За бездетного вдовца. Нарожать детишек не успела, война призвала мужа. Вернулся инвалидом. Лет десять с ним мучалась — ранение в позвоночник, лежал лежнем. Похоронила, тут бы и передохнуть. Но ушли бабьи годы, так и осталась вековухой. Ну и организовали они с Карповной
что-то вроде вдовьей коммуны: одна без другой — ни шагу. Кто у нас нынче держит в станице коров? Раз-два и обчелся. А жалуемся: масло в магазин редко завозят. Раньше крестьянин масло не покупал, а продавал. Нынче как? Восемь часов отволынил — и давай ему всего от пуза по полной норме. Отучили нас работать. Абы день до вечера протянуть. У Пантелеевны тоже нет коровы. У них с Карповной одна на двоих. По очереди доят и кормят.
Орачу все было ясно: две солдатские вдовы, одна другой опора в беде, в труде и в радости.
— Тезка,— обратился Орач к гостеприимному хозяину,— расскажи мне о Лукерье Карновне. Семья... Дети... Словом, все, что знаешь.
— Как не знать! Всю жизнь — через улицу. Она звеньевая на сахарной свекле, я при том звене трактористом. Муж Кузьма был знатным копюхом, специалист по рысакам. Но не повезло мужику, не вернулся с войны. Лукерья вышла замуж, считай, малолеткой, и начала рожать детишек, как попадья: что пи год, то малец. А перед самой войной взяла передышку. Станичные бабы так и говорили: «Шорничиха перестала рожать — не к добру это». А весной сорок третьего, накануне освобождения от фашиста, в хату к Шорникам угодила бомба. Здоровенная. И бомбежки, говорят, особой не было. Летел фашист проведать наших на Кубани, по дороге и освободился от лишнего груза. Карповна — баба трудолюбивая, словно пчела. Огород — как колхозное поле. Корова. Бычка каждый год выкармливает. Кабаняку держит, кур, гусей... И в колхозе -не последняя. В тот год все по хатам сидят, своих дожидаются, а она — на огороде копается, словно квочка. Попала бомба в хату — осиротела Лукерья, осталась одна младшая дочурка.
Все это Орач уже знал. Тюльпанова ничего не сочиняла, рассказывая о своей матери, о детстве.
— Ну и как же. потом сложилась у нее жизнь?
— У Карповны?
— Ну и у нее... Но я имею в виду дочку.
— Стервоза. Уж и наревелась мать из-за нее. Из шесте-рых одна уцелела. Так Карповна в нее, как в копилку, все совала и совала. Девчонка в пятый класс ходила, а Кар- повна ей золотые часики. Мать на своем хозяйстве пашет, словно трактор, а эта бездельница не умела даже корову выдоить, не научилась. Зато парням глазки строила. Видели бы ее — пигалица, а парни за ней табуном, один здоровее другого. Кобель сучку чует.
— По этой части у дочери неприятностей тогда не было? — поинтересовался Орач, вспоминая исповедь Алевтины Кузьминичны.
— Не знаю... Нет, вру, однажды станичные парни накрыли ее сетью, чтоб не брыкалась, да старики им мозги вправили. Но это случилось много позже. Станичная школа в ту пору была семилетней. Карповна вырядила дочку в Краснодар. Сколько она там отвалила, никто никогда не узнает, по Лика поступила в медицинское училище. Года не прошло — привезла мужа. А у самой пет еще паспорта, не расписывают. Карповна ездила в город к адвокату. Тот сказал, можно обойти закон. Есть такая статья: для сироты-безотцовщины скидка но возрасту. Но для этого надо ехать на Украину, там разрешено раньше выходить замуж. Хотя и там нужен паспорт. Карповна готова была отдать корову, чтобы Анку расписали, только не пошли на ото в сельсовете. Уехала Анка в город. Ходили слухи, будто связалась она там с дурной компанией и попала под суд. Карповна заняла у соседей несколько тысяч, продала корову, кабана, все хозяйство разорила, по выкупила дочку у закона, вымолила ей поблажку. Года два-три не появлялась Анка в станице. Затем прикатила на мотоцикле. Гоняет по улицам — кур давит. Подросла, а не поумнела. В физкультурной секции занималась, что ли. Говорили станичники, будто могла по голой стене наверх взбежать, ногой потолок проломить, а потом, как кошка, спрыгнуть на землю. Парни за ней табуном увивались. Городская, на здешних не похожая. А она прижмется к лопоухому дурачку, распалит его, а когда он забудется, нахрапом полезет, ногой ему в живот. С одним так обошлась, с другим, с пятым... Обидно им стало, пошла по станице молва: девка-малявка штаны с парня спустила и крапивой высекла. Собрались обиженные, подстерегли Лику на выпасе и заловили в сеть. Что там было, только почка темная знает. Подала бы Анка в суд — дали бы париям срок. Пришли старики к Карповпе просить за своих олухов. Анка отвечает: пусть придет каждый отдельно, у меня в ногах поваляется и прощенья па коленях попросит... Первый пр;: шел, так его потом со двора отвезли в больницу. Вскоре перебралась на Украину. Вышла замуж. Порядочный человек попался. Карповна не нахвалится зятем. Раза два приезжал он с Анкой к теще. Карповна говорит, какой-то ученый. Умный, видать, человек, я не понятно, что он в этой бешеной бабе нашел.
