Но он прореагировал совершенно иначе, он встревожился за свою личную судьбу, не сомневался, что арест Лазни чреват тяжелыми последствиями и для него, Петра Пряникова. И пытается подстраховаться: звонит Елизавете Фоминичне: «К вам сейчас придут с обыском. Если есть что-то такое — в тряпку и с балкона». Балкон Лазни выходит во двор, там цветочная клумба, а подход к подъезду затянут густой сеткой виноградника. Если сбросить что-либо в «тряпке» на апрельскую клумбу, где только-только зазеленела трава, такой сверток нетрудно заметить даже ночью. А вот на густом пологе винограда он может пролежать вечность.
Да только нечего сбрасывать с балкона в тряпке Елизавете Фоминичне. Но Пряников об этом не знает, вот и тревожится. Он считает, что необходимо избавиться от вещественных доказательств. Но где эти «вещдоки», пока не знает, и нервничает.
Что именно переполошило Пряникова — над этим придется еще подумать. Но нечто весьма серьезное. Если предположить, что Пряников имеет отношение к случаю в мебельном магазине, то таким опасным вещественным доказательством могла бы быть, к примеру, сумка инкассатора. Мысленно начальник четырнадцатого участка Петр Прохорович уже посадил своего бригадира Лазню
на скамью подсудимых: пообещал адвоката («это моя забота»), заверил, что найдет пути к следователю и судье. Намек па возможную взятку? Причем на весьма солидную... А откуда па такое возьмутся деньги? Раскошелится семья подсудимого? И кто будет налаживать обещанные контакты со следователем и судьей? Сам Пряников через своих дружков? И кто может выступить в роли добродетелей? Каков их ранг? Каковы их возможности оказывать влияние на судьбу подсудимого?
А может, все значительно проще? Может, Иван Иванович все слишком усложняет? И нет у Пряникова никаких влиятельных друзей-заступников, просто он ищет дураком. Для него важно, чтобы на следствии, а позже и на суде Лазия всю вину взял на себя. И какую базу он под это подводит! За групповое преступление и статья жестче, и сроки больше. А после суда что возьмешь с Пряникова? Как говорится, поезд ушел, кто на него не успел, тот остался. Лазня отбудет в места не столь отдаленпые а соучастники преступления (возможно, даже зачинщики, главные заправилы) останутся на свободе.
Но Пряников, ко всему, калач тертый, он не может не знать, что счастливый финал может иметь не совсем утешительные для него последствия. Надоест Лазне отбывать срок за всех причастных — и выложит он в письме на имя прокурора, как все было в действительности. Так вот, чтобы Богдан, отбывая наказание, «не сорвался», не заговорил, Пряников будет ублажать мелкими услугами его семью, которая после суда окажется в моральной изоляции. (Таковы уж наши традиции — осуждать в душе преступление, отворачиваться от всего и всех, кто имеет к нему хотя бы косвенное отношение). Петр Прохорович «посочувствует» жене, пообещает помочь устроить дочь в мединститут. Глядишь, и сыновей Лазни обласкает: возьмет старшего на работу к себе на участок и будет обкатывать парнишку, прививая ему свои взгляды на жизнь, на человеческие отношения. А взгляды эти привели Богдана Андреевича на скамью подсудимых...
И загорелся Иван Иванович от таких своих мыслей нетерпением поскорее познакомиться с Петром Прохоровичем Пряниковым.
— Елизавета Фоминична, нас интересуют оружие, ценности, письма... Можете ли вы нам что-нибудь передать до того, как начнется обыск? Мы все равно вынуждены его
сделать, но в протоколе отметим вашу помощь следствию. Она пожала плечами:
— Какое оружие? Он же у меня не охотник. В гараже, в подвале была малокалиберка, да и то не его, а Петеньки. Тот любил пострелять по живому. Что летает, бегает — все его. А нет ничего подходящего, так упражняется по изоляторам на столбах. Не поверите: из-за тех изоляторов я Богдану однажды дала пощечину... Возвращается навеселе. И со смехом рассказывает: едут они по шоссе, вдоль дороги столбы, а Петенька прямо из машины по изоляторам — без промаха. «Жаль, говорит, что патроны кончились». Ну, я и не удержалась: «Получишь, дурак, срок за вредительство, кто будет твоих детей кормить, одевать?» А ценности... откуда им быть? Трое детей подростков — вот и все наши ценности. Нынешние — они с претензиями. Подай им то, что есть у соседских. И чтоб не хуже. Гоночный велосипед, путевку на море, транзистор. Хорошо еще, что наш мотоцикл не требует, как соседский. Отец отрубил: «Есть машина, вот и ухаживай за ней». Права получил... Девчонка — невеста. С ней хлопот и забот еще больше. Вон в соседнем подъезде восьмиклассница ребенка привела. Уж лютовала мать, да ведь злостью горю не поможешь,— раньше надо было... Моя в амбицию: подавай ей американские брюки за двести рублей. Совестила: «Отцу за твои брюки надо полмесяца в шахте мантулить». Надула губы: «Все девчонки ходят в джинсах». Я бы не стала баловать: в школу в брюках все равно не разрешают, но отец пообещал с тринадцатой зарплаты. А купил помимо тринадцатой.
