Потом я вынул из пакета самую пристойную конфетину и попытался разломить ее пополам. Она не только разломилась, но еще и раздавилась – начинка у нее была из апельсинового джема. Приклеив к джему черную бусину, я попытался склеить две половины конфеты – от этого она раздавилась окончательно, но бусина оказалась внутри. Задумавшись, я машинально съел две оставшиеся конфеты, а третью, с любовной пилюлей, положил обратно в пакет.
Потом, закурив сигарету, я встал и потянулся. Вдали показалась Ведьма; она с презрением обходила пульсирующие группки любителей тотализатора, стягивающихся к букмекерским конторам.
Ведьма приближалась, и мне, как всегда, захотелось убежать, чтоб не видеть ее походку и колышущуюся, как у шотландского солдата, расклешенную юбку – очень уж самодовольно и несексуально она колыхалась. Меня здорово злила Ведьмина походка.
– Привет, – независимо сказала Ведьма. Это у нее была такая манера – на людях показывать мне свою независимость. А когда мы оставались наедине, она сразу же начинала свои штучки – по-идиотски морщила носик, прихватывала меня зубами за ухо и лепетала какую-то детскую белиберду.
Отвечая на Ведьмино приветствие, я заметил, что гнусавлю по-йоркширски: всякий раз, как мы с ней встречались, она заражала меня своим выговором. Когда мы оба сели, Ведьма неодобрительно посмотрела на мою сигарету и строго спросила:
– Эта какая за сегодня?
– Третья, – ответил я.
– Ты у нас умненький мальчик, – лишь наполовину шутливо похвалила меня Ведьма. Она почему-то решила, что я выкуриваю всего пять сигарет в день,
– Много было сегодня работы? – скорчив заботливую мину, спросил я. Ведьма возвела глаза к небу и дунула вверх, себе в ноздри – мне всегда хотелось дать ей за это оплеуху.
– Да нет, сначала я перепечатала писем, наверно, тридцать мистера Торнбула, а потом он продиктовал мне договор… – Несколько минут Ведьма щебетала о своей работе. Когда она иссякла, я спросил:
– А с другими мужчинами ты сегодня разговаривала? – Ведьма считала, что я должен устраивать ей сцены ревности за разговоры с мужчинами.
– Нет, милый, ни с кем, кроме мистера Торнбула и Штампа – когда звонила тебе по телефону. А ты разговаривал с какими-нибудь девушками?
– Только с официанткой в кофейном баре.
– А разве твой приятель не мог с ней поговорить? – надув губки, придирчиво спросила Ведьма. Она не назвала Артура по имени, потому что мне надо было ревновать ее даже к мужским именам.
– Ты скучала без меня, дорогая?
– Конечно. А ты без меня?
– Конечно, милая.
На этом наше обоюдное дознание обычно кончалось. Я порылся в кармане и вытащил пакетик с конфетой.
– Это тебе, родная, – сказал я.
Ведьма с сомнением заглянула в коричневые недра грязного пакета.
– Конфетка немножко раздавилась, – прощебетала она.
– Закрой глаза, открой рот, – вытаскивая конфету, скомандовал я. Ведьма открыла рот – возможно, чтобы отказаться от угощения, – и я ловко засунул туда свой дар.
– Противный, – сказала Ведьма, проглотив конфету. Я выгнул шею – вроде бы для того, чтоб почесать ухо, – и посмотрел на церковные часы. Любовная пилюля, по словам Штампа, должна была подействовать самое большое через пятнадцать минут. Он говорил мне, что одна старая дева – воспитательница из Детского загородного клуба – начала скулить и сдирать с него пиджак минут через пять после приема любовной пилюли, которую он дал ей под видом тонизирующей таблетки.
– Ты зачем звонила? Что нибудь важное? – спросил я.
– Да просто хотела поболтать. – Ведьма привстала и устроилась на скамейке поудобней – в позе светской дамы на отдыхе. – Мне попался чудный матерьяльчик: как раз для оконных штор в нашем коттеджике. Он и тебе понравится, вот увидишь.
Мы часто обсуждали с Ведьмой наше будущее жилье – уютный коттедж с камышовой крышей где-нибудь на холмистых равнинах Девоншира, – спрячемся, бывало, прохладным летним вечером в укромное местечко среди могил у церкви Святого Ботольфа или сядем на лавочку с навесом в одной из аллеек муниципального кладбища (иногда Ведьма назначала мне свидания там), очистим по апельсину и подробно, стараясь ничего не упустить, обсуждаем наше семейное гнездо. Случалось, что меня даже больше, чем Ведьму, увлекала эта сельская мечта, и я переносил ее на изумрудные холмы Амброзии. Мы обзавелись двумя детьми, которых звали Барбара и Билли, всерьез обдумывали их судьбу, размышляли о наших сельских занятиях – в общем, именно эта семья была прообразом той, сестринской, про которую я рассказывал Артуровой матушке.
