Конечно, ей нелегко от этого, хотя она и пытается прикрыть шутками свою тоску.
Да, мама права, укоряя нас: ах, дети, дети, разве можно так жить, господи, ну неужели нельзя все по-людски сделать!
Как только Йоле станет легче, попробую опять поговорить с ней, решает Франтишек. Надо внести ясность в это дело. И Йола, наверное, не станет возражать, так что на шутки ее больше не стоит обращать внимание.
Дождь не прекращался. Окно дребезжало под резкими порывами северного ветра, по стеклам сплошным потоком бежала вода, и сквозь ее пелену ничего нельзя было рассмотреть. Через плохо уплотненные рамы струйки текли на подоконник, сливались в лужицы, вот-вот по стене побежит ручеек.
Он взял тряпку, вытер сначала подоконник, а потом и запотевшее окно. В передней раздался звонок. Сняв фартук и поспешно набросив его на крючок около плиты, он пошел открыть дверь.
На пороге стояла сестра. Сложенный зонтик у нее
в руках был почти сухой, видно, пользовалась она им недолго. Тибор наверняка ожидал ее в машине где-нибудь за углом.
— Ты один? — спросила сестра, окинув беглым взглядом кухню и большую комнату.
— Нет, Йола там, в спальне. У нее опять приступ, похолодало сегодня...
— Понятно.
— Проходи в комнату,— пригласил он сестру.
— Не стоит,— покачала она головой.— Лучше на кухне поговорим, не будем ей мешать.
— Садись,— предложил он стул, стоявший у кухонного стола.
Однако сестра не села, а прошла к окну и встала там, глядя куда-то на улицу.
И он остался стоять.
— Послушай, Феро, мы уже не дети, так что не будем играть в прятки,— сказала она напрямик, все еще глядя на затуманенное окно.— Не знаю, может быть, для тебя это удовольствие — вставлять нам палки в колеса... Во всяком случае, мне так кажется... Ты не захотел прописаться у матери, и это твое дело, мы тебя не принуждаем... Но почему ты суешь нос в дела, что тебя не касаются?!
Франтишек воспринял ее выпад совершенно спокойно, в душе он уже давно готовил себя к встрече с сестрой и теперь ожидал от нее нечто подобное.
— Ухмыляешься! — злилась она.— А ведь ты сознательно поносил нас перед матерью! Чернил как последних подонков, словно мы виноваты во всех вселенских бедах! — Она отвернулась от окна, и он увидел ее неестественно бледное лицо; такое лицо сулило неприятную сцену, он чувствовал, что сестра уже начинает терять над собой контроль и с минуты на минуту обрушит на его голову самые обидные слова.
Спокойствие, с которым сестра вошла сюда, было напускным; недолго же продержалась на ней маска благопристойности, мелькнуло у него в голове, и не успел он подыскать подходящий ответ, как комнату потряс разъяренный крик сестры:
— Ты живешь в своем измерении, и коли нравится тебе ходить с голой задницей, так ходи, ради бога, по мне, хоть по миру ступай с протянутой рукой! Но нас оставь в покое, не мешай нам жить, как мы хотим, и, прошу тебя, хотя бы перед матерью не выставляй нас сволочами!
— Я ей сказал только, чтобы она не связывалась с Тибором и не вела с ним никаких дел, ни к чему ей это,— возразил Феро.
— Знаешь, не строй из себя невинное дитя! Ты облил помоями нас обоих!
— А вы не втягивайте мать в ваши махинации! Обходитесь собственными силами! — резко сказал он.
— Ты ей говорил, что мы хотим заработать на тех молодых супругах и собираемся получить от них вдвое больше, чем заплатит государство! Что, не говорил? Не прикидывайся дурачком!
Эх, мама, мама, подумал он с горечью, эта парочка из тебя все жилы вытянет!
— А разве не хотите? — насмешливо поинтересовался он.
— К твоему сведению, не хотим. Речь шла лишь о том, чтобы помочь несчастным молодым людям! И если теперь ничего не получится, то они по крайней мере будут знать, кого проклинать!
— С чего это вы вдруг стали такими бескорыстными? Неужели в вас совесть пробудилась? — съязвил Франтишек и тут же пожалел об этом.
— Нашелся, тоже мне, святой апостол! Кто дал тебе право порочить других?! Знаешь, кто ты? Негодяй, паразит, спишь и видишь, как бы стравить людей друг с другом, а все потому, что жизнь у тебя не сложилась... И если вокруг тебя люди стремятся к чему-то, добиваются, если им что-то удалось в жизни, то ты от зависти готов им горло перегрызть!
Ах ты, господи на небеси, да спустись ты на грешную землю и заткни ей глотку, а то ведь и моему терпению есть предел, еще немного, и я сам это сделаю...
— Когда посторонние проходят мимо нашего дома и брызжут ядовитой слюной, это еще как-то можно понять. Но если собственный брат не может укоротить свою зависть, это уже ни в какие ворота не лезет!
