенный апельсин. Автобус как раз проезжал мимо рекламных щитов.
– Вон, вон, гляди! – дернув ее за рукав и ткнув пальцем в стекло, возбужденно воскликнул я. – Эх, черт, опоздала! Там была реклама этих самых таблеток. «Возбуждает скрытую энергию», так и написано. Вот мы и прозвали их возбуждающие пилюли. Их всегда принимают по две.
Ведьма отправила в рот дольку апельсина и окинула меня снисходительным взглядом.
– О чем это наш глупышик толкует? – прощебетала она. Честно глядя на нее чистыми глазами, я протянул ей с простодушной улыбкой две черные пилюли.
– Очень полезно с фруктами, дорогая.
– Чем бы дитя ни тешилось… – бурно, с насмешливой покорностью вздохнув, сказала Ведьма, сунула в рот пилюли и заела их апельсиновой долькой. – Доволен, глупыш?
Я удовлетворенно откинулся на спинку сиденья и закурил сигарету.
– Пятая сегодня.
– Значит, последняя, – предупредила меня Ведьма.
Жизнь казалась мне лучезарной. Мы вышли из автобуса у кладбищенских ворот и зашагали по красной гравийной аллее мимо светлых надгробий. Иногда, в таком вот, как сейчас, радостно-приподнятом настроении, я понимал, почему Ведьму очаровало это кладбище. Порой оно очаровывало и меня – просторное, опрятное, уютно-спокойное, словно университетский дворик в американском музыкальном фильме о жизни студентов. После древних, с темными разводами надгробных памятников у церкви святого Ботольфа ровные ряды схожих между собой могил и аккуратно овальные камушки чистых аллеек на муниципальном кладбище выглядели очень привлекательно. Казалось, все здешние покойники приняли какую-то сугубо современную, одинаково гигиеническую смерть.
Мы свернули на травянистую тропку между рядами могил и пошли напрямик к нашей скамейке с навесом у краснокирпичной часовни в конце длинной подъездной аллеи. Ведьма привычно шастала от могилы к могиле, восхищаясь ангелочками и яркими осенними цветами; всякий раз, увидев могильный цветник, она восклицала: «Посмотри, милый, правда прелестно?», а иногда, благоговейно склонившись к надгробью, читала вслух стишок, выбитый золотыми печатными буквами:
Папа и мама, покойтесь в могиле!
При вас мы на диво счастливыми были,
Но в горькой разлуке нам радостно знать,
Что теперь вы на небе и вместе опять.
Я благодушно слушал Ведьмины восклицания и могильные стишки, представляя себе огромные часы с минутной стрелкой, которая перепрыгивала сразу на четверть круга. Наученный дневным опытом, я решил не приступать к Ведьме по крайней мере полчаса, и она прочитала мне целую антологию кладбищенских стишков, пока мы неторопливо пробирались к нашей уединенной скамейке возле псевдостаринной погребальной часовни.
Как только мы уселись в затененном уголке под купольным навесом, где на скамейке были вырезаны наши инициалы, я крепко прижал Ведьму к своей груди – это был первый шаг.
– Тебе хорошо, милая?
– Умгум.
Я поцеловал ее. Она вяло ответила на мой поцелуй.
– Барбара! Скажи мне, родная, что ты сейчас чувствуешь?
– Радость, глупыш. – Она как кошечка приютилась у моего плеча.
– А ты… Тебе не хочется меня обнять?
Она пробормотала что-то невразумительное.
Я поглаживал Ведьмин рукав, дожидаясь, когда в ней проснется страсть. Потом снова попытался крепко поцеловать ее, но она причмокивала губами, награждая меня мелкими поцелуйчиками, так что мне никак не удавался полновесно-долгий поцелуй.
– Хочешь еще одну тонизирующую таблеточку?
– Да нет, милый, спасибо. Мне от них почему-то хочется спать.
Я схватил ее за руки. Она сразу же предусмотрительно отстранилась.
– Барбара! – умоляюще воскликнул я. – Ну Барбара!
– Не надо опять сердиться, милый, – просительно сказала она, в испуге прижав к себе сумочку с апельсинами.
– Да я не сержусь, мне просто грустно. Ты ведь заставляешь меня мучиться, Барбара.
– Бедненький Билли! А почему я заставляю тебя мучиться?
– Да как же, милая! Думаешь, человеку легко подавлять свои чувства? У людей даже бывают нервные срывы, когда у них… когда они… – Я вдруг понял, что могу закончить эту фразу только погано-штамповским «живут нерегулярно», и решил не продолжать.
– Я знаю, про что ты говоришь, милый, – с мягкой безнадежностью, словно бы успокаивая агрессивного маньяка, сказала Ведьма. – Но мы должны подождать. Должны, милый! А то потом нам обоим будет худо. – Но мне уже стало худо. Вернее, мне вдруг стало наплевать, как у нас все это сегодня кончится, и я только одного не понимал – зачем я сижу здесь на кладбище с этой каменной телкой.
– Ладно, неважно, милая, – сказал я и, привалившись с закрытыми глазами к жесткой спинке деревянной скамьи, прикинул, скоро ли сумею освободиться. Мне еще надо было как-то отвадить Ведьму от «Рокси», чтобы она не столкнулась там с Ритой, и сейчас настало самое время подумать об этом. В голове у меня начал созревать примерный план: я договорюсь с Ведьмой встретиться возле «Одеона», не явлюсь и, когда она придет к нам на воскресный чай, объясню ей, что мы просто плохо договорились… Но тут я мысленно услышал предостерегающий сигнал – Ведьму нельзя было допускать к нам на чай. Слова СВ. насчет капитана засветились в моем мозгу тревожно-красным светом. Резко выпрямившись, я повернулся к Ведьме.
– Барбара!
– Умгум, родной, – сонно откликнулась она.
– Барбара, милая, ты собираешься к нам на чай?
Она тоже села ровней и пристально посмотрела мне в глаза, заставив меня отвести взгляд.
– Конечно, милый. Потому-то мне и хотелось, чтобы ты принес мое обручальное колечко.
– Прекрасно.
Я сглотнул слюну. Вообще-то разговор насчет капитана был у меня отрепетирован еще несколько дней назад. Пристально глядя на каменные плиты и поскребывая носком ботинка трещинку под ногой, я попытался припомнить свою роль.
– Но мне надо кое-что тебе сказать, – негромко добавил я.
Ведьма промолчала и, как всегда в минуты самообороны, настороженно замерла.
– Помнишь, ты говорила, что не разлюбишь меня, даже если я стану преступником?
– Ну?
В голосе у нее – лед. А мы как-то провели с ней жутко муторный вечер, когда она заставила меня поклясться, что я буду любить ее при любых обстоятельствах – и дряхлую, и увечную, и неверную (мысль о Ведьминых изменах очень меня позабавила), и уголовно-преступную.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52