Вокруг была тишина, глубокая, немая. В то воскресенье даже в порту было тихо, над крышами складов торчали застывшие стрелы кранов, я как сейчас вижу, как они замерли, а вы разве не видите? На солнышке нежились хризантемы, совсем свежие, их еще не успел коснуться первый холод, вы помните хотя бы эти хризантемы, помните...
А я в самом деле помню, помню эти яркие и в то же время грустные цветы осени. Однако, когда я смотрю на хризантемы, милый мой Ферко, мысль моя тут же тянется к тем старым каштанам, к тропинкам под ними, к тем небольшим прямоугольным холмикам, что выстроились в ряд один за другим... А вместе с этой мыслью, мальчик мой, подступает и грусть, которая тебе пока неведома, для нее ты слишком молод, ведь такая грусть в человеке созревает очень долго... Так что я помню эти хризантемы, помню и Антона, долговязого Антона, который работал в нашем порту, пока с ним не случилась беда. Мне кажется, он был на год младше твоего отца, и вот они оба уже лежат там, под старыми каштанами, лежат тихо, смиренно, без ропота приняв несправедливость судьбы — ведь им выпало уйти из этого мира раньше меня, порядок оказался нарушен... Я помню, милый мой, я все помню...
Нежные паутинки бабьего лета... Они были повсюду, дрожали меж дощечек в заборах и стволов деревьев,
а когда ветерок подхватывал их, парили над нашим двором, поднимаясь вверх, плыли над Прагайовым садом, где их подхватывал воздушный поток, вознося высоковысоко, к голубому небу, вы помните...
Да, Ферко, я помню эти тонкие, бледные паутинки, помню узоры из них, которые выткало бабье лето на каждом дворе, в каждом саду. Они как тонкие ниточки моих воспоминаний: рождаются в самых потайных, глубинных уголках памяти, переливчатыми картинками встают перед глазами, которые, боюсь, вот-вот растают во тьме...
— Кроме ореха он тогда еще привез саженцы вишни и абрикоса. Вообще-то он ездил к Антону не за орехом, тот тогда чуть ли не силком заставил отца взять его, пришлось... Вишни уже нет, нет и абрикоса, а орех всех пережил. Не хотела мать, чтобы отец сажал его во дворе, боялась, что он солнце детям будет застить, то есть нам, мы, дескать, без солнца жить не сможем,— засмеялся Франтишек.— Что с вами, сосед, отчего вы вдруг притихли? Наверное, вы уже ничего не помните? — еще настойчивей, чем прежде, но уже с сомнением в голосе повторил свой вопрос Франтишек.
— Нет, помню,— неожиданно для него ответил старик.— Помню, Ферко, все помню,— повторил он более живо, глядя на Франтишека с чувством вины и нежности.
Парни расположились во дворе, под стеной цеха. Там был тенечек и даже небольшой травяной газон. Парней обдувал легкий ветерок, а над головой простиралась небесная синь без единой тучки.
Из конторы вышел мастер и прямехонько к ним.
— Расселись тут, как цыгане в таборе. Рядом в помещении есть все удобства для отдыха, а вы развалились на виду, как бродяги,— выговаривал им мастер.
— Там душно,— возразил кто-то.
— В помещении мы еще зимой насидимся,— сказал старый Ивичич, примирительно улыбнувшись мастеру.
— А как это выглядит со стороны? — развел руками мастер и направился было назад в контору, но, вспомнив, зачем он, собственно, выходил, опять вернулся.— Чуть было не забыл! Кароль Анталик, Дюри-бачи, после обеда собрание, не забудьте,— поднял он кверху указательный палец.
— Что? В такую погоду? Какое собрание? — развязно
протянул сидящий чуть поодаль чернявый паренек, который до последнего момента дремал, опершись о стенку цеха.
— Не волнуйся, тебя это не касается, можешь идти по своим делам! — строго ответил мастер, раздраженный его тоном.— Можешь засесть в пивной «У быка» и лакать свое пиво хоть до закрытия! — ворчал он про себя, уходя в контору.
— Что это с ним? — удивился чернявый.— Какое собрание намечается?
— Ты же слышал. Идут Кароль Анталик и Дюри-ба-чи,— успокоил его старый Ивичич.
— Ага.— Чернявый уразумел, что он здесь ни при чем, и сразу успокоился. Надвинув на глаза берет, он снова погрузился в дремоту.
— Ясно, что лучше зимой балдеть там, внутри, а не сейчас! — сказал старый Ивичич, смачно откусывая от огромного помидора, собственноручно выращенного на своем участке. Поглощая помидорину, он медленно осматривал всякий хлам, разбросанный вокруг, и неожиданно оказался рядом с Франтишеком.— Всякий радуется теплому солнышку. Кто в такую погоду добровольно согласится преть в помещении.— Он опять откусил от помидора и с набитым ртом продолжал, уставившись на Франтишека: — Интересно, что за срочные вопросы у них на повестке дня...