«Да, с такими волчьими аппетитами у троих подрост-нов и трех шахтерских зарплат мало...» — посочувствовал Иван Иванович женщине, вспоминая и свою дочку-подростка, которая тоже претендовала на «фирмовые» джинсы с заклепками и нашлепками. Он, правда, пока еще сопротивляется, но чувствует, что вот-вот капитулирует под натиском дочери, гиены и свояченицы. Единственная надежда на то, что свояченица Марина сошьет «фирму» сама и нашлепки придумает, вышьет, вырежет, притачает; это и будет тот компромисс, на который вынужден будет пойти Иван Иванович, чтобы сохранить в семье шаткий мир «отцов и детей».
И вдруг Ивану Ивановичу вспомнилось такое: Богдан Андреевич утверждал, что шесть с половиной тысяч он накопил тайком от жены на новую машину. Орач не успел заглянуть в технический паспорт, недосуг было, но.
по всему чувствовалось, что машина в надежных руках, ее берегут и лелеют. По спидометру, она прошла всего лишь чуть больше семнадцати тысяч километров. Даже если Лазня, желая скрыть от дотошной жены пробег, прокручивал спидометр вспять, тоже много не наберется. Ну, тысяч двадцать пять — тридцать. Куда мог ездить Богдан Андреевич? С семьей в отпуск, на выходной — в лесок-посадку, на Азовское море. Свободных дней у горняка мало, нередко администрация под разными предлогами забирает и выходные. Саня рассказывал, что-на том же четырнадцатом участке у рабочих «отобрали» за год семнадцать воскресений. Конечно, это запрещено всякими приказами министра и профсоюзов, но жизнь есть жизнь.
В пределах города и окрестностей катал Лазня и своего начальника участка, которого последний год обслуживая как личный водитель...
— Елизавета Фоминична, чем вас не устраивала машина?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102
Да только нечего сбрасывать с балкона в тряпке Елизавете Фоминичне. Но Пряников об этом не знает, вот и тревожится. Он считает, что необходимо избавиться от вещественных доказательств. Но где эти «вещдоки», пока не знает, и нервничает.
Что именно переполошило Пряникова — над этим придется еще подумать. Но нечто весьма серьезное. Если предположить, что Пряников имеет отношение к случаю в мебельном магазине, то таким опасным вещественным доказательством могла бы быть, к примеру, сумка инкассатора. Мысленно начальник четырнадцатого участка Петр Прохорович уже посадил своего бригадира Лазню
на скамью подсудимых: пообещал адвоката («это моя забота»), заверил, что найдет пути к следователю и судье. Намек па возможную взятку? Причем на весьма солидную... А откуда па такое возьмутся деньги? Раскошелится семья подсудимого? И кто будет налаживать обещанные контакты со следователем и судьей? Сам Пряников через своих дружков? И кто может выступить в роли добродетелей? Каков их ранг? Каковы их возможности оказывать влияние на судьбу подсудимого?
А может, все значительно проще? Может, Иван Иванович все слишком усложняет? И нет у Пряникова никаких влиятельных друзей-заступников, просто он ищет дураком. Для него важно, чтобы на следствии, а позже и на суде Лазия всю вину взял на себя. И какую базу он под это подводит! За групповое преступление и статья жестче, и сроки больше. А после суда что возьмешь с Пряникова? Как говорится, поезд ушел, кто на него не успел, тот остался. Лазня отбудет в места не столь отдаленпые а соучастники преступления (возможно, даже зачинщики, главные заправилы) останутся на свободе.
