А Саша — большой ребенок, совершенно беззащитный в жизни. А потом подвернулся Пряников. Он меня вполне устраивал. Без лишних претензий, без этих дурацких требований: «Скажи, что ты меня любишь, что у тебя больше никого нет». Любовь — не подаяние, ее не вымаливают, а заслуживают. Если бы мой Тюльпанов был мужчиной, я бы пошла за пего в огонь. Но судьба обидела его. В детство он попал под машину, два года пролежал в гипсе... Лет с пятнадцати все понял и начал накачивать себе мускулы. Сейчас более красивой фигуры, чем у него, не сыщешь во всей округе.
— А Генералова? — вырвалось у Ивана Ивановича.
— На машине капаются? Это напоказ. Я ему напоказ, он — ей... Она тоже умирает от жалости к Саше. Такая же дура, как и я, только наизнанку. По курортам его возит. Все ахают: «Какая пара!» А ей это в утеху. Она меня и с Пряниковым познакомила, чтобы мне не было скучно.
Иван Иванович начинал даже сочувствовать Тюльпановой, в нем невольно появилось к ней уважение. «Каждый имеет ту судьбу, какую себе выбрал...» Судьбу Тюльпановой легкой и безоблачной не назовешь.
— Мы отвлеклись, Алевтина Кузьминична.
Она ночувствовала смену в его настроении и продолжала уже без выкрутасов:
— В полдевятого позвонил Саша. Он живет у матери. Ему к девяти на кафедру. У Генералова — юбилей. Предупредил, что мы должны быть обязательно. А через полчаса после этого позвонили с почты: «Вам телеграмма». Прочитали: «Лукерья Карповна тяжело больна. Приезжай. Тетя Лена». У меня мать — в Кущевской. Всю жизнь страдалица. Было шестеро детей. Попала в хату бомба. Мама в это время па огороде возилась, я, простите за нескромность, но нужде за сараи выскочила. Вот и остались живы. А пятерых собирали потом но кусочкам. Отец не вернулся с фронта. Ближе матери у меня никого нет. Человек она болезненный. Уговаривала ее переехать ко мне в Донецк,— слышать не хочет: «Я,- говорит,— в твоем городе от тоски помру». У нее в станице сад, огород, всякая живность. Кряхтит, стонет, а рано-ранехонько поднимается. От телеграммы я наревелась и забыла о Саше. Побежала на работу, оттуда позвонила Пряникову: «Дай машину...» Он мужик не жмотистый: «Бери...» До шести — на работе. В шесть пятнадцать подъехал Саша. Мне надо было мотнуться по знакомым, разжиться продуктами, в село нынче с пустыми руками не ездят...
Все в рассказе Тюльпановой совпадало с показаниями Пряникова. «Или она говорит правду, или же они с Петром Прохоровичем все заранее отрепетировали... В таком случае Пряников должен знать, для какой цели брала у него Анка машину».
По если он не знал — дать свою машину для такого ненадежного дела может только идиот,— то не исключено, что Тюльпанова выехала из Донецка одна. А что если Кузьмаков и Дорошенко добирались до мариупольской развилки не на пряниковской машине, а на какой-то другой, с номерами ЦОФ 94-32, и потом решили «сменить лошадей»? Когда на Тельмановском посту работник ГАИ остановил машину, они почувствовали, что ищут именно их, ну и пальнули из автомата, чтобы выиграть время.
Если убили (на что и рассчитывали), то пока примут меры — они успеют уйти. Время вечернее. «Жигули» — машина скоростная...
— Но Саша поехать со мной не мог, он на это не спросил разрешения у Генераловой. Я и не настаивала. Можно было бы позвонить Катеньке, но подумала: все равно брать у Пряникова «жигуль»... Вечером, в начале одиннадцатого, явился Пряников, привез ключи. Около трех часов уехал. На следующий день где-то в одиннадцать я взяла в гараже пряниковскую машину. Мотнулась по знакомым, достала сыру, сухой колбасы, хорошей свинины.
— И когда выехали из Донецка? — поинтересовался Иван Иванович. (Факт для протокола.)
— Знаете, как-то по до того было, не посмотрела па часы... Под Волиовахой, возле поста ГАИ, была без десяти семь.
«Волновахский пост в пятидесяти километрах от Донецка»,— отметил про себя Иван Иванович.
— А мужа так и не предупредили? Вы должны были идти на юбилей к академику Генералову.
— Ну что вы, как можно было уехать, не повидавшись с ним! Он очень-мнительный и болезненно реагирует на каждую мелочь в наших взаимоотношениях. Взяла на базе мясо, сажусь в машину, подходит один старый знакомый,— когда-то работал мясником в гастрономе «Ленинград». «Подвези до Северного». Говорю: «До Северного не могу, но на трассу вывезу». Встретились с Сашей в условленном месте. Передала ему мясника и помчалась.