Где ты, девчонка с бантиками, что подрагивали когда- то на твоих косичках, как мотыльки на цветках? Где ты, появись, покажи, хоть на секунду, свою тряпичную куклу, маленькую, с ладонь крестной...
— Человек годами не знает отдыха, вкалывает по вечерам, по выходным, по праздникам, но вы этого не видите и видеть не желаете! Когда вы, завистники, пропивали свои деньги в кабаках, мы отказывали себе во всем, даже в мелких радостях, но вам, паразитам, этого не понять!
Да и было ли все то вообще? Чудесные теплые вечера, воздух, наполненный ароматами кухни, густеющие сумерки, голоса и звуки, приглушенный смех в кустах сирени, скрипка слепого Банди, сладостная мелодия, обволакивающая улицу, ступеньки перед дверью, отцы с трубками или мундштуками, молча глядящие перед собой в никуда, согнувшиеся под тяжким бременем кормильца семьи, смех детей во дворах, страх, вползающий в душу вместе с ночной темнотой... Было или не было...
— Мерзавцы, мерзавцы, эх, какие же вы мерзавцы! Хоть убей, я не отступлюсь! Завидуете, и в этом все дело! Вот если бы вы могли, если б умели... Будь вы на нашем месте, только бы и думали, как урвать кусок побольше да пожирнее. И в чем такие, как вы, могут упрекать нас? В чем? В том, что живем получше вашего, что достигли кое-чего в жизни, что не пожелали прозябать среди вашего брата. Да, мы хорошо живем, а захотим, еще лучше будем жить! Потому что нам не все равно, как жить, нам не наплевать на все, как вам, да, не наплевать!
Неужели эта самоуверенная, алчная женщина с бледным лицом, источающим негодование и ненависть, выросла когда-то в скромном, маленьком доме на Сиреневой улице?
— Ты хоть лопни от злости, а по-другому не будет. Мы жили и будем жить еще лучше! Потому что у мира свои законы, и плевать ему на тебя! Плевать, потому что ты, осел, так ничего и не понял. Все спишь наяву и видишь сны, в точности как наш папочка, который всю жизнь работал как вол, но так и остался с пустыми руками...
— Отца не трогай! — тихо прохрипел Франтишек, и хрип его был настолько страшен, что сестра оторопела и поток ее брани вдруг иссяк; опомнившись, она заторопилась к двери.
— А ты не трогай маму!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
Да, мама права, укоряя нас: ах, дети, дети, разве можно так жить, господи, ну неужели нельзя все по-людски сделать!
Как только Йоле станет легче, попробую опять поговорить с ней, решает Франтишек. Надо внести ясность в это дело. И Йола, наверное, не станет возражать, так что на шутки ее больше не стоит обращать внимание.
Дождь не прекращался. Окно дребезжало под резкими порывами северного ветра, по стеклам сплошным потоком бежала вода, и сквозь ее пелену ничего нельзя было рассмотреть. Через плохо уплотненные рамы струйки текли на подоконник, сливались в лужицы, вот-вот по стене побежит ручеек.
Он взял тряпку, вытер сначала подоконник, а потом и запотевшее окно. В передней раздался звонок. Сняв фартук и поспешно набросив его на крючок около плиты, он пошел открыть дверь.
На пороге стояла сестра. Сложенный зонтик у нее
в руках был почти сухой, видно, пользовалась она им недолго. Тибор наверняка ожидал ее в машине где-нибудь за углом.
— Ты один? — спросила сестра, окинув беглым взглядом кухню и большую комнату.
— Нет, Йола там, в спальне. У нее опять приступ, похолодало сегодня...
— Понятно.
— Проходи в комнату,— пригласил он сестру.
— Не стоит,— покачала она головой.— Лучше на кухне поговорим, не будем ей мешать.
— Садись,— предложил он стул, стоявший у кухонного стола.
Однако сестра не села, а прошла к окну и встала там, глядя куда-то на улицу.
И он остался стоять.
— Послушай, Феро, мы уже не дети, так что не будем играть в прятки,— сказала она напрямик, все еще глядя на затуманенное окно.— Не знаю, может быть, для тебя это удовольствие — вставлять нам палки в колеса... Во всяком случае, мне так кажется... Ты не захотел прописаться у матери, и это твое дело, мы тебя не принуждаем... Но почему ты суешь нос в дела, что тебя не касаются?!
Франтишек воспринял ее выпад совершенно спокойно, в душе он уже давно готовил себя к встрече с сестрой и теперь ожидал от нее нечто подобное.
— Ухмыляешься! — злилась она.— А ведь ты сознательно поносил нас перед матерью! Чернил как последних подонков, словно мы виноваты во всех вселенских бедах! — Она отвернулась от окна, и он увидел ее неестественно бледное лицо; такое лицо сулило неприятную сцену, он чувствовал, что сестра уже начинает терять над собой контроль и с минуты на минуту обрушит на его голову самые обидные слова.
