..
— Да что я, лопух! — ощетинился Лазня.— Я сперва убрал гроши, а потом уж говорю: «Вымойте машину».
— А Елизавета Фоминична сказала другое: деньги-то не ваши, а Пряникова...
— Ну и дура! — сердито подытожил Богдан Андреевич.— Мои это деньги! Мои, кровно заработанные! И Петеньке их не видать, как своих ушей без зеркала. Мои1
— Все?
— Все!
— И те, которые находились в подвале под ящиками с картошкой?
Если бы Лазня был чуть послабее здоровьем, его бы, наверно, свалил инфаркт. Глаза — навыкате, словно невидимые руки схватили за горло и давят. Перехватило дыхание. Наконец он продохнул, и на глазах выступили слезы: отпустило.
— Не ваши это деньги! — твердил свое Лазня.— Сколько лет я копил их, а для чего — уголовного розыска не касается. Может быть, мне осточертела жена-сквалыга! На каждую копейку пиши ей квитанцию, куда дел. А где взял — ее почему-то не интересует.— Он посмотрел на Свои руки. На правой ладони была огромная, с донышко стакана, застарелая мозоль, вся в глубоких трещинах,— неувядаемый признак долголетнего постоянного общения с отбойным молотком. Давно уже бригадир сквозной проходческой бригады не имел дела с этой техпикой времен первых пятилеток, он — организатор, а не исполнитель работ, но живет мозоль как память о молодости, проведенной в шахте.— Решил дать ей свободу, пусть складывает рубли с копейками. Но остаются дети! Не буду же я их обирать. Что в доме — все им. В чем пошел на смену, в том и гуляй, Ваня. А на что-то жить надо.
— Богдан Андреевич, ну зачем же так оговаривать себя?! — не согласился Иван Иванович с новой версией Лаз-ни.— Пятнадцать тысяч... Пусть по три в год. Хотите сказать, что еще пять лет тому навострили было лыжя? Полноте-ка! С женой вы в ладах. В дочке души не чаете. Да и она в вас... Знали бы, как она бросилась защищать ваше доброе имя, вашу свободу! Старший сын — вам первый помощник, духовный наследник, весь в отца. Захотите — не откажетесь. Я лично уверен, что пятнадцать тысяч — не из тех, что исчезли из мебельного вместе с инкассаторской сумкой. Но происхождение их мне пока неясно. Пряников знал, что мы с вами ушли из бани вместе. «Замели»,— определил он и позвонил вашей жене. «Если есть что-то такое — в тряпку и — с балкона». Что можно выбросить с балкона в тряпке? Документы, драгоценности, деньги... И еще выдам вам, Богдан Андреевич, служебную тайну. Пряников сказал: пусть все берет
на себя и других не впутывает. За это он обещал нанять адвоката и заодно подкупить следователя и судью. Чувствуете, Богдан Андреевич? Пряников мысленно уже посадил вас па скамью подсудимых. И пятнадцять тысяч рублей, которые нашли у вас, к Пряникову имеют самое непосредственное отношение. А вот какое именно, пока я, увы, не знаю. Не удовлетворите ли мое любопытство?
Лазня угрюмо молчал. . Вернулся майор Крутояров. Оживленный успехом, небрежно бросил на стол перед Орачом несколько еще влажных фотокарточек. Рисованный портрет преступника, выполненный фотороботом со слов очевидцев в трех измерениях: портрет по пояс, вся фигура в профиль (абрис)' и отдельно ноги, брюки, обувь...
— Вот вам и бородач. Каков, а! — торжествовал Крутояров.— Обратите внимание на лоб. Мыслитель! Сократ! А глаза! Хотя и колючие, но умные. Я бы даже сказал, парень со взглядом мыслящего интеллигента. Такой на двадцать ходов рассчитывает партию и за себя и за противника. Шту-у-учка!
Нет, это было какое-то наваждение. Иван Иванович тряс головой: он готов был щипать себя, лишь бы очнуться от кошмарного сна.
Бывает, во сне прижмет сердце, будто кто-то схватил тебя за горло и душит. А ты беспомощен: ни пискнуть, ни крикнуть. И охватывает тебя ужас безвыходности, отчаяния. Или — проваливаешься в пропасть, у которой нет конца и края. Летишь в тартарары и знаешь, что это навечно, возврата быть не может...
На снимке, выполненном фотороботом, был... Саня... Да, Александр Орач.Иван Иванович обессилел, будто его двинули по темечку деревянной «балдой». Говорят, давным-давно на Азовском море такими глушили осетров-великанов. Да только съела тех красавцев усиленная борьба цивилизации за технический прогресс, во времена, когда местные повелители старались урвать у природы свое, не думая о детях и внуках, о будущем человечества. И называлось это борьбой за сохранение окружающей среды.
— Этого... подвозил к мебельному?
Иван Иванович хотел спросить как бы между прочим, с небрежностью, да не смог скрыть волнения. Продавливал сквозь горло звуки, цедил их сквозь зубы. Голос его посвистывал, похрипывал.