Все это было известно Орачу. Разница в рассказах колхозного механизатора и Тюльпановой была в мелочах. Она утверждала, что сначала ее «обидели», а уже потом она стала учиться приемам самбо. По рассказу сельского механизатора дело выглядело несколько иначе: Анна насолила местным парням, и они ее «заловили» в старую рыбачью сеть. Такое смещение фактов вполне естественно: пострадавшая хотела выглядеть лучше, чем в действительности. Новым для Орача было то, что в неполных шестнадцать лет Анна Шорник уже имела парня, которого представила матери как мужа. И второе: в те же годы она оказалась связанной с неблагополучной группой подростков.
— А нельзя ли встретиться с Лукерьей Карповной? — поинтересовался Иван Иванович.
— Что нам мешает? Отведаем карасей, выпьем по рюмочке и пойдем поздравить человека с праздником. Станица — не город, тут особых приглашений не надо. Есть и повод: на торжественном вечере председатель колхоза зачитал приказ — Лукерье Карповпе выдать денежную премию. Дело ие в деньгах, главное — внимание. Карповна — тетка гостеприимная, разговорчивая. Мы прихватим бутылочку и карасей, так что она в лепешку разобьется.
Орач был готов направиться к знатной звеньевой хоть сейчас. Но хозяйка звала гостей за стол. Отказаться от щедрого угощения значило обидеть гостеприимных людей.
Прошло часа полтора, пока они управились с карасями. Орач все это время сидел как на горячей сковороде, то и дело поглядывал на часы. Иван Иванов заметил это, встал из-за стола, сытно икнул.
— Спасибо, мать,— поблагодарил он жену. Дом у Лукерьи Карповны стоял на высоком фундаменте, из кирпича, под двухцветным шифером, выложенным шахматной доской. Строение метров на двенадцать. Тут же под одной крышей сарай и коровничек.
Пахло навозом, приготовленным для отправки в поле. Эти запахи, от которых городской житель воротит нос, были для Орача почти родными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102
что-то вроде вдовьей коммуны: одна без другой — ни шагу. Кто у нас нынче держит в станице коров? Раз-два и обчелся. А жалуемся: масло в магазин редко завозят. Раньше крестьянин масло не покупал, а продавал. Нынче как? Восемь часов отволынил — и давай ему всего от пуза по полной норме. Отучили нас работать. Абы день до вечера протянуть. У Пантелеевны тоже нет коровы. У них с Карповной одна на двоих. По очереди доят и кормят.
Орачу все было ясно: две солдатские вдовы, одна другой опора в беде, в труде и в радости.
— Тезка,— обратился Орач к гостеприимному хозяину,— расскажи мне о Лукерье Карновне. Семья... Дети... Словом, все, что знаешь.
— Как не знать! Всю жизнь — через улицу. Она звеньевая на сахарной свекле, я при том звене трактористом. Муж Кузьма был знатным копюхом, специалист по рысакам. Но не повезло мужику, не вернулся с войны. Лукерья вышла замуж, считай, малолеткой, и начала рожать детишек, как попадья: что пи год, то малец. А перед самой войной взяла передышку. Станичные бабы так и говорили: «Шорничиха перестала рожать — не к добру это». А весной сорок третьего, накануне освобождения от фашиста, в хату к Шорникам угодила бомба. Здоровенная. И бомбежки, говорят, особой не было. Летел фашист проведать наших на Кубани, по дороге и освободился от лишнего груза. Карповна — баба трудолюбивая, словно пчела. Огород — как колхозное поле. Корова. Бычка каждый год выкармливает. Кабаняку держит, кур, гусей... И в колхозе -не последняя. В тот год все по хатам сидят, своих дожидаются, а она — на огороде копается, словно квочка. Попала бомба в хату — осиротела Лукерья, осталась одна младшая дочурка.
Все это Орач уже знал. Тюльпанова ничего не сочиняла, рассказывая о своей матери, о детстве.
— Ну и как же. потом сложилась у нее жизнь?
— У Карповны?
— Ну и у нее... Но я имею в виду дочку.
