— поддакнул Богуш, отпивая из стакана.
— А помнишь, Йожко, первомайские праздники, помнишь, как мы их отмечали? — спросил Вондра у Богуша.— Никто нас не гнал тогда на демонстрацию, сами шли раным-раненько, еще шести не было, собирались вон там, у Братиславских ворот, духовой оркестр играл, аж стены тряслись, солнце светило на всю катушку, мне сейчас кажется, что тогда ни одного Первого мая не было без солнышка, все кругом зеленело, цвело, пахло, ты помнишь, Йожко?
— Как не помнить,— растроганно ответил Богуш.— Мальчишки приезжали на велосипедах, в спицы они вплетали такие яркие бумажные ленты — белые, синие и красные, украшали ими и руль, и раму...
— На демонстрацию мы шли вот с такими огромными кувалдами,— широко развел руки Вондра.— С ненастоящими, конечно,— фанерными. Эти игрушки в черный цвет выкрашивались.
— Народу на всех улицах полным-полно, можно было встретить даже тех, с кем целый год не виделся. Потом всей толпой валили на набережную и сливались в одну колонну, широкую, как наша река,— Богуш кивнул головой в сторону порта,— и уже колонной шли в город.
— А мы надевали новенькие спецовки, вот такие, как на тебе сейчас.— Вондра по-дружески положил руку на плечо Костовича.— Куртки рабочие новые, на голове берет и кувалда на плече, а впереди оркестр духовой — так гремел, что даже воздух дрожал.
— Сколько же людей собиралось, кто не видел, не
поверит, сколько наша улица может вместить! — Богуш обвел всех глазами, призывая в свидетели.
— Точно, собиралось,— подтвердил Вондра.— Спецовки эти мы получали в конце апреля, а ботинки рабочие начищали к Маю так, что блестели как зеркало...
Франтишек послушал их еще немного, потом пошел посмотреть, как продвинулось дело.
Из прутьев, заготовленных доктором, получилось пять ребер. Хватит, подумал Франтишек, по размеру каркас будет примерно такой, какой хотел Костович. И Вондра не обманул: в полосах уже просверлены отверстия, причем аккуратно и точно.
Осталось приварить к ребрам ушки, размышлял Франтишек, и можно собирать всю конструкцию...
— Ну как? Доделаем? Остались пустяки,— призвал он троицу, сидящую за столом.
Но те и ухом не повели.
— Никто не хочет мне помочь?
— Брось все как есть! — рявкнул Богуш.— Присядь-ка лучше к нам. На вот, выпей! — Чуть ли не силой он сунул ему в руку стакан с вином.— Отдохни, Ферко, успокойся, выпей за наше здоровье...
— Что-то не хочется...
— Времени у нас вагон, Ферко, успеем,— махнул рукой Богуш.
— Там же на полчаса работы,— робко вразумлял их Франтишек.
— Слушай, отстань! — резко оборвал его старый голубятник.— Ну чего ты ноешь? Завтра закончим.
— Как «завтра»? Не знаю, смогу ли я, у меня других дел полно,— возмутился Франтишек.
— А мы и без тебя справимся,— ответил Вондра, обнимая своих приятелей за плечи.
— Сегодня можно было бы отвезти каркас на участок. Олах просил к вечеру вернуть ему тележку.
— Так верни,— сказал Богуш.— У меня своя есть, даже две.
— Ну как хотите,— сдался Франтишек, поскольку силы были явно неравны. Он заметил, что и Костович усердно поддакивал Богушу и Вондре.
— Все сделаем. Верно? И каркас доставим на участок. Конечно, доставим. Вещь будет не хуже заводской, хоть на выставке показывай, не волнуйся, Лайош,— заверил Богуш Костовича.— Мы еще его так покрасим, рот разинешь...
Франтишек взял свой стакан, сел поодаль от них, около пня, что остался от старого абрикосового дерева. Потягивая вино, он смотрел на спины трех стариков, не обращавших на него никакого внимания. А они вспоминали годы, когда стояли долгие, жаркие лета...
Долгие, знойные... Франтишек закрыл глаза. Где вы теперь, бесконечные, балканские!..
Не любила она ездить в город в эти часы. А уж центр и прилегающие главные улицы и сейчас старается обходить за километр, хотя ей это почти не удается.
В период летних отпусков в центре невероятная сутолока. В субботу же здесь творится еще больший бедлам. Запруженные автомобилями и автобусами улицы — характерная черта эпохи и человека в ней. Люди гоняются за тем, чего им якобы не хватает дома. Чехи и словаки устремляются к теплым морям. Немцы — туда же или на худой конец к озеру Балатон, народы, живущие у южных морей, тянутся в обратном направлении, венгры наводняют магазины словацких приграничных городов, словаки же прочесывают магазины по другую сторону границы, а сколько спешки, суеты, нервов в этой беспрерывной миграции народов!
