— Я об этом ничего не знаю и знать не желаю. Считайте, что меня здесь не было,— тихо сказал Франтишек, поднимаясь.
— Святоша нашелся! — бросила Зузанна.
— Нет, лучше мне уйти.
Франтишек направился к двери, но его задержала мать:
— Постой, Ферко...
— Оставь его, мама, пусть проваливает! — резко оборвала ее дочь.
— До свидания, мама! — сказал он и вышел.
Уже за порогом его догнали слова Тибора:
— Тебе же хуже! А мы уж как-нибудь без тебя обойдемся!
Резко хлопнула входная дверь, и Франтишек, пройдя палисадник, зашагал по улице.
К Лягушачьим Лугам он направился самой короткой дорогой. Вскоре оказался на другом конце разрытой улицы, той самой, по которой совсем недавно зять не смог проехать. Она была разрыта не только поперек, но и вдоль.
Осторожно перешагнув через траншею, Франтишек заглянул в нее. Интересно, зачем здесь копают? Но еще пустая траншея не раскрыла ему своих тайн, и он двинулся дальше.
По дороге вспомнил, что еще есть время забежать за овощами, если, конечно, Йола сама уже не сходила...
Проходя по последней улице в районе особняков, он вдруг заметил, что в воздухе шныряет и жужжит несметные полчища майских жуков. Он вспомнил знойные летние месяцы своего детства — тогда ведь тоже бывали целые нашествия майских жуков, тогда тоже... Эти твари способны обглодать все листья и оставить деревья голыми. А бороться с ними сейчас никто не хочет. И чем только занимаются живущие здесь хозяева? Неужели не слышат их жужжание, шорох и хруст?
Не слышат... Но если даже и услышат, то наверняка скажут: жуки? Какая чепуха! Листья объедают? Может, где и объедают, но только не у нас, у нас такое невозможно!
Теплыми вечерами, когда спускаются сумерки, а воздух насыщен ароматами кухни и всякими шумами, когда из-за кустов сирени то и дело раздается чей-то приглушенный смех, когда слепой Банди усаживается, расставив ноги, на своем низком табурете и через раскрытое окно его дома улица наполняется томительными звуками его скрипки, мелодия кажется еще грустнее в закатных сумерках, которые заботливо прикрывают окрестную обветшалость, до утренней зари притупляют у людей остроту зрения, и лишь при дневном свете бросаются в глаза на этой улице, и вообще в этих местах, всевозможные контрасты,— так вот, в это чудное время на закате дня, когда у матерей хлопот полон рот — надо же всех накормить! — а отцы, вконец измотанные после изнурительного трудового дня, присаживаются на ступеньки перед кухней, закуривают свои трубки и молча глядят куда-то перед собой, уже давно смирившиеся с тяжким уделом кормильца семьи, в эти мгновения, когда малыши уже засыпают, а дети постарше резвятся перед домом, хохочут нарочито громко, словно надеясь таким вот смехом прогнать страх, что вливается в их маленькие души вместе с обволакивающей землю тьмой, в такие минуты, которые человек не забывает до самой смерти и оживляет в памяти каждый раз, когда ему кажется, что жизнь течет как-то уж слишком стремительно, гораздо быстрее, чем казалось раньше, когда он был еще молод и склонен к иллюзиям — мне, мол, все нипочем,— вот тогда, в эти самые часы, и оживали в потайных уголках дворов и садов толстобрюхие, неповоротливые майские жуки: с жужжанием начинали они носиться в воздухе, натыкаясь на людей, ударяясь об оконные стекла, устраивали круговерть меж деревьев, оккупировали их кроны и наконец, отыскав там листочек посочнее, с яростью набрасывались на него.
Но старый Миклош уже тут как тут — он давно подстерегает их! Дождавшись подходящего момента, старик отправляется боевым маршем от дерева к дереву, а по пятам за ним идет войско его маленьких помощников, восторженно следящих за каждым его шагом, ждущих, когда старик, стряхнув хрущей с веток, скомандует идти на них в атаку.
На каждой улице найдется какой-нибудь старый Миклош, окруженный ватагой ребятишек, с радостью помогающих ему истреблять прожорливых насекомых. И эта борьба продолжается до тех пор, пока наконец из-за калиток и из окон не прозвучит привычное: дети! Где вы?! Ужинать пора!
Если брат и сестра почти одногодки и похожи внешне, то их часто принимают за близнецов. Именно так и было с ними. Он всего на одиннадцать месяцев младше сестры, и в три-четыре года их путали даже ближайшие соседи.
Они свыклись друг с другом, как и с тем, что детей в семье только двое. Третий ребенок, Владимир, появился на свет только в пятидесятом году, и поначалу десятилетний брат и одиннадцатилетняя сестра сочли его нежеланным пришельцем, опрокинувшим привычный уклад их жизни. Теперь все внимание родителей было приковано
к нему, и в спокойной доселе семейной атмосфере возникла неведомая прежде напряженность.
Когда Владимир родился, отцу шел сорок четвертый год, да и мать была уже не первой молодости. Всем вокруг казалось, что родители сошли с ума, решившись в таком возрасте завести малыша.
На стройке, где работал отец, мужики любили похохмить на эту тему — мол, последний у Штефана, в общем- то, появился в самую пору.
— Слышь, Штефан, у тебя, должно быть, отличные соседи. Они разделят с тобой все заботы...
— Ничего, я и сам пока справляюсь,— отвечал отец с улыбкой.
— В твоем возрасте сварганить сына... Нет, тут явно что-то не так...
— В каком возрасте? В моем? Да это же самые лучшие годы для мужчины,— не сдавался отец.
— Неужто? — ухмылялись рабочие.
— Я это уже доказал. Вот бы и вам, мужики, попробовать! — хорохорился отец.— Хоть бы ты, Богуш, взялся,— подначивал отец соседа, что был на год старше его.
— Да ну тебя,— отмахивался сосед,— уж лучше я эту штуку узлом завяжу...
— Давай, попробуй! — хохотали рабочие.
— Насколько я тебя знаю, Богуш, жизнь с узлом тебе быстро надоест,— бросил один из них, и отец облегченно вздохнул, поняв, что теперь взялись за Богуша, а он сам оказался наконец вне игры.
— Ты говоришь, Янко, что знаешь меня. Но ведь и я тебя знаю как облупленного! Ты же на это дело бешеный, монахом и дня бы не прожил! — Так Богуш передал эстафету дальше, и под обстрел попал уже Ян; ребята любили подтрунить над ним, зная его страсть к запретному плоду.
— Раз судьба нам послала еще одного,— говорил отец родным и близким,— и его воспитаем, какая разница, двух растить или трех.
— Ангельский ребенок! — ахали тетки над кроваткой малыша.— И личико какое умное! Наверное, Тереза, он самый башковитый вырастет, а уж радости больше всех принесет. Нежеланный ребенок, говорят, самым удачным бывает...
— Это кто же вам сказал,— набросилась на них мать,— что он у нас нежеланный! — Мать склонилась над младенцем, взяла его, завернутого в одеяльце, на руки,
прижала к груди.— Он для нас желанный, самый желанный, так и знайте!
А уж радости больше всех принесет!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38