— Стервоза. Уж и наревелась мать из-за нее. Из шесте-рых одна уцелела. Так Карповна в нее, как в копилку, все совала и совала. Девчонка в пятый класс ходила, а Кар- повна ей золотые часики. Мать на своем хозяйстве пашет, словно трактор, а эта бездельница не умела даже корову выдоить, не научилась. Зато парням глазки строила. Видели бы ее — пигалица, а парни за ней табуном, один здоровее другого. Кобель сучку чует.
— По этой части у дочери неприятностей тогда не было? — поинтересовался Орач, вспоминая исповедь Алевтины Кузьминичны.
— Не знаю... Нет, вру, однажды станичные парни накрыли ее сетью, чтоб не брыкалась, да старики им мозги вправили. Но это случилось много позже. Станичная школа в ту пору была семилетней. Карповна вырядила дочку в Краснодар. Сколько она там отвалила, никто никогда не узнает, по Лика поступила в медицинское училище. Года не прошло — привезла мужа. А у самой пет еще паспорта, не расписывают. Карповна ездила в город к адвокату. Тот сказал, можно обойти закон. Есть такая статья: для сироты-безотцовщины скидка но возрасту. Но для этого надо ехать на Украину, там разрешено раньше выходить замуж. Хотя и там нужен паспорт. Карповна готова была отдать корову, чтобы Анку расписали, только не пошли на ото в сельсовете. Уехала Анка в город. Ходили слухи, будто связалась она там с дурной компанией и попала под суд. Карповна заняла у соседей несколько тысяч, продала корову, кабана, все хозяйство разорила, по выкупила дочку у закона, вымолила ей поблажку. Года два-три не появлялась Анка в станице. Затем прикатила на мотоцикле. Гоняет по улицам — кур давит. Подросла, а не поумнела. В физкультурной секции занималась, что ли. Говорили станичники, будто могла по голой стене наверх взбежать, ногой потолок проломить, а потом, как кошка, спрыгнуть на землю. Парни за ней табуном увивались. Городская, на здешних не похожая. А она прижмется к лопоухому дурачку, распалит его, а когда он забудется, нахрапом полезет, ногой ему в живот. С одним так обошлась, с другим, с пятым... Обидно им стало, пошла по станице молва: девка-малявка штаны с парня спустила и крапивой высекла. Собрались обиженные, подстерегли Лику на выпасе и заловили в сеть. Что там было, только почка темная знает. Подала бы Анка в суд — дали бы париям срок. Пришли старики к Карповпе просить за своих олухов. Анка отвечает: пусть придет каждый отдельно, у меня в ногах поваляется и прощенья па коленях попросит... Первый пр;: шел, так его потом со двора отвезли в больницу. Вскоре перебралась на Украину. Вышла замуж. Порядочный человек попался. Карповна не нахвалится зятем. Раза два приезжал он с Анкой к теще. Карповна говорит, какой-то ученый. Умный, видать, человек, я не понятно, что он в этой бешеной бабе нашел.
Все это было известно Орачу. Разница в рассказах колхозного механизатора и Тюльпановой была в мелочах. Она утверждала, что сначала ее «обидели», а уже потом она стала учиться приемам самбо. По рассказу сельского механизатора дело выглядело несколько иначе: Анна насолила местным парням, и они ее «заловили» в старую рыбачью сеть. Такое смещение фактов вполне естественно: пострадавшая хотела выглядеть лучше, чем в действительности. Новым для Орача было то, что в неполных шестнадцать лет Анна Шорник уже имела парня, которого представила матери как мужа. И второе: в те же годы она оказалась связанной с неблагополучной группой подростков.
— А нельзя ли встретиться с Лукерьей Карповной? — поинтересовался Иван Иванович.
— Что нам мешает? Отведаем карасей, выпьем по рюмочке и пойдем поздравить человека с праздником. Станица — не город, тут особых приглашений не надо. Есть и повод: на торжественном вечере председатель колхоза зачитал приказ — Лукерье Карповпе выдать денежную премию. Дело ие в деньгах, главное — внимание. Карповна — тетка гостеприимная, разговорчивая. Мы прихватим бутылочку и карасей, так что она в лепешку разобьется.
Орач был готов направиться к знатной звеньевой хоть сейчас. Но хозяйка звала гостей за стол. Отказаться от щедрого угощения значило обидеть гостеприимных людей.
Прошло часа полтора, пока они управились с карасями. Орач все это время сидел как на горячей сковороде, то и дело поглядывал на часы. Иван Иванов заметил это, встал из-за стола, сытно икнул.
— Спасибо, мать,— поблагодарил он жену. Дом у Лукерьи Карповны стоял на высоком фундаменте, из кирпича, под двухцветным шифером, выложенным шахматной доской. Строение метров на двенадцать. Тут же под одной крышей сарай и коровничек.
Пахло навозом, приготовленным для отправки в поле. Эти запахи, от которых городской житель воротит нос, были для Орача почти родными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102