Он протянул Лазне фотокарточку, мол, на, полюбуйся. А тот, не глядя в сторону майора милиции, пробурчал:
— А какого же еще!
«Санька... И ограбление мебельного!.. Н-е-т»! —кричала отцова душа.
Это какое-то недоразумение. Он представил себе на мгновение, как докладывает обо всем Евгению Павловичу: так и так, товарищ полкоки и к, ваш любимый крестник, которому вы пророчили славу ученого, опознан как один из тех бородачей-двойников. А докладывать надо. Стро-кун — в Тсльмаиово, это по дороге из Мариуполя на Таганрог. Там кто-то обстрелял из автомата пост ГАИ. Тяжело ранен милиционер и убита женщина.
«Почему женщина? — недоумевал Иван Иванович.— Как она оказалась вблизи поста ГАИ в такое время? Впрочем, еще не было восьми...»
Стреляли из автомата... Магазин грабили, угрожая автоматом... На мосту через Кубань изувечили дожурную из вневедомственной охраны и забрали автомат...
Всюду автоматы... И еще одно убийство — под кубанской станцией, на речушке Ее... У несчастного забрали пистолет...
Но какое отношение ко всему этому мог иметь Саня? Два года тому назад, когда разворачивались кубанские события на мосту и на Ее, он работал на шахте «Три-Но-вая» в Донецке... На Кубани ни разу в жизни не был и не собирался проведывать те благодатные края.
Какой-то абсурд.
ВСЯКАЯ ВИНА-ВИНОВАТА
Поздним вечером, когда Иван с братишкой Федей уже спали, в окно забарабанил кулаком сосед Гришка Ходан, бывший однокашник Ивана — ходили в Благодатное в школу пешком.
— Она рожает! Рожает!
Карпов хутор — словно отдельное государство. До Благодатного — семь километров. Пойдут дожди, расквасит дороги, даже трактора в липком черноземе вязнут. Единственный безотказный транспорт в такую мокропогодь — верховая лошадь. А случись с кем из хуторских хворь или беда, не скоро доберешься до сельского фельдшера. Вот и врачевала Иванова мать земляков от лихоманки-трясучки, «от живота», «от зубов». Случалось, и роды принимала.
Не раз сосед, хромоногий мастер-столяр Филипп Авде-евич, отец полицая Гришки Ходана, приглашал Иванову мать к своей снохе.И вот, услышав стук в раму и слова соседа-полицая, мать засуетилась:
— Счас, только оденусь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102
— Да что я, лопух! — ощетинился Лазня.— Я сперва убрал гроши, а потом уж говорю: «Вымойте машину».
— А Елизавета Фоминична сказала другое: деньги-то не ваши, а Пряникова...
— Ну и дура! — сердито подытожил Богдан Андреевич.— Мои это деньги! Мои, кровно заработанные! И Петеньке их не видать, как своих ушей без зеркала. Мои1
— Все?
— Все!
— И те, которые находились в подвале под ящиками с картошкой?
Если бы Лазня был чуть послабее здоровьем, его бы, наверно, свалил инфаркт. Глаза — навыкате, словно невидимые руки схватили за горло и давят. Перехватило дыхание. Наконец он продохнул, и на глазах выступили слезы: отпустило.
— Не ваши это деньги! — твердил свое Лазня.— Сколько лет я копил их, а для чего — уголовного розыска не касается. Может быть, мне осточертела жена-сквалыга! На каждую копейку пиши ей квитанцию, куда дел. А где взял — ее почему-то не интересует.— Он посмотрел на Свои руки. На правой ладони была огромная, с донышко стакана, застарелая мозоль, вся в глубоких трещинах,— неувядаемый признак долголетнего постоянного общения с отбойным молотком. Давно уже бригадир сквозной проходческой бригады не имел дела с этой техпикой времен первых пятилеток, он — организатор, а не исполнитель работ, но живет мозоль как память о молодости, проведенной в шахте.— Решил дать ей свободу, пусть складывает рубли с копейками. Но остаются дети! Не буду же я их обирать. Что в доме — все им. В чем пошел на смену, в том и гуляй, Ваня. А на что-то жить надо.
— Богдан Андреевич, ну зачем же так оговаривать себя?! — не согласился Иван Иванович с новой версией Лаз-ни.— Пятнадцать тысяч... Пусть по три в год. Хотите сказать, что еще пять лет тому навострили было лыжя? Полноте-ка! С женой вы в ладах. В дочке души не чаете. Да и она в вас... Знали бы, как она бросилась защищать ваше доброе имя, вашу свободу! Старший сын — вам первый помощник, духовный наследник, весь в отца. Захотите — не откажетесь. Я лично уверен, что пятнадцать тысяч — не из тех, что исчезли из мебельного вместе с инкассаторской сумкой. Но происхождение их мне пока неясно. Пряников знал, что мы с вами ушли из бани вместе. «Замели»,— определил он и позвонил вашей жене. «Если есть что-то такое — в тряпку и — с балкона». Что можно выбросить с балкона в тряпке? Документы, драгоценности, деньги... И еще выдам вам, Богдан Андреевич, служебную тайну. Пряников сказал: пусть все берет
на себя и других не впутывает. За это он обещал нанять адвоката и заодно подкупить следователя и судью. Чувствуете, Богдан Андреевич? Пряников мысленно уже посадил вас па скамью подсудимых. И пятнадцять тысяч рублей, которые нашли у вас, к Пряникову имеют самое непосредственное отношение. А вот какое именно, пока я, увы, не знаю. Не удовлетворите ли мое любопытство?
Лазня угрюмо молчал. . Вернулся майор Крутояров. Оживленный успехом, небрежно бросил на стол перед Орачом несколько еще влажных фотокарточек. Рисованный портрет преступника, выполненный фотороботом со слов очевидцев в трех измерениях: портрет по пояс, вся фигура в профиль (абрис)' и отдельно ноги, брюки, обувь...
— Вот вам и бородач. Каков, а! — торжествовал Крутояров.— Обратите внимание на лоб. Мыслитель! Сократ! А глаза! Хотя и колючие, но умные. Я бы даже сказал, парень со взглядом мыслящего интеллигента. Такой на двадцать ходов рассчитывает партию и за себя и за противника. Шту-у-учка!
Нет, это было какое-то наваждение. Иван Иванович тряс головой: он готов был щипать себя, лишь бы очнуться от кошмарного сна.
Бывает, во сне прижмет сердце, будто кто-то схватил тебя за горло и душит. А ты беспомощен: ни пискнуть, ни крикнуть. И охватывает тебя ужас безвыходности, отчаяния. Или — проваливаешься в пропасть, у которой нет конца и края. Летишь в тартарары и знаешь, что это навечно, возврата быть не может...
На снимке, выполненном фотороботом, был... Саня... Да, Александр Орач.Иван Иванович обессилел, будто его двинули по темечку деревянной «балдой». Говорят, давным-давно на Азовском море такими глушили осетров-великанов. Да только съела тех красавцев усиленная борьба цивилизации за технический прогресс, во времена, когда местные повелители старались урвать у природы свое, не думая о детях и внуках, о будущем человечества. И называлось это борьбой за сохранение окружающей среды.
— Этого... подвозил к мебельному?
Иван Иванович хотел спросить как бы между прочим, с небрежностью, да не смог скрыть волнения. Продавливал сквозь горло звуки, цедил их сквозь зубы. Голос его посвистывал, похрипывал.
Он протянул Лазне фотокарточку, мол, на, полюбуйся. А тот, не глядя в сторону майора милиции, пробурчал:
— А какого же еще!
«Санька... И ограбление мебельного!.. Н-е-т»! —кричала отцова душа.
Это какое-то недоразумение. Он представил себе на мгновение, как докладывает обо всем Евгению Павловичу: так и так, товарищ полкоки и к, ваш любимый крестник, которому вы пророчили славу ученого, опознан как один из тех бородачей-двойников. А докладывать надо. Стро-кун — в Тсльмаиово, это по дороге из Мариуполя на Таганрог. Там кто-то обстрелял из автомата пост ГАИ. Тяжело ранен милиционер и убита женщина.
«Почему женщина? — недоумевал Иван Иванович.— Как она оказалась вблизи поста ГАИ в такое время? Впрочем, еще не было восьми...»
Стреляли из автомата... Магазин грабили, угрожая автоматом... На мосту через Кубань изувечили дожурную из вневедомственной охраны и забрали автомат...
Всюду автоматы... И еще одно убийство — под кубанской станцией, на речушке Ее... У несчастного забрали пистолет...
Но какое отношение ко всему этому мог иметь Саня? Два года тому назад, когда разворачивались кубанские события на мосту и на Ее, он работал на шахте «Три-Но-вая» в Донецке... На Кубани ни разу в жизни не был и не собирался проведывать те благодатные края.
Какой-то абсурд.
ВСЯКАЯ ВИНА-ВИНОВАТА
Поздним вечером, когда Иван с братишкой Федей уже спали, в окно забарабанил кулаком сосед Гришка Ходан, бывший однокашник Ивана — ходили в Благодатное в школу пешком.
— Она рожает! Рожает!
Карпов хутор — словно отдельное государство. До Благодатного — семь километров. Пойдут дожди, расквасит дороги, даже трактора в липком черноземе вязнут. Единственный безотказный транспорт в такую мокропогодь — верховая лошадь. А случись с кем из хуторских хворь или беда, не скоро доберешься до сельского фельдшера. Вот и врачевала Иванова мать земляков от лихоманки-трясучки, «от живота», «от зубов». Случалось, и роды принимала.
Не раз сосед, хромоногий мастер-столяр Филипп Авде-евич, отец полицая Гришки Ходана, приглашал Иванову мать к своей снохе.И вот, услышав стук в раму и слова соседа-полицая, мать засуетилась:
— Счас, только оденусь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102