– Он бирюзовый, с таким, знаешь, светлым узором вроде бокалов…
– А он подойдет к нашему паласу?
– Да нет, не очень. Но зато он будет миленько сочетаться с серыми, ковриками в детской.
– Умница ты моя!
Желтый палас и серые детские коврики мы видели в витрине мебельного магазина, когда Ведьма очередной раз вытащила меня на прогулку по улицам Страхтона. И палас, и коврики давно были проданы, но это не помешало им украсить наш коттеджик вместе с резными деревянными креслами, посвистывающим на полке в камине чайником и серебряными дамочками из моей комнаты.
Потолковав несколько минут об устройстве гнезда, мы вернулись к сельской свадьбе, с которой началась наша семейная жизнь, – и тут вдруг Ведьма настороженно спросила:
– Ты еще не взял у ювелира мое обручальное колечко?
– Пока нет, ласточка. Да я его, признаться, и снес-то к ювелиру только сегодня утром. – Ведьме очень, помнится, не хотелось расставаться с кольцом, и я едва убедил ее, что его надо слегка уменьшить.
– Мне уж теперь кажется, что без колечка я как будто раздетая, – сказала она, не замечая, что слово «раздетая» звучит у нее гораздо обнаженней, чем у другого прозвучало бы слово «голая», которого она-то произнести, разумеется, не могла. И тут я сообразил, что пятнадцать минут, наверно, прошло.
– Давай спрячемся от людей, – сказал я, вставая, и сжал ее холодные, в цыпках руки.
С сомнением поглядевши в глубь кладбища, Ведьма нерешительно промямлила:
– А там не сыровато?
– Мы сядем на мой плащ, пойдем, родная! – Я почти насильно поднял ее со скамейки и неловко обнял за плечи. Она неохотно подчинилась, и мы зашагали по асфальтовой, растрескавшейся посредине дорожке, которая вела за церковь. Там позади одного древнего семейного склепа высилось черное сухое дерево, а земля была прикрыта кустиками жухлой, пыльной травы. Иногда мне удавалось уговорить Ведьму посидеть возле склепа, но сначала она внимательно рассматривала его и читала вслух надпись: «Семьюэл Воэн, уроженец нашего города, 1784; Эмма, его жена; Сэмл, их сын, 1803». Я расстелил плащ и сел; но Ведьма не садилась. Я нетерпеливо; изо всех сил потянул ее за руки, и она невольно опустилась на колени.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
Потом, закурив сигарету, я встал и потянулся. Вдали показалась Ведьма; она с презрением обходила пульсирующие группки любителей тотализатора, стягивающихся к букмекерским конторам.
Ведьма приближалась, и мне, как всегда, захотелось убежать, чтоб не видеть ее походку и колышущуюся, как у шотландского солдата, расклешенную юбку – очень уж самодовольно и несексуально она колыхалась. Меня здорово злила Ведьмина походка.
– Привет, – независимо сказала Ведьма. Это у нее была такая манера – на людях показывать мне свою независимость. А когда мы оставались наедине, она сразу же начинала свои штучки – по-идиотски морщила носик, прихватывала меня зубами за ухо и лепетала какую-то детскую белиберду.
Отвечая на Ведьмино приветствие, я заметил, что гнусавлю по-йоркширски: всякий раз, как мы с ней встречались, она заражала меня своим выговором. Когда мы оба сели, Ведьма неодобрительно посмотрела на мою сигарету и строго спросила:
– Эта какая за сегодня?
– Третья, – ответил я.
– Ты у нас умненький мальчик, – лишь наполовину шутливо похвалила меня Ведьма. Она почему-то решила, что я выкуриваю всего пять сигарет в день,
– Много было сегодня работы? – скорчив заботливую мину, спросил я. Ведьма возвела глаза к небу и дунула вверх, себе в ноздри – мне всегда хотелось дать ей за это оплеуху.
– Да нет, сначала я перепечатала писем, наверно, тридцать мистера Торнбула, а потом он продиктовал мне договор… – Несколько минут Ведьма щебетала о своей работе. Когда она иссякла, я спросил:
– А с другими мужчинами ты сегодня разговаривала? – Ведьма считала, что я должен устраивать ей сцены ревности за разговоры с мужчинами.
– Нет, милый, ни с кем, кроме мистера Торнбула и Штампа – когда звонила тебе по телефону. А ты разговаривал с какими-нибудь девушками?
– Только с официанткой в кофейном баре.
– А разве твой приятель не мог с ней поговорить? – надув губки, придирчиво спросила Ведьма. Она не назвала Артура по имени, потому что мне надо было ревновать ее даже к мужским именам.
