Хорошим людям не страшны никакие трудности и лишения. Страшны ложь, ханжество, лицемерие, разрыв между словом и делом. Особенно если какой-нибудь высокопоставленный чинуша начинает средь черной ночи заверять, что вокруг белый день.
Спустившись в столовую, они увидели, что все столики сдвинуты в один большой стол. «Да ведь сегодня же Первое мая!» — осенило Догару. Директор санатория пожелал всем «такой же счастливой и светлой жизни, как нынешний солнечный день», и первый захлопал в ладоши.
— Вы прочли письмо Дамаскина, товарищ Догару? — спросила Ольга открыто.
— Прочел, товарищ Стайку. Думаю, что он прав почти по всем пунктам. Есть, конечно, некоторая запальчивость и неуверенность, но, в сущности, дела обстоят именно так. Это один из тех бесчисленных сигналов, которые мы теперь стали получать. Факт сам по себе положительный, настраивающий оптимистично. Что собираешься делать?
— Дамаскин прав. Мне надо работать в отделе печати...— И, повернувшись к Косме, она тихо прибавила: — Мой муж такого же мнения.
Вечер удался. Под конец показали интересный фильм. А ночью Кристина вдруг вскочила в испуге:
— Папуля, слышишь? Что-то случилось.
Догару набросил на плечи халат и вышел в коридор. Горели все светильники. Сестры суматошно бегали взад-вперед. Наспех одетый Павел Косма метался между ними, взывая умоляющим голосом:
— Ну сделайте что-нибудь... Она умирает...
Глаза его были полны отчаяния и безутешной боли. Догару подбежал к нему.
— Что происходит?
— Врач говорит, преждевременные роды. Но у них ни одной акушерки. Телефон не работает. «Скорой» тоже нет. А я дорогу не знаю.
— Быстро ключи от машины!
Как был, в халате, он сел за руль и помчался по лесной дороге, разрезая тьму ослепительным светом фар. Через полчаса он вернулся в санаторий с акушером из Олэнешти, которого вытащил прямо из постели.
— Придет и «скорая» со всем необходимым. В случае надобности ее перевезут в больницу Рымнику-Вылчи.
К утру Ольге стало хуже, время от времени она теряла сознание. Врачи беспомощно суетились. Косма сидел в холле, подперев голову руками и уже ничего не соображая. Догару не отходил от телефона. Наконец ему дали связь с Бухарестом. Он попросил Михая, секретаря Центрального Комитета. На работе его, конечно, уже не застали. Догару уговорил телефонистку позвонить домой. Михай ответил сонным голосом, но ситуацию оценил мгновенно:
— Хорошо. Ждите. Пришлем вертолет.
Через два часа винтокрылая машина приземлилась на площадке перед санаторием. Ольгу быстро перенесли на борт. Косма был рядом. Он горячо пожал Догару руку. Но тот отвел его в сторону.
— Послушай, Павел Косма. Может быть, когда-нибудь я прощу тебе то, что ты сделал Виктору Пэкурару. Но запомни: на тебя свалилось огромное счастье, которого ты не заслуживаешь. Ольга — это человек, перед которым нужно преклоняться. Знай, если ты когда-нибудь причинишь ей зло, прощения не жди. Испепелю. Я это тебе сейчас говорю, у этого вертолета. Желаю ей удачных родов, славного ребенка. Заботься о них обоих. И никогда не забывай, скольких людей ты сделал несчастными!
Косма слушал напряженно, лицо у него было суровое, изможденное. Когда Догару замолчал и протянул руку, он стиснул ее в своих ладонях и хрипло прошептал:
— Даю вам слово!
Было самое начало июня. День кончался, и небо в лучах заката переливалось то пурпурными, то красными, то оранжевыми отсветами. На темно-синем фоне горизонта солнце казалось огромным спелым персиком. Тени от деревьев становились все длиннее, здания обретали причудливые, сказочные очертания — даже неказистые домишки городской окраины.
Штефан и Санда стояли, зачарованные великолепием открывшегося перед ними вида. Дальний склон, сплошь заросший вековыми елями, был густого и ровного сине-зеленого цвета, а ближний завораживал переливами того же неповторимого цвета — от прозрачности морского прибоя до сизого глянца спелой сливы... В это мгновение солнце коснулось горизонта, и все: небо, лес, дома, горные тропки — поглотила сиреневая тень.
Белый домик деда Панделе, едва проглядывавший сквозь буйные заросли плодовых деревьев, тоже стал сиреневым. Даже в стеклах окон играли отблески загадочного, холодного и такого пленительного лилового царства. А солнце на горизонте так неотвратимо, так обреченно погружалось в бездну, что невольