Мне моей квартиры хватит. А вас все-таки двое...
— Вот я и говорю! — энергично подхватила хозяйка.— Зачем тесниться, если нет такой необходимости.
Мать вернулась домой, все еще чувствуя себя не в своей тарелке, удрученная, раздосадованная собственной недальновидностью. Вынесла из кладовки несколько картонных коробок, что недавно принес ей сын. В них она думала упаковать разные вещи — постельное белье, кое- что из одежды, кухонные принадлежности, посуду, да мало ли что наберется.
Дочери она не ожидала. В последние недели они виделись гораздо реже, чем обычно, и общались друг с другом в основном по телефону. После того как открылось, что Зузанна продала свою часть дома, разладилось что-то в их отношениях. Когда мать прямо спросила Зузанну об этом деле, дочь ответила:
— А что такого? Продала. Почему бы не продать, раз мне принадлежит? — Дочь поняла, что это уже ни для кого не секрет.— По крайней мере помогла молодой семье решить жилищную проблему, почему бы не помочь? Они мне очень благодарны...
— А ко мне они не переедут?
— Переедут или не переедут, не знаю. Скорее всего, не понадобится, разве что принесут сюда какой-нибудь старый чемодан... Но они здесь уже прописаны постоянно, это точно...— улыбнулась Зузанна.— Не волнуйся, никаких неприятностей у тебя не будет, все в порядке.
— Ферко очень возмущался,— заметила мать.
— Прошу тебя, не вспоминай о нем! — фыркнула Зузанна.— Не желаю о нем слышать...
И вот Зузанна заглянула в свой бывший дом на Сиреневой улице и застала мать окруженной картонными коробками, которые ярче всяких слов говорили о том, что происходит.
— Что ты делаешь, мама? — спросила ее дочь.— Начинаешь собираться?
— Начинаю.
— А квартиру смотрела?
— Смотрела.
— Хорошая?
— Неплохая.
— Заживешь теперь в свое удовольствие, везде чистота, ни угля, ни дров, ни золы — никаких забот.
— Тоскливо мне там будет одной,— вздохнула мать.
— Ну что ты...
— Тоскливее, чем здесь...
— Поскорей бы уж все это исчезло с лица земли, радуйся, что дожила до этого,— воодушевляла ее дочь.
— Ты серьезно так считаешь?
— Именно так.
— Но ты же выросла здесь!
— И что из того?
— И тебе не жалко?
— Жалко? Чего? Этих прогнивших стен?
— Когда здесь уже ничего, понимаешь, ничего не останется, разве тебе не грустно будет вспоминать обо всем, что окружало тебя когда-то?
— Нас окружала нищета, и по ней, по-твоему, я должна грустить?
— А по-твоему, ничего хорошего не было?
— Не знаю, как-то не думала об этом, может, еще и вспомню что...
— Каждый человек вспоминает — о плохом ли, о хорошем,— хочет или не хочет, а вспоминает. Пока живет, вспоминает...
— Ой, мама, мама, мне бы твои заботы,— вздохнула Зузанна.— Дай-ка лучше помогу тебе. С чего начнем?
— Оставь, я сама все сделаю, соберусь еще, успею, мне ведь завтра на работу не идти... Вот с утра и начну.
Усевшись в углу комнаты на стуле, дочь необычайно долго хранила молчание.
— Через две недели мы уже здесь вот так не посидим.— Матери не давали покоя мысли о надвигающейся перемене.
А дочь тихо, как мышонок, притаилась в углу, сидела, обхватив руками колени, подтянутые к подбородку, лицо какое-то встревоженное, бледное, состарившееся, и только сейчас мать обратила внимание, что нет на нем привычного слоя косметических выкрутасов, которые так украшают молодую женщину, маскируя и вместе с тем оберегая ее от помет неумолимого времени.
— Одна среди чужих,— продолжала сокрушаться мать.— Кто его знает, найдется ли в доме какой знакомый с нашей улицы...
Неподвижный взгляд дочери устремлен куда-то к двери и дальше, словно она увидела там что-то необыкновенное, мать даже резко обернулась: уж не вошел ли кто к ним во двор? Нет, только ветер шелестел листьями ореха, убаюкивая двор знакомой мелодией.
— Сколько же мучений нужно вынести, пока достигнешь хоть чего-нибудь, а зачем, собственно? — подала наконец голос Зузанна.— Ради кого? Ведь только ради этого сопляка! Чтобы он не обделен был во всем, как мы, когда начинали с нуля, чтобы молодым уже мог радоваться жизни, а он...
— Да хватит тебе ныть! Раз не приняли в институт, пойдет работать, как другие. Подумаешь, велика важность...
— Ты ничего не знаешь, мама...— Зузанна сидела, понуро опустив плечи, сжав губы и уставившись в пол.
— Поступит через год или после армии. Не беда, если вообще не поступит, только бы здоровеньким был. Чего ты сокрушаешься?
— Да дело не в институте...— вздохнула Зузанна.— Хотя я с самого начала говорила, чтобы он поступал в какой-нибудь другой... Но Тибор уперся, я, мол, все устрою, все улажу... Нате вам, уладил! Трепло!
— Лишь бы мир был на земле, лишь бы дети не умирали, лишь бы они подольше нас, стариков, пожили,— говорит мать скорее себе самой, чем дочери.
— Связался с какой-то шлюхой! С официанткой! Я ему говорю: удушу, если что натворишь...— негодовала Зузанна.
— Кто? Тибор?
— При чем тут Тибор? Наш сопляк!
— А я уж испугалась, думала, Тибор,— облегченно вздохнула мать.
— Уж лучше бы Тибор! — непроизвольно вырвалось у Зузанны.
— Замолчи! — осадила ее мать.
— Я ему говорю: удавлю собственными руками... А знаешь, что он мне на это? — Дочь с отчаянием посмотрела на мать.— Знаешь, что ответил этот молокосос? — Дочь на мгновение умолкла, переводя дыхание, и тихо добавила: — Ив самом деле удавила бы!..
— С чего ты взяла, что он ходит со шлюхой! — урезонивала ее мать.— И если он с кем-то дружит, почему это надо видеть в черном цвете, может, дружба сама собой прекратится...
— Он же такой глупый, еще молоко на губах не обсохло! Ой, боюсь, мама, я этого не переживу! — всхлипнула дочь.
— Пусть даже она официантка, что из того? Зачем же ее сразу в шлюхи записывать? — Мать осуждающе посмотрела на дочь.
— Не в этом дело, мама, не только в этом...— Зузанна вся сжалась в комок.— Мне даже страшно сказать...— Дочь шмыгнула носом.— Ты знаешь, с кем он, паразит, таскается, знаешь — с кем?! — Лицо дочери болезненно скривилось.
— А ведь мы тебе не мешали, вспомни. Хотя ты совсем девчонка была. И Тибора мы тоже не знали, и разговоры о нем ходили не самые приятные...
— Тогда было совсем другое, мама, совсем другое! А этот наш идиот нашел себе внучку Банди! — простонала она с такой горечью, что у матери мороз пробежал по коже.— Внучку Банди! Банди! — повторила Зузанна, и уже не было такой силы, которая помешала бы ей разразиться давно подкатившими к горлу рыданиями.
Тут уж и мать замолчала — да, лучше спокойно, без слов переждать, пока эта новость не уляжется в голове... Так внучку Банди, но какую? Их ведь у него по меньшей мере дюжина... Впрочем, какая разница, ясно, что из самых младших. Понравилась, значит, ему внучка Банди, но все же которая, которая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
— Вот я и говорю! — энергично подхватила хозяйка.— Зачем тесниться, если нет такой необходимости.
Мать вернулась домой, все еще чувствуя себя не в своей тарелке, удрученная, раздосадованная собственной недальновидностью. Вынесла из кладовки несколько картонных коробок, что недавно принес ей сын. В них она думала упаковать разные вещи — постельное белье, кое- что из одежды, кухонные принадлежности, посуду, да мало ли что наберется.
Дочери она не ожидала. В последние недели они виделись гораздо реже, чем обычно, и общались друг с другом в основном по телефону. После того как открылось, что Зузанна продала свою часть дома, разладилось что-то в их отношениях. Когда мать прямо спросила Зузанну об этом деле, дочь ответила:
— А что такого? Продала. Почему бы не продать, раз мне принадлежит? — Дочь поняла, что это уже ни для кого не секрет.— По крайней мере помогла молодой семье решить жилищную проблему, почему бы не помочь? Они мне очень благодарны...
— А ко мне они не переедут?
— Переедут или не переедут, не знаю. Скорее всего, не понадобится, разве что принесут сюда какой-нибудь старый чемодан... Но они здесь уже прописаны постоянно, это точно...— улыбнулась Зузанна.— Не волнуйся, никаких неприятностей у тебя не будет, все в порядке.
— Ферко очень возмущался,— заметила мать.
— Прошу тебя, не вспоминай о нем! — фыркнула Зузанна.— Не желаю о нем слышать...
И вот Зузанна заглянула в свой бывший дом на Сиреневой улице и застала мать окруженной картонными коробками, которые ярче всяких слов говорили о том, что происходит.
— Что ты делаешь, мама? — спросила ее дочь.— Начинаешь собираться?
— Начинаю.
— А квартиру смотрела?
— Смотрела.
— Хорошая?
— Неплохая.
— Заживешь теперь в свое удовольствие, везде чистота, ни угля, ни дров, ни золы — никаких забот.
— Тоскливо мне там будет одной,— вздохнула мать.
— Ну что ты...
— Тоскливее, чем здесь...
— Поскорей бы уж все это исчезло с лица земли, радуйся, что дожила до этого,— воодушевляла ее дочь.
— Ты серьезно так считаешь?
— Именно так.
— Но ты же выросла здесь!
— И что из того?
— И тебе не жалко?
— Жалко? Чего? Этих прогнивших стен?
— Когда здесь уже ничего, понимаешь, ничего не останется, разве тебе не грустно будет вспоминать обо всем, что окружало тебя когда-то?
— Нас окружала нищета, и по ней, по-твоему, я должна грустить?
— А по-твоему, ничего хорошего не было?
— Не знаю, как-то не думала об этом, может, еще и вспомню что...
— Каждый человек вспоминает — о плохом ли, о хорошем,— хочет или не хочет, а вспоминает. Пока живет, вспоминает...
— Ой, мама, мама, мне бы твои заботы,— вздохнула Зузанна.— Дай-ка лучше помогу тебе. С чего начнем?
— Оставь, я сама все сделаю, соберусь еще, успею, мне ведь завтра на работу не идти... Вот с утра и начну.
Усевшись в углу комнаты на стуле, дочь необычайно долго хранила молчание.
— Через две недели мы уже здесь вот так не посидим.— Матери не давали покоя мысли о надвигающейся перемене.
А дочь тихо, как мышонок, притаилась в углу, сидела, обхватив руками колени, подтянутые к подбородку, лицо какое-то встревоженное, бледное, состарившееся, и только сейчас мать обратила внимание, что нет на нем привычного слоя косметических выкрутасов, которые так украшают молодую женщину, маскируя и вместе с тем оберегая ее от помет неумолимого времени.
— Одна среди чужих,— продолжала сокрушаться мать.— Кто его знает, найдется ли в доме какой знакомый с нашей улицы...
Неподвижный взгляд дочери устремлен куда-то к двери и дальше, словно она увидела там что-то необыкновенное, мать даже резко обернулась: уж не вошел ли кто к ним во двор? Нет, только ветер шелестел листьями ореха, убаюкивая двор знакомой мелодией.
— Сколько же мучений нужно вынести, пока достигнешь хоть чего-нибудь, а зачем, собственно? — подала наконец голос Зузанна.— Ради кого? Ведь только ради этого сопляка! Чтобы он не обделен был во всем, как мы, когда начинали с нуля, чтобы молодым уже мог радоваться жизни, а он...
— Да хватит тебе ныть! Раз не приняли в институт, пойдет работать, как другие. Подумаешь, велика важность...
— Ты ничего не знаешь, мама...— Зузанна сидела, понуро опустив плечи, сжав губы и уставившись в пол.
— Поступит через год или после армии. Не беда, если вообще не поступит, только бы здоровеньким был. Чего ты сокрушаешься?
— Да дело не в институте...— вздохнула Зузанна.— Хотя я с самого начала говорила, чтобы он поступал в какой-нибудь другой... Но Тибор уперся, я, мол, все устрою, все улажу... Нате вам, уладил! Трепло!
— Лишь бы мир был на земле, лишь бы дети не умирали, лишь бы они подольше нас, стариков, пожили,— говорит мать скорее себе самой, чем дочери.
— Связался с какой-то шлюхой! С официанткой! Я ему говорю: удушу, если что натворишь...— негодовала Зузанна.
— Кто? Тибор?
— При чем тут Тибор? Наш сопляк!
— А я уж испугалась, думала, Тибор,— облегченно вздохнула мать.
— Уж лучше бы Тибор! — непроизвольно вырвалось у Зузанны.
— Замолчи! — осадила ее мать.
— Я ему говорю: удавлю собственными руками... А знаешь, что он мне на это? — Дочь с отчаянием посмотрела на мать.— Знаешь, что ответил этот молокосос? — Дочь на мгновение умолкла, переводя дыхание, и тихо добавила: — Ив самом деле удавила бы!..
— С чего ты взяла, что он ходит со шлюхой! — урезонивала ее мать.— И если он с кем-то дружит, почему это надо видеть в черном цвете, может, дружба сама собой прекратится...
— Он же такой глупый, еще молоко на губах не обсохло! Ой, боюсь, мама, я этого не переживу! — всхлипнула дочь.
— Пусть даже она официантка, что из того? Зачем же ее сразу в шлюхи записывать? — Мать осуждающе посмотрела на дочь.
— Не в этом дело, мама, не только в этом...— Зузанна вся сжалась в комок.— Мне даже страшно сказать...— Дочь шмыгнула носом.— Ты знаешь, с кем он, паразит, таскается, знаешь — с кем?! — Лицо дочери болезненно скривилось.
— А ведь мы тебе не мешали, вспомни. Хотя ты совсем девчонка была. И Тибора мы тоже не знали, и разговоры о нем ходили не самые приятные...
— Тогда было совсем другое, мама, совсем другое! А этот наш идиот нашел себе внучку Банди! — простонала она с такой горечью, что у матери мороз пробежал по коже.— Внучку Банди! Банди! — повторила Зузанна, и уже не было такой силы, которая помешала бы ей разразиться давно подкатившими к горлу рыданиями.
Тут уж и мать замолчала — да, лучше спокойно, без слов переждать, пока эта новость не уляжется в голове... Так внучку Банди, но какую? Их ведь у него по меньшей мере дюжина... Впрочем, какая разница, ясно, что из самых младших. Понравилась, значит, ему внучка Банди, но все же которая, которая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38