Спокойствие, с которым сестра вошла сюда, было напускным; недолго же продержалась на ней маска благопристойности, мелькнуло у него в голове, и не успел он подыскать подходящий ответ, как комнату потряс разъяренный крик сестры:
— Ты живешь в своем измерении, и коли нравится тебе ходить с голой задницей, так ходи, ради бога, по мне, хоть по миру ступай с протянутой рукой! Но нас оставь в покое, не мешай нам жить, как мы хотим, и, прошу тебя, хотя бы перед матерью не выставляй нас сволочами!
— Я ей сказал только, чтобы она не связывалась с Тибором и не вела с ним никаких дел, ни к чему ей это,— возразил Феро.
— Знаешь, не строй из себя невинное дитя! Ты облил помоями нас обоих!
— А вы не втягивайте мать в ваши махинации! Обходитесь собственными силами! — резко сказал он.
— Ты ей говорил, что мы хотим заработать на тех молодых супругах и собираемся получить от них вдвое больше, чем заплатит государство! Что, не говорил? Не прикидывайся дурачком!
Эх, мама, мама, подумал он с горечью, эта парочка из тебя все жилы вытянет!
— А разве не хотите? — насмешливо поинтересовался он.
— К твоему сведению, не хотим. Речь шла лишь о том, чтобы помочь несчастным молодым людям! И если теперь ничего не получится, то они по крайней мере будут знать, кого проклинать!
— С чего это вы вдруг стали такими бескорыстными? Неужели в вас совесть пробудилась? — съязвил Франтишек и тут же пожалел об этом.
— Нашелся, тоже мне, святой апостол! Кто дал тебе право порочить других?! Знаешь, кто ты? Негодяй, паразит, спишь и видишь, как бы стравить людей друг с другом, а все потому, что жизнь у тебя не сложилась... И если вокруг тебя люди стремятся к чему-то, добиваются, если им что-то удалось в жизни, то ты от зависти готов им горло перегрызть!
Ах ты, господи на небеси, да спустись ты на грешную землю и заткни ей глотку, а то ведь и моему терпению есть предел, еще немного, и я сам это сделаю...
— Когда посторонние проходят мимо нашего дома и брызжут ядовитой слюной, это еще как-то можно понять. Но если собственный брат не может укоротить свою зависть, это уже ни в какие ворота не лезет!
Где ты, девчонка с бантиками, что подрагивали когда- то на твоих косичках, как мотыльки на цветках? Где ты, появись, покажи, хоть на секунду, свою тряпичную куклу, маленькую, с ладонь крестной...
— Человек годами не знает отдыха, вкалывает по вечерам, по выходным, по праздникам, но вы этого не видите и видеть не желаете! Когда вы, завистники, пропивали свои деньги в кабаках, мы отказывали себе во всем, даже в мелких радостях, но вам, паразитам, этого не понять!
Да и было ли все то вообще? Чудесные теплые вечера, воздух, наполненный ароматами кухни, густеющие сумерки, голоса и звуки, приглушенный смех в кустах сирени, скрипка слепого Банди, сладостная мелодия, обволакивающая улицу, ступеньки перед дверью, отцы с трубками или мундштуками, молча глядящие перед собой в никуда, согнувшиеся под тяжким бременем кормильца семьи, смех детей во дворах, страх, вползающий в душу вместе с ночной темнотой... Было или не было...
— Мерзавцы, мерзавцы, эх, какие же вы мерзавцы! Хоть убей, я не отступлюсь! Завидуете, и в этом все дело! Вот если бы вы могли, если б умели... Будь вы на нашем месте, только бы и думали, как урвать кусок побольше да пожирнее. И в чем такие, как вы, могут упрекать нас? В чем? В том, что живем получше вашего, что достигли кое-чего в жизни, что не пожелали прозябать среди вашего брата. Да, мы хорошо живем, а захотим, еще лучше будем жить! Потому что нам не все равно, как жить, нам не наплевать на все, как вам, да, не наплевать!
Неужели эта самоуверенная, алчная женщина с бледным лицом, источающим негодование и ненависть, выросла когда-то в скромном, маленьком доме на Сиреневой улице?
— Ты хоть лопни от злости, а по-другому не будет. Мы жили и будем жить еще лучше! Потому что у мира свои законы, и плевать ему на тебя! Плевать, потому что ты, осел, так ничего и не понял. Все спишь наяву и видишь сны, в точности как наш папочка, который всю жизнь работал как вол, но так и остался с пустыми руками...
— Отца не трогай! — тихо прохрипел Франтишек, и хрип его был настолько страшен, что сестра оторопела и поток ее брани вдруг иссяк; опомнившись, она заторопилась к двери.
— А ты не трогай маму!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38