Иван Иванович, внимательно слушавший Тюльпанову, прервал ее.
— Алевтина Кузьминична, давайте уточним кое-что о вашем давнем знакомом. Кто он? Где работает?
— Знаете... Знакомство у нас с ним было чисто деловое и закончилось года два тому назад. Работал он в мясном отделе гастронома. Звать его Михаилом. Фамилию, извините, в таком случае не спрашивают. Услуга за услугу: он мне — мясо, колбасу, я ему — лечебный массаж. У него давление и почки. Но что для него массаж, если человек каждый день выпивает литр водки и съедает три килограмма жареной свинины. Не в обиду вам, Иван Иванович, будет сказано, мужик по натуре хам. Пожалеешь его просто по-человечески, а он тут же к тебе с предложением. Вышел у нас с Мишей неприятный случай. Вы не смотрите, что я кнопка,— улыбнулась Тюльпанова,— постоять за себя
всегда умею. Признаюсь, меня еще девчонкой обидели. И я тогда занялась борьбой, так что при случае могу продемонстрировать, чему научилась. Эта ручка,— показала она свою маленькую, почти детскую ладонь,— разобьет кирпич. Специальность массажистки отлично укрепляет мышцы.— Она улыбнулась Орачу. — С тех пор мы с тем боровом не виделись... Отпарилась я па продуктовой базе и уже садилась в машину, вдруг подкатывается Мишуня, хвостиком повиливает: «Потолковать надо, дело есть». Отвечаю: «Мы с тобой уже натолковались. Забыл?» «Нет,— отвечает,— помню. Я тогда неделю на работу не выходил. Ты же шуток не понимаешь». Я ему: «Ты пошутил, я пошутила. Выходит, мы оба шутники. Давай короче, мне некогда». Он садится в машину: «Подкинь на Северный, по дороге расскажу». Едем. Он мне: мол, можем с тобой хорошо заработать, у тебя солидная клиентура, у меня — деликатесы. Я ему откровенно: «Предпочитаю с уголовным кодексом не иметь дела. Мне хватает и того, что я имею за сеанс массажа. Да пяток клиентов в нерабочее время. Меня не обижают: то пару апельсинов, то коробку приличных конфет. Словом, оплата по труду».
Иван Иванович поразился откровенности Тюльпановой. С одной стороны, такое обнажение человеческой сущности приводило в смущение, а с другой — вызывало уважение. Умеет постоять за себя во всем.
— Подъехали мы к тому месту, где меня ждал Саша,— рассказывала Тюльпанова,— мой кабанчик пересел, я передала Саше кое-что для Генераловой и помчалась дальше. В Мариуполе делать мне было нечего, при въезде свернула через поселки, мимо стана «Три тысячи».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102
— А Генералова? — вырвалось у Ивана Ивановича.
— На машине капаются? Это напоказ. Я ему напоказ, он — ей... Она тоже умирает от жалости к Саше. Такая же дура, как и я, только наизнанку. По курортам его возит. Все ахают: «Какая пара!» А ей это в утеху. Она меня и с Пряниковым познакомила, чтобы мне не было скучно.
Иван Иванович начинал даже сочувствовать Тюльпановой, в нем невольно появилось к ней уважение. «Каждый имеет ту судьбу, какую себе выбрал...» Судьбу Тюльпановой легкой и безоблачной не назовешь.
— Мы отвлеклись, Алевтина Кузьминична.
Она ночувствовала смену в его настроении и продолжала уже без выкрутасов:
— В полдевятого позвонил Саша. Он живет у матери. Ему к девяти на кафедру. У Генералова — юбилей. Предупредил, что мы должны быть обязательно. А через полчаса после этого позвонили с почты: «Вам телеграмма». Прочитали: «Лукерья Карповна тяжело больна. Приезжай. Тетя Лена». У меня мать — в Кущевской. Всю жизнь страдалица. Было шестеро детей. Попала в хату бомба. Мама в это время па огороде возилась, я, простите за нескромность, но нужде за сараи выскочила. Вот и остались живы. А пятерых собирали потом но кусочкам. Отец не вернулся с фронта. Ближе матери у меня никого нет. Человек она болезненный. Уговаривала ее переехать ко мне в Донецк,— слышать не хочет: «Я,- говорит,— в твоем городе от тоски помру». У нее в станице сад, огород, всякая живность. Кряхтит, стонет, а рано-ранехонько поднимается. От телеграммы я наревелась и забыла о Саше. Побежала на работу, оттуда позвонила Пряникову: «Дай машину...» Он мужик не жмотистый: «Бери...» До шести — на работе. В шесть пятнадцать подъехал Саша. Мне надо было мотнуться по знакомым, разжиться продуктами, в село нынче с пустыми руками не ездят...
