Вот я и доказала вам, какие у вас кадры. Убедительно получилось?
Возможно, впервые за всю свою практику Иван Иванович не мог овладеть ситуацией. Он шел на поводу у Тюльпановой. Она предлагала ему «чужую» тему, и он поддавался ей.
Тюльпанова, по существу, признавалась в том, что спровоцировала Крутоярова па его дикую выходку. Но как бы то ни было, факт оставался фактом: Крутояров повел себя далеко не так, как подобает офицеру милиции.
— Можем ли мы с вами вернуться в лабораторию? — спросил Иван Иванович.
— Конечно, — сразу же согласилась Тюльпанова.— Только хочу вас, Иван Иванович, предупредить: того, второго, я толком не разглядела. Он сел на заднее сидение, хлопнула дверка и свет в салоне погас. Затем отвалился на спинку и прикрыл лицо кепкой. Я повернула зеркальце заднего вида, чтобы наблюдать за ним. Думала: если моло-
дой что-либо позволит себе, я где-нибудь поверну покруче, выдерну ключ зажигания и, открыв дверцу, выпрыгну... На просторе они мне но страшны. Но молодой и ухом не повел. Его-то я запомнила получше. Могу описать.
Иван Иванович пожалел, что при нем нет сейчас портрета Кузьмакова без бороды. Тюльпанова, словно угадав его мысли, сказала:
— Если бы вы мне еще раз показали ту живопись, которую подсовывал майор... Похож на того. Только тот, кажется, моложе... А может, мне в потемках так показалось. Ехала в напряжении, все ждала какого-то подвоха: следила за движением обоих, не до их физиономий было.
Иван Иванович расстался с Тюльпановой в начале двенадцатого. В душе его были сомнения. Он уже сомневался во всем: и в показаниях Алевтины Кузьминичны, и в Кру-тоярове, и в своих способностях разобраться во всем трезво, не наломав дров.
Неожиданно похолодало, подул студеный ветер. Если днем горожане нежились в тепле, то сейчас впору было одевать шинель. По погоде и настроение. В чем завтра лететь? И будут ли вообще летать самолеты? Рейс в 12.40. Полтора-два часа лету. Если гостя из Донецка в краевом управлении ждут, то еще ничего. А если нет — болтаться ему все праздники, пока вновь не настанут будни.
Дома, кроме Аннушки, никого не было. Да и она уже спала. Услыхала, как хлопнула входная дверь, и поднялась навстречу мужу, на ходу одевая халат.
— Ужинать будешь?
Вопрос едва не вывел его из себя. Считай, двое суток не садился за стол, а она еще спрашивает. Но он промолчал. Вымыв руки, спросил:
— Саня не звонил?
— Звонил. На именинах у академика. Сказал, чтобы не беспокоились.
Ивану Ивановичу захотелось услышать голос сына. Он считал себя виноватым перед Саней и тяжело переживал все случившееся. Набрал номер телефона Генераловых. Трубку по обычаю подняла Екатерина Ильинична.
— Я душой с вами,— признался он. Генералова обрадовалась:
— Берите жену и приезжайте к нам.
— Спасибо за приглашение,— отказался он.— Завтра улетаю в командировку. Хотелось бы перекинуться парой слов с Саней.
— И когда порядочные люди начнут жить по-человечески! — посочувствовала ему Екатерина Ильинична.
Трубку взял Саня.
— Ну как ты там? — осторожно спросил Иван Иванович.
— Нормально. А ты?
— Да тоже... Можно сказать, что нормально. Марины у вас случайно нет? — выведывал Иван Иванович.
— Она уехала в Волноваху. Завтра — пасха. Сказала, хочет побывать на кладбище, привести в порядок могилы родных.
У Ивана Ивановича полегчало на сердце. Мы становимся такими невнимательными к тем, кто ушел в небытие раньше нас. Они сделали свое дело и почили. А каково живым? В могилах — наша память, наша связь с прошлым, с теми Орачами, которые пахали землю, сеяли хлеб, кормили родину и сто лет тому назад, и двести, и тысячу... Не было бы тех Орачей — не было бы на бе:.ом свете и Ивана, как не было бы без нас детей, а без них — нашего будущего.
— Когда вернется? — спросил он Сашо.
— Не сказала. Наверно, как управится, к концу праздников.
В словах сына — ни капли тревоги. Обычное дело: тетя Марина поехала проведать родных и знакомых.
— А я — в командировку,— признался Иван Иванович. Он хотел, чтобы Саня посочувствовал ему.
— Когда вернешься? — поинтересовался тот.
— Не знаю. Рассчитываю дня на два-три. Если бы не праздники... А так, чего доброго, задержусь и на неделю.
Саня уловил грустное настроение отца.
— Тебе трудно?
Иван Иванович утешился: сын его понимает.
— Одиноко,— признался тот.
— Я всегда с тобой,— тихо ответил Саня. И тут же, словно застеснявшись, перевел разговор на другое.— А мы тут все тебя вспоминаем.
— Ругаете?
— Ну что ты! Даже Матрена Ивановна — и та в тебя влюблена.