Но Пряников, ко всему, калач тертый, он не может не знать, что счастливый финал может иметь не совсем утешительные для него последствия. Надоест Лазне отбывать срок за всех причастных — и выложит он в письме на имя прокурора, как все было в действительности. Так вот, чтобы Богдан, отбывая наказание, «не сорвался», не заговорил, Пряников будет ублажать мелкими услугами его семью, которая после суда окажется в моральной изоляции. (Таковы уж наши традиции — осуждать в душе преступление, отворачиваться от всего и всех, кто имеет к нему хотя бы косвенное отношение). Петр Прохорович «посочувствует» жене, пообещает помочь устроить дочь в мединститут. Глядишь, и сыновей Лазни обласкает: возьмет старшего на работу к себе на участок и будет обкатывать парнишку, прививая ему свои взгляды на жизнь, на человеческие отношения. А взгляды эти привели Богдана Андреевича на скамью подсудимых...
И загорелся Иван Иванович от таких своих мыслей нетерпением поскорее познакомиться с Петром Прохоровичем Пряниковым.
— Елизавета Фоминична, нас интересуют оружие, ценности, письма... Можете ли вы нам что-нибудь передать до того, как начнется обыск? Мы все равно вынуждены его
сделать, но в протоколе отметим вашу помощь следствию. Она пожала плечами:
— Какое оружие? Он же у меня не охотник. В гараже, в подвале была малокалиберка, да и то не его, а Петеньки. Тот любил пострелять по живому. Что летает, бегает — все его. А нет ничего подходящего, так упражняется по изоляторам на столбах. Не поверите: из-за тех изоляторов я Богдану однажды дала пощечину... Возвращается навеселе. И со смехом рассказывает: едут они по шоссе, вдоль дороги столбы, а Петенька прямо из машины по изоляторам — без промаха. «Жаль, говорит, что патроны кончились». Ну, я и не удержалась: «Получишь, дурак, срок за вредительство, кто будет твоих детей кормить, одевать?» А ценности... откуда им быть? Трое детей подростков — вот и все наши ценности. Нынешние — они с претензиями. Подай им то, что есть у соседских. И чтоб не хуже. Гоночный велосипед, путевку на море, транзистор. Хорошо еще, что наш мотоцикл не требует, как соседский. Отец отрубил: «Есть машина, вот и ухаживай за ней». Права получил... Девчонка — невеста. С ней хлопот и забот еще больше. Вон в соседнем подъезде восьмиклассница ребенка привела. Уж лютовала мать, да ведь злостью горю не поможешь,— раньше надо было... Моя в амбицию: подавай ей американские брюки за двести рублей. Совестила: «Отцу за твои брюки надо полмесяца в шахте мантулить». Надула губы: «Все девчонки ходят в джинсах». Я бы не стала баловать: в школу в брюках все равно не разрешают, но отец пообещал с тринадцатой зарплаты. А купил помимо тринадцатой.
«Да, с такими волчьими аппетитами у троих подрост-нов и трех шахтерских зарплат мало...» — посочувствовал Иван Иванович женщине, вспоминая и свою дочку-подростка, которая тоже претендовала на «фирмовые» джинсы с заклепками и нашлепками. Он, правда, пока еще сопротивляется, но чувствует, что вот-вот капитулирует под натиском дочери, гиены и свояченицы. Единственная надежда на то, что свояченица Марина сошьет «фирму» сама и нашлепки придумает, вышьет, вырежет, притачает; это и будет тот компромисс, на который вынужден будет пойти Иван Иванович, чтобы сохранить в семье шаткий мир «отцов и детей».
И вдруг Ивану Ивановичу вспомнилось такое: Богдан Андреевич утверждал, что шесть с половиной тысяч он накопил тайком от жены на новую машину. Орач не успел заглянуть в технический паспорт, недосуг было, но.
по всему чувствовалось, что машина в надежных руках, ее берегут и лелеют. По спидометру, она прошла всего лишь чуть больше семнадцати тысяч километров. Даже если Лазня, желая скрыть от дотошной жены пробег, прокручивал спидометр вспять, тоже много не наберется. Ну, тысяч двадцать пять — тридцать. Куда мог ездить Богдан Андреевич? С семьей в отпуск, на выходной — в лесок-посадку, на Азовское море. Свободных дней у горняка мало, нередко администрация под разными предлогами забирает и выходные. Саня рассказывал, что-на том же четырнадцатом участке у рабочих «отобрали» за год семнадцать воскресений. Конечно, это запрещено всякими приказами министра и профсоюзов, но жизнь есть жизнь.
В пределах города и окрестностей катал Лазня и своего начальника участка, которого последний год обслуживая как личный водитель...
— Елизавета Фоминична, чем вас не устраивала машина?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102