Но тот сделал вид, что спрашивают не его.
— Ты, Ферко, не в курсе? — допытывался у него Ивичич.— Не знаешь случайно, какие такие у них неотложные вопросы?
— Да откуда мне...
— Значит, знаешь,— усмехнулся Ивичич.
— Лучше у Анталика спросите...
— Его я тоже спрошу.— Он миролюбиво посмотрел на Франтишека, опять откусил от помидора и, лениво жуя, перевел взгляд на другой конец территории, к автопарку, где водитель Имино — господский кучер, как его прозвали ребята,— мыл черную служебную «Волгу».— Только и знает, что с начальством шу-шу-шу да сю-сю-сю, черт бы его побрал! — Ивичич неожиданно встрепенулся.— Хотел вынести с завода кусок медной трубки под плащом, так меня за это чуть к прокурору не отправили. А что эти субчики себе позволяют? — Он неприязненно кивнул в сторону административного здания.— Ведь об этом уже все воробьишки на крышах чирикают.
— Воробьишки,— отмахнулся от него Франтишек,— чирикают всякое... И небылицы тоже.
— Иди-ка ты, Феро, в задницу! — рассердился старик.
— Знаю я их чириканье...
— Неужели тебя это не задевает? — недоверчиво спросил Ивичич.
— Задевает. Но не потому, что меня прищучили, а тех нет.
— Ах вот ты какой,— вздохнул Ивичич.
— Что? Не согласен? — усмехнулся Франтишек.
— Да разве можно сравнивать?
— Можно.
— Нет, нельзя! — разозлился Ивичич.
Оба замолкли. Ивичич наконец перестал жевать и даже отбросил в траву у забора недоеденный помидор — поскольку еда мешала развитию его мысли.
— Вон оно как! — воскликнул он, обмозговав все хорошенько.— Самых крупных акул, видать, в последнюю очередь будут ловить! — стукнул он отчаянно кулаком по стене.— Ты как думаешь, Феро? — тронул старик его за плечо.
— Отстаньте от меня! — угрюмо буркнул Франтишек. Отодвинувшись от старика, он закурил.
Ивичич понял, что разговора не выйдет, и своей раскачивающейся походкой направился через всю территорию к автопарку.
Ведь об этом уже все воробьишки чирикают. Черт бы побрал этого старика. Воробьишки чирикают. А что еще им остается! Разговор со стариком разозлил Франтишека. Он терпеть не мог эти праздные рассуждения о ворах и несунах, не раз убеждался, что они годны только на то, чтобы на весь день испортить аппетит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
А я в самом деле помню, помню эти яркие и в то же время грустные цветы осени. Однако, когда я смотрю на хризантемы, милый мой Ферко, мысль моя тут же тянется к тем старым каштанам, к тропинкам под ними, к тем небольшим прямоугольным холмикам, что выстроились в ряд один за другим... А вместе с этой мыслью, мальчик мой, подступает и грусть, которая тебе пока неведома, для нее ты слишком молод, ведь такая грусть в человеке созревает очень долго... Так что я помню эти хризантемы, помню и Антона, долговязого Антона, который работал в нашем порту, пока с ним не случилась беда. Мне кажется, он был на год младше твоего отца, и вот они оба уже лежат там, под старыми каштанами, лежат тихо, смиренно, без ропота приняв несправедливость судьбы — ведь им выпало уйти из этого мира раньше меня, порядок оказался нарушен... Я помню, милый мой, я все помню...
Нежные паутинки бабьего лета... Они были повсюду, дрожали меж дощечек в заборах и стволов деревьев,
а когда ветерок подхватывал их, парили над нашим двором, поднимаясь вверх, плыли над Прагайовым садом, где их подхватывал воздушный поток, вознося высоковысоко, к голубому небу, вы помните...
Да, Ферко, я помню эти тонкие, бледные паутинки, помню узоры из них, которые выткало бабье лето на каждом дворе, в каждом саду. Они как тонкие ниточки моих воспоминаний: рождаются в самых потайных, глубинных уголках памяти, переливчатыми картинками встают перед глазами, которые, боюсь, вот-вот растают во тьме...
— Кроме ореха он тогда еще привез саженцы вишни и абрикоса. Вообще-то он ездил к Антону не за орехом, тот тогда чуть ли не силком заставил отца взять его, пришлось... Вишни уже нет, нет и абрикоса, а орех всех пережил. Не хотела мать, чтобы отец сажал его во дворе, боялась, что он солнце детям будет застить, то есть нам, мы, дескать, без солнца жить не сможем,— засмеялся Франтишек.— Что с вами, сосед, отчего вы вдруг притихли? Наверное, вы уже ничего не помните? — еще настойчивей, чем прежде, но уже с сомнением в голосе повторил свой вопрос Франтишек.
— Нет, помню,— неожиданно для него ответил старик.— Помню, Ферко, все помню,— повторил он более живо, глядя на Франтишека с чувством вины и нежности.
Парни расположились во дворе, под стеной цеха. Там был тенечек и даже небольшой травяной газон. Парней обдувал легкий ветерок, а над головой простиралась небесная синь без единой тучки.
Из конторы вышел мастер и прямехонько к ним.
— Расселись тут, как цыгане в таборе. Рядом в помещении есть все удобства для отдыха, а вы развалились на виду, как бродяги,— выговаривал им мастер.
— Там душно,— возразил кто-то.
— В помещении мы еще зимой насидимся,— сказал старый Ивичич, примирительно улыбнувшись мастеру.
— А как это выглядит со стороны? — развел руками мастер и направился было назад в контору, но, вспомнив, зачем он, собственно, выходил, опять вернулся.— Чуть было не забыл! Кароль Анталик, Дюри-бачи, после обеда собрание, не забудьте,— поднял он кверху указательный палец.
— Что? В такую погоду? Какое собрание? — развязно
протянул сидящий чуть поодаль чернявый паренек, который до последнего момента дремал, опершись о стенку цеха.
— Не волнуйся, тебя это не касается, можешь идти по своим делам! — строго ответил мастер, раздраженный его тоном.— Можешь засесть в пивной «У быка» и лакать свое пиво хоть до закрытия! — ворчал он про себя, уходя в контору.
— Что это с ним? — удивился чернявый.— Какое собрание намечается?
— Ты же слышал. Идут Кароль Анталик и Дюри-ба-чи,— успокоил его старый Ивичич.
— Ага.— Чернявый уразумел, что он здесь ни при чем, и сразу успокоился. Надвинув на глаза берет, он снова погрузился в дремоту.
— Ясно, что лучше зимой балдеть там, внутри, а не сейчас! — сказал старый Ивичич, смачно откусывая от огромного помидора, собственноручно выращенного на своем участке. Поглощая помидорину, он медленно осматривал всякий хлам, разбросанный вокруг, и неожиданно оказался рядом с Франтишеком.— Всякий радуется теплому солнышку. Кто в такую погоду добровольно согласится преть в помещении.— Он опять откусил от помидора и с набитым ртом продолжал, уставившись на Франтишека: — Интересно, что за срочные вопросы у них на повестке дня...
Но тот сделал вид, что спрашивают не его.
— Ты, Ферко, не в курсе? — допытывался у него Ивичич.— Не знаешь случайно, какие такие у них неотложные вопросы?
— Да откуда мне...
— Значит, знаешь,— усмехнулся Ивичич.
— Лучше у Анталика спросите...
— Его я тоже спрошу.— Он миролюбиво посмотрел на Франтишека, опять откусил от помидора и, лениво жуя, перевел взгляд на другой конец территории, к автопарку, где водитель Имино — господский кучер, как его прозвали ребята,— мыл черную служебную «Волгу».— Только и знает, что с начальством шу-шу-шу да сю-сю-сю, черт бы его побрал! — Ивичич неожиданно встрепенулся.— Хотел вынести с завода кусок медной трубки под плащом, так меня за это чуть к прокурору не отправили. А что эти субчики себе позволяют? — Он неприязненно кивнул в сторону административного здания.— Ведь об этом уже все воробьишки на крышах чирикают.
— Воробьишки,— отмахнулся от него Франтишек,— чирикают всякое... И небылицы тоже.
— Иди-ка ты, Феро, в задницу! — рассердился старик.
— Знаю я их чириканье...
— Неужели тебя это не задевает? — недоверчиво спросил Ивичич.
— Задевает. Но не потому, что меня прищучили, а тех нет.
— Ах вот ты какой,— вздохнул Ивичич.
— Что? Не согласен? — усмехнулся Франтишек.
— Да разве можно сравнивать?
— Можно.
— Нет, нельзя! — разозлился Ивичич.
Оба замолкли. Ивичич наконец перестал жевать и даже отбросил в траву у забора недоеденный помидор — поскольку еда мешала развитию его мысли.
— Вон оно как! — воскликнул он, обмозговав все хорошенько.— Самых крупных акул, видать, в последнюю очередь будут ловить! — стукнул он отчаянно кулаком по стене.— Ты как думаешь, Феро? — тронул старик его за плечо.
— Отстаньте от меня! — угрюмо буркнул Франтишек. Отодвинувшись от старика, он закурил.
Ивичич понял, что разговора не выйдет, и своей раскачивающейся походкой направился через всю территорию к автопарку.
Ведь об этом уже все воробьишки чирикают. Черт бы побрал этого старика. Воробьишки чирикают. А что еще им остается! Разговор со стариком разозлил Франтишека. Он терпеть не мог эти праздные рассуждения о ворах и несунах, не раз убеждался, что они годны только на то, чтобы на весь день испортить аппетит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38