Иван Иванович положил трубку на рычаг. Может быть, и в самом деле он со своей хлопотной службой еще кому-то нужен? Поцеловал Аннушку в щеку:
— Давай, мать, ужинать. А Марина никуда не денется: подалась в Волноваху на пасху. Хочет на кладбище сходить. И нам бы надо проведать родные могилы. Вон вернусь из Краснодара...
Аннушка уже давно перестала верить в его обещания.
ДВЕ ВОЛИ —
ДВЕ ДОЛИ
Первомай был хмурым; срывался снежок, правда, упав на землю, мелкие спожинки тут же превращались в капли и застывали бусинками па покрывшихся первой листвой деревьях, на изумрудной траве, поднявшейся мягкой, шелковистой щеточкой па газонах.
Приятно поваляться с утра, в постели понежиться. И на работу идти не надо... Кому — праздник, а для милиции и «скорой помощи» — ото напряженные трудовые будни.Агшушка уже заступила на свою вахту на кухне, что-то жарила, варила, по квартире гуляли вкусные, вызывающие аппетит запахи.
Иван Иванович вспомнил вчерашний разговор с Тюльпановой. Показать бы ей портрет Кузьмакова без бороды... Авось признает?Такое признание теперь нужно было не столько для розыска, сколько для самой Алевтины Кузьминичны: решался вопрос, верить ее показаниям (тогда можно отпустить ее под расписку о невыезде) или отвергнуть их как ложные и требовать санкции прокурора на ее арест.
— Съезжу на часок в управление,— сказал жене Иван Иванович.
— Но генерал приказал тебе отдыхать до самого рейса,— опечалилась Аннушка. И нежным голосом заключила: — Неугомонный ты у меня. Когда уезжаешь в отпуск, как-то же без тебя обходятся.
— К тому времени я подгоняю все дела. Но разве не случалось, что отзывали?
В отпуск они всегда ездили вместе: единственная воз-можность побыть вдвоем.Аннушка безнадежно махнула рукой: если уже приспичило — поезжай.Была половина восьмого, когда Иван Иванович добрался-до управления. В это время вся милиция, включая генерала, уже вышла на свои посты, Естественно, Сгрокуна на месте не оказалось.
Иван Иванович позвонил в следственный изолятор, поспросил предупредить Тюльпанову, что он через несколько минут проведает ее. Приказал Сергею готовиться в дорогу и взял из дела двадцатилетней давности портреты «бородатой троицы»,— фотографии молоденького, тощего, как Кащей Бессмертный, Кузьмакова, кучерявого красавца Дорошенко и «папы Юли».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102
Возможно, впервые за всю свою практику Иван Иванович не мог овладеть ситуацией. Он шел на поводу у Тюльпановой. Она предлагала ему «чужую» тему, и он поддавался ей.
Тюльпанова, по существу, признавалась в том, что спровоцировала Крутоярова па его дикую выходку. Но как бы то ни было, факт оставался фактом: Крутояров повел себя далеко не так, как подобает офицеру милиции.
— Можем ли мы с вами вернуться в лабораторию? — спросил Иван Иванович.
— Конечно, — сразу же согласилась Тюльпанова.— Только хочу вас, Иван Иванович, предупредить: того, второго, я толком не разглядела. Он сел на заднее сидение, хлопнула дверка и свет в салоне погас. Затем отвалился на спинку и прикрыл лицо кепкой. Я повернула зеркальце заднего вида, чтобы наблюдать за ним. Думала: если моло-
дой что-либо позволит себе, я где-нибудь поверну покруче, выдерну ключ зажигания и, открыв дверцу, выпрыгну... На просторе они мне но страшны. Но молодой и ухом не повел. Его-то я запомнила получше. Могу описать.
Иван Иванович пожалел, что при нем нет сейчас портрета Кузьмакова без бороды. Тюльпанова, словно угадав его мысли, сказала:
— Если бы вы мне еще раз показали ту живопись, которую подсовывал майор... Похож на того. Только тот, кажется, моложе... А может, мне в потемках так показалось. Ехала в напряжении, все ждала какого-то подвоха: следила за движением обоих, не до их физиономий было.
Иван Иванович расстался с Тюльпановой в начале двенадцатого. В душе его были сомнения. Он уже сомневался во всем: и в показаниях Алевтины Кузьминичны, и в Кру-тоярове, и в своих способностях разобраться во всем трезво, не наломав дров.
Неожиданно похолодало, подул студеный ветер. Если днем горожане нежились в тепле, то сейчас впору было одевать шинель. По погоде и настроение. В чем завтра лететь? И будут ли вообще летать самолеты? Рейс в 12.40. Полтора-два часа лету. Если гостя из Донецка в краевом управлении ждут, то еще ничего. А если нет — болтаться ему все праздники, пока вновь не настанут будни.
Дома, кроме Аннушки, никого не было. Да и она уже спала. Услыхала, как хлопнула входная дверь, и поднялась навстречу мужу, на ходу одевая халат.
— Ужинать будешь?