Она выскакивает из опасной зоны и попадает в атмосферу тихих кривых улочек, но этот рывок стоит ей пота и одышки. Теперь надо немного отдохнуть, что-то в боку закололо, и перевести дух, время еще есть.
Вчера вечером ей позвонила дочь, спрашивала, не заехать ли за ней на машине. Зачем, отвечала она, ведь у вас сейчас своих дел по горло, доберусь потихоньку пешком, не нужно сюда ездить, терять время... Дочь это, понятно, устроило, возражать матери она не стала, сразу же согласилась, не преминув, правда, напомнить, что ждут ее не позднее десяти!
Да-да, дочка дважды подчеркнула, чтобы я пришла не позже десяти часов, ой, пора, хватит отдыхать...
Подходя к особняку, облицованному снаружи темно- коричневой керамической плиткой, она не в первый раз почувствовала, как холодок пробегает по спине. Неужто здесь, в таком роскошном доме, живет дочь, неужели ее Зузка здесь хозяйничает! Господи! У нее даже закружилась голова от этой мысли.
Перед домом она увидела три легковые машины. Желтую, принадлежащую зятю, она сразу узнала, а вот другие две — красную и белую — нет.
Это, наверно, машины родственников Тибора, что сегодня ночевали у них... Семейство Рейфов, по рассказам дочери, довольно многочисленное. Да она и сама кое-что помнит. Вспоминает старого мастера — вот он стоит перед мастерской на солнцепеке, опершись о дверной косяк, с сигаретой во рту, глядя куда-то вдаль, где раскинулось католическое кладбище...
Мастерская старого Рейфа находилась недалеко от Сиреневой улицы, в одноэтажном доме в Кладбищенском проезде. В этом доме помимо мастерской имелось еще несколько квартир, их окна выходили на Долгую улицу. Вход в мастерскую был со стороны Кладбищенского проезда. Одну из квартир арендовала семья Рейфов — они, как и другие семьи, жили на правах квартирантов; дом, принадлежавший когда-то некоему Гроссовцу, вскоре после войны отошел в собственность государства, но условия жизни в нем от этого мало изменились. Для естественных надобностей в распоряжении жильцов оставались те же две деревянные будки в конце гнилого двора, по которому, как и прежде, нагло шныряли крысы, в дождливую погоду квартирки продолжало заливать, а за водой нужно было ходить на улицу к колонке.
Старый мастер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
— А помнишь, Йожко, первомайские праздники, помнишь, как мы их отмечали? — спросил Вондра у Богуша.— Никто нас не гнал тогда на демонстрацию, сами шли раным-раненько, еще шести не было, собирались вон там, у Братиславских ворот, духовой оркестр играл, аж стены тряслись, солнце светило на всю катушку, мне сейчас кажется, что тогда ни одного Первого мая не было без солнышка, все кругом зеленело, цвело, пахло, ты помнишь, Йожко?
— Как не помнить,— растроганно ответил Богуш.— Мальчишки приезжали на велосипедах, в спицы они вплетали такие яркие бумажные ленты — белые, синие и красные, украшали ими и руль, и раму...
— На демонстрацию мы шли вот с такими огромными кувалдами,— широко развел руки Вондра.— С ненастоящими, конечно,— фанерными. Эти игрушки в черный цвет выкрашивались.
— Народу на всех улицах полным-полно, можно было встретить даже тех, с кем целый год не виделся. Потом всей толпой валили на набережную и сливались в одну колонну, широкую, как наша река,— Богуш кивнул головой в сторону порта,— и уже колонной шли в город.
— А мы надевали новенькие спецовки, вот такие, как на тебе сейчас.— Вондра по-дружески положил руку на плечо Костовича.— Куртки рабочие новые, на голове берет и кувалда на плече, а впереди оркестр духовой — так гремел, что даже воздух дрожал.
— Сколько же людей собиралось, кто не видел, не
поверит, сколько наша улица может вместить! — Богуш обвел всех глазами, призывая в свидетели.
— Точно, собиралось,— подтвердил Вондра.— Спецовки эти мы получали в конце апреля, а ботинки рабочие начищали к Маю так, что блестели как зеркало...
Франтишек послушал их еще немного, потом пошел посмотреть, как продвинулось дело.
Из прутьев, заготовленных доктором, получилось пять ребер. Хватит, подумал Франтишек, по размеру каркас будет примерно такой, какой хотел Костович. И Вондра не обманул: в полосах уже просверлены отверстия, причем аккуратно и точно.
Осталось приварить к ребрам ушки, размышлял Франтишек, и можно собирать всю конструкцию...
— Ну как? Доделаем? Остались пустяки,— призвал он троицу, сидящую за столом.
Но те и ухом не повели.
— Никто не хочет мне помочь?
— Брось все как есть! — рявкнул Богуш.— Присядь-ка лучше к нам. На вот, выпей! — Чуть ли не силой он сунул ему в руку стакан с вином.— Отдохни, Ферко, успокойся, выпей за наше здоровье...
— Что-то не хочется...
— Времени у нас вагон, Ферко, успеем,— махнул рукой Богуш.
— Там же на полчаса работы,— робко вразумлял их Франтишек.
— Слушай, отстань! — резко оборвал его старый голубятник.— Ну чего ты ноешь? Завтра закончим.
— Как «завтра»? Не знаю, смогу ли я, у меня других дел полно,— возмутился Франтишек.
— А мы и без тебя справимся,— ответил Вондра, обнимая своих приятелей за плечи.
— Сегодня можно было бы отвезти каркас на участок. Олах просил к вечеру вернуть ему тележку.
— Так верни,— сказал Богуш.— У меня своя есть, даже две.
— Ну как хотите,— сдался Франтишек, поскольку силы были явно неравны. Он заметил, что и Костович усердно поддакивал Богушу и Вондре.
— Все сделаем. Верно? И каркас доставим на участок. Конечно, доставим. Вещь будет не хуже заводской, хоть на выставке показывай, не волнуйся, Лайош,— заверил Богуш Костовича.— Мы еще его так покрасим, рот разинешь...
Франтишек взял свой стакан, сел поодаль от них, около пня, что остался от старого абрикосового дерева. Потягивая вино, он смотрел на спины трех стариков, не обращавших на него никакого внимания. А они вспоминали годы, когда стояли долгие, жаркие лета...
Долгие, знойные... Франтишек закрыл глаза. Где вы теперь, бесконечные, балканские!..
Не любила она ездить в город в эти часы. А уж центр и прилегающие главные улицы и сейчас старается обходить за километр, хотя ей это почти не удается.
В период летних отпусков в центре невероятная сутолока. В субботу же здесь творится еще больший бедлам. Запруженные автомобилями и автобусами улицы — характерная черта эпохи и человека в ней. Люди гоняются за тем, чего им якобы не хватает дома. Чехи и словаки устремляются к теплым морям. Немцы — туда же или на худой конец к озеру Балатон, народы, живущие у южных морей, тянутся в обратном направлении, венгры наводняют магазины словацких приграничных городов, словаки же прочесывают магазины по другую сторону границы, а сколько спешки, суеты, нервов в этой беспрерывной миграции народов!
Она выскакивает из опасной зоны и попадает в атмосферу тихих кривых улочек, но этот рывок стоит ей пота и одышки. Теперь надо немного отдохнуть, что-то в боку закололо, и перевести дух, время еще есть.
Вчера вечером ей позвонила дочь, спрашивала, не заехать ли за ней на машине. Зачем, отвечала она, ведь у вас сейчас своих дел по горло, доберусь потихоньку пешком, не нужно сюда ездить, терять время... Дочь это, понятно, устроило, возражать матери она не стала, сразу же согласилась, не преминув, правда, напомнить, что ждут ее не позднее десяти!
Да-да, дочка дважды подчеркнула, чтобы я пришла не позже десяти часов, ой, пора, хватит отдыхать...
Подходя к особняку, облицованному снаружи темно- коричневой керамической плиткой, она не в первый раз почувствовала, как холодок пробегает по спине. Неужто здесь, в таком роскошном доме, живет дочь, неужели ее Зузка здесь хозяйничает! Господи! У нее даже закружилась голова от этой мысли.
Перед домом она увидела три легковые машины. Желтую, принадлежащую зятю, она сразу узнала, а вот другие две — красную и белую — нет.
Это, наверно, машины родственников Тибора, что сегодня ночевали у них... Семейство Рейфов, по рассказам дочери, довольно многочисленное. Да она и сама кое-что помнит. Вспоминает старого мастера — вот он стоит перед мастерской на солнцепеке, опершись о дверной косяк, с сигаретой во рту, глядя куда-то вдаль, где раскинулось католическое кладбище...
Мастерская старого Рейфа находилась недалеко от Сиреневой улицы, в одноэтажном доме в Кладбищенском проезде. В этом доме помимо мастерской имелось еще несколько квартир, их окна выходили на Долгую улицу. Вход в мастерскую был со стороны Кладбищенского проезда. Одну из квартир арендовала семья Рейфов — они, как и другие семьи, жили на правах квартирантов; дом, принадлежавший когда-то некоему Гроссовцу, вскоре после войны отошел в собственность государства, но условия жизни в нем от этого мало изменились. Для естественных надобностей в распоряжении жильцов оставались те же две деревянные будки в конце гнилого двора, по которому, как и прежде, нагло шныряли крысы, в дождливую погоду квартирки продолжало заливать, а за водой нужно было ходить на улицу к колонке.
Старый мастер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38