Все в рассказе Тюльпановой совпадало с показаниями Пряникова. «Или она говорит правду, или же они с Петром Прохоровичем все заранее отрепетировали... В таком случае Пряников должен знать, для какой цели брала у него Анка машину».
По если он не знал — дать свою машину для такого ненадежного дела может только идиот,— то не исключено, что Тюльпанова выехала из Донецка одна. А что если Кузьмаков и Дорошенко добирались до мариупольской развилки не на пряниковской машине, а на какой-то другой, с номерами ЦОФ 94-32, и потом решили «сменить лошадей»? Когда на Тельмановском посту работник ГАИ остановил машину, они почувствовали, что ищут именно их, ну и пальнули из автомата, чтобы выиграть время.
Если убили (на что и рассчитывали), то пока примут меры — они успеют уйти. Время вечернее. «Жигули» — машина скоростная...
— Но Саша поехать со мной не мог, он на это не спросил разрешения у Генераловой. Я и не настаивала. Можно было бы позвонить Катеньке, но подумала: все равно брать у Пряникова «жигуль»... Вечером, в начале одиннадцатого, явился Пряников, привез ключи. Около трех часов уехал. На следующий день где-то в одиннадцать я взяла в гараже пряниковскую машину. Мотнулась по знакомым, достала сыру, сухой колбасы, хорошей свинины.
— И когда выехали из Донецка? — поинтересовался Иван Иванович. (Факт для протокола.)
— Знаете, как-то по до того было, не посмотрела па часы... Под Волиовахой, возле поста ГАИ, была без десяти семь.
«Волновахский пост в пятидесяти километрах от Донецка»,— отметил про себя Иван Иванович.
— А мужа так и не предупредили? Вы должны были идти на юбилей к академику Генералову.
— Ну что вы, как можно было уехать, не повидавшись с ним! Он очень-мнительный и болезненно реагирует на каждую мелочь в наших взаимоотношениях. Взяла на базе мясо, сажусь в машину, подходит один старый знакомый,— когда-то работал мясником в гастрономе «Ленинград». «Подвези до Северного». Говорю: «До Северного не могу, но на трассу вывезу». Встретились с Сашей в условленном месте. Передала ему мясника и помчалась.
Иван Иванович, внимательно слушавший Тюльпанову, прервал ее.
— Алевтина Кузьминична, давайте уточним кое-что о вашем давнем знакомом. Кто он? Где работает?
— Знаете... Знакомство у нас с ним было чисто деловое и закончилось года два тому назад. Работал он в мясном отделе гастронома. Звать его Михаилом. Фамилию, извините, в таком случае не спрашивают. Услуга за услугу: он мне — мясо, колбасу, я ему — лечебный массаж. У него давление и почки. Но что для него массаж, если человек каждый день выпивает литр водки и съедает три килограмма жареной свинины. Не в обиду вам, Иван Иванович, будет сказано, мужик по натуре хам. Пожалеешь его просто по-человечески, а он тут же к тебе с предложением. Вышел у нас с Мишей неприятный случай. Вы не смотрите, что я кнопка,— улыбнулась Тюльпанова,— постоять за себя
всегда умею. Признаюсь, меня еще девчонкой обидели. И я тогда занялась борьбой, так что при случае могу продемонстрировать, чему научилась. Эта ручка,— показала она свою маленькую, почти детскую ладонь,— разобьет кирпич. Специальность массажистки отлично укрепляет мышцы.— Она улыбнулась Орачу. — С тех пор мы с тем боровом не виделись... Отпарилась я па продуктовой базе и уже садилась в машину, вдруг подкатывается Мишуня, хвостиком повиливает: «Потолковать надо, дело есть». Отвечаю: «Мы с тобой уже натолковались. Забыл?» «Нет,— отвечает,— помню. Я тогда неделю на работу не выходил. Ты же шуток не понимаешь». Я ему: «Ты пошутил, я пошутила. Выходит, мы оба шутники. Давай короче, мне некогда». Он садится в машину: «Подкинь на Северный, по дороге расскажу». Едем. Он мне: мол, можем с тобой хорошо заработать, у тебя солидная клиентура, у меня — деликатесы. Я ему откровенно: «Предпочитаю с уголовным кодексом не иметь дела. Мне хватает и того, что я имею за сеанс массажа. Да пяток клиентов в нерабочее время. Меня не обижают: то пару апельсинов, то коробку приличных конфет. Словом, оплата по труду».
Иван Иванович поразился откровенности Тюльпановой. С одной стороны, такое обнажение человеческой сущности приводило в смущение, а с другой — вызывало уважение. Умеет постоять за себя во всем.
— Подъехали мы к тому месту, где меня ждал Саша,— рассказывала Тюльпанова,— мой кабанчик пересел, я передала Саше кое-что для Генераловой и помчалась дальше. В Мариуполе делать мне было нечего, при въезде свернула через поселки, мимо стана «Три тысячи».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102