Вопрос едва не вывел его из себя. Считай, двое суток не садился за стол, а она еще спрашивает. Но он промолчал. Вымыв руки, спросил:
— Саня не звонил?
— Звонил. На именинах у академика. Сказал, чтобы не беспокоились.
Ивану Ивановичу захотелось услышать голос сына. Он считал себя виноватым перед Саней и тяжело переживал все случившееся. Набрал номер телефона Генераловых. Трубку по обычаю подняла Екатерина Ильинична.
— Я душой с вами,— признался он. Генералова обрадовалась:
— Берите жену и приезжайте к нам.
— Спасибо за приглашение,— отказался он.— Завтра улетаю в командировку. Хотелось бы перекинуться парой слов с Саней.
— И когда порядочные люди начнут жить по-человечески! — посочувствовала ему Екатерина Ильинична.
Трубку взял Саня.
— Ну как ты там? — осторожно спросил Иван Иванович.
— Нормально. А ты?
— Да тоже... Можно сказать, что нормально. Марины у вас случайно нет? — выведывал Иван Иванович.
— Она уехала в Волноваху. Завтра — пасха. Сказала, хочет побывать на кладбище, привести в порядок могилы родных.
У Ивана Ивановича полегчало на сердце. Мы становимся такими невнимательными к тем, кто ушел в небытие раньше нас. Они сделали свое дело и почили. А каково живым? В могилах — наша память, наша связь с прошлым, с теми Орачами, которые пахали землю, сеяли хлеб, кормили родину и сто лет тому назад, и двести, и тысячу... Не было бы тех Орачей — не было бы на бе:.ом свете и Ивана, как не было бы без нас детей, а без них — нашего будущего.
— Когда вернется? — спросил он Сашо.
— Не сказала. Наверно, как управится, к концу праздников.
В словах сына — ни капли тревоги. Обычное дело: тетя Марина поехала проведать родных и знакомых.
— А я — в командировку,— признался Иван Иванович. Он хотел, чтобы Саня посочувствовал ему.
— Когда вернешься? — поинтересовался тот.
— Не знаю. Рассчитываю дня на два-три. Если бы не праздники... А так, чего доброго, задержусь и на неделю.
Саня уловил грустное настроение отца.
— Тебе трудно?
Иван Иванович утешился: сын его понимает.
— Одиноко,— признался тот.
— Я всегда с тобой,— тихо ответил Саня. И тут же, словно застеснявшись, перевел разговор на другое.— А мы тут все тебя вспоминаем.
— Ругаете?
— Ну что ты! Даже Матрена Ивановна — и та в тебя влюблена.
Иван Иванович положил трубку на рычаг. Может быть, и в самом деле он со своей хлопотной службой еще кому-то нужен? Поцеловал Аннушку в щеку:
— Давай, мать, ужинать. А Марина никуда не денется: подалась в Волноваху на пасху. Хочет на кладбище сходить. И нам бы надо проведать родные могилы. Вон вернусь из Краснодара...
Аннушка уже давно перестала верить в его обещания.
ДВЕ ВОЛИ —
ДВЕ ДОЛИ
Первомай был хмурым; срывался снежок, правда, упав на землю, мелкие спожинки тут же превращались в капли и застывали бусинками па покрывшихся первой листвой деревьях, на изумрудной траве, поднявшейся мягкой, шелковистой щеточкой па газонах.
Приятно поваляться с утра, в постели понежиться. И на работу идти не надо... Кому — праздник, а для милиции и «скорой помощи» — ото напряженные трудовые будни.Агшушка уже заступила на свою вахту на кухне, что-то жарила, варила, по квартире гуляли вкусные, вызывающие аппетит запахи.
Иван Иванович вспомнил вчерашний разговор с Тюльпановой. Показать бы ей портрет Кузьмакова без бороды... Авось признает?Такое признание теперь нужно было не столько для розыска, сколько для самой Алевтины Кузьминичны: решался вопрос, верить ее показаниям (тогда можно отпустить ее под расписку о невыезде) или отвергнуть их как ложные и требовать санкции прокурора на ее арест.
— Съезжу на часок в управление,— сказал жене Иван Иванович.
— Но генерал приказал тебе отдыхать до самого рейса,— опечалилась Аннушка. И нежным голосом заключила: — Неугомонный ты у меня. Когда уезжаешь в отпуск, как-то же без тебя обходятся.
— К тому времени я подгоняю все дела. Но разве не случалось, что отзывали?
В отпуск они всегда ездили вместе: единственная воз-можность побыть вдвоем.Аннушка безнадежно махнула рукой: если уже приспичило — поезжай.Была половина восьмого, когда Иван Иванович добрался-до управления. В это время вся милиция, включая генерала, уже вышла на свои посты, Естественно, Сгрокуна на месте не оказалось.
Иван Иванович позвонил в следственный изолятор, поспросил предупредить Тюльпанову, что он через несколько минут проведает ее. Приказал Сергею готовиться в дорогу и взял из дела двадцатилетней давности портреты «бородатой троицы»,— фотографии молоденького, тощего, как Кащей Бессмертный, Кузьмакова, кучерявого красавца Дорошенко и «папы Юли».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102