– Ты скучала без меня, дорогая?
– Конечно. А ты без меня?
– Конечно, милая.
На этом наше обоюдное дознание обычно кончалось. Я порылся в кармане и вытащил пакетик с конфетой.
– Это тебе, родная, – сказал я.
Ведьма с сомнением заглянула в коричневые недра грязного пакета.
– Конфетка немножко раздавилась, – прощебетала она.
– Закрой глаза, открой рот, – вытаскивая конфету, скомандовал я. Ведьма открыла рот – возможно, чтобы отказаться от угощения, – и я ловко засунул туда свой дар.
– Противный, – сказала Ведьма, проглотив конфету. Я выгнул шею – вроде бы для того, чтоб почесать ухо, – и посмотрел на церковные часы. Любовная пилюля, по словам Штампа, должна была подействовать самое большое через пятнадцать минут. Он говорил мне, что одна старая дева – воспитательница из Детского загородного клуба – начала скулить и сдирать с него пиджак минут через пять после приема любовной пилюли, которую он дал ей под видом тонизирующей таблетки.
– Ты зачем звонила? Что нибудь важное? – спросил я.
– Да просто хотела поболтать. – Ведьма привстала и устроилась на скамейке поудобней – в позе светской дамы на отдыхе. – Мне попался чудный матерьяльчик: как раз для оконных штор в нашем коттеджике. Он и тебе понравится, вот увидишь.
Мы часто обсуждали с Ведьмой наше будущее жилье – уютный коттедж с камышовой крышей где-нибудь на холмистых равнинах Девоншира, – спрячемся, бывало, прохладным летним вечером в укромное местечко среди могил у церкви Святого Ботольфа или сядем на лавочку с навесом в одной из аллеек муниципального кладбища (иногда Ведьма назначала мне свидания там), очистим по апельсину и подробно, стараясь ничего не упустить, обсуждаем наше семейное гнездо. Случалось, что меня даже больше, чем Ведьму, увлекала эта сельская мечта, и я переносил ее на изумрудные холмы Амброзии. Мы обзавелись двумя детьми, которых звали Барбара и Билли, всерьез обдумывали их судьбу, размышляли о наших сельских занятиях – в общем, именно эта семья была прообразом той, сестринской, про которую я рассказывал Артуровой матушке.
– Он бирюзовый, с таким, знаешь, светлым узором вроде бокалов…
– А он подойдет к нашему паласу?
– Да нет, не очень. Но зато он будет миленько сочетаться с серыми, ковриками в детской.
– Умница ты моя!
Желтый палас и серые детские коврики мы видели в витрине мебельного магазина, когда Ведьма очередной раз вытащила меня на прогулку по улицам Страхтона. И палас, и коврики давно были проданы, но это не помешало им украсить наш коттеджик вместе с резными деревянными креслами, посвистывающим на полке в камине чайником и серебряными дамочками из моей комнаты.
Потолковав несколько минут об устройстве гнезда, мы вернулись к сельской свадьбе, с которой началась наша семейная жизнь, – и тут вдруг Ведьма настороженно спросила:
– Ты еще не взял у ювелира мое обручальное колечко?
– Пока нет, ласточка. Да я его, признаться, и снес-то к ювелиру только сегодня утром. – Ведьме очень, помнится, не хотелось расставаться с кольцом, и я едва убедил ее, что его надо слегка уменьшить.
– Мне уж теперь кажется, что без колечка я как будто раздетая, – сказала она, не замечая, что слово «раздетая» звучит у нее гораздо обнаженней, чем у другого прозвучало бы слово «голая», которого она-то произнести, разумеется, не могла. И тут я сообразил, что пятнадцать минут, наверно, прошло.
– Давай спрячемся от людей, – сказал я, вставая, и сжал ее холодные, в цыпках руки.
С сомнением поглядевши в глубь кладбища, Ведьма нерешительно промямлила:
– А там не сыровато?
– Мы сядем на мой плащ, пойдем, родная! – Я почти насильно поднял ее со скамейки и неловко обнял за плечи. Она неохотно подчинилась, и мы зашагали по асфальтовой, растрескавшейся посредине дорожке, которая вела за церковь. Там позади одного древнего семейного склепа высилось черное сухое дерево, а земля была прикрыта кустиками жухлой, пыльной травы. Иногда мне удавалось уговорить Ведьму посидеть возле склепа, но сначала она внимательно рассматривала его и читала вслух надпись: «Семьюэл Воэн, уроженец нашего города, 1784; Эмма, его жена; Сэмл, их сын, 1803». Я расстелил плащ и сел; но Ведьма не садилась. Я нетерпеливо; изо всех сил потянул ее за руки, и она невольно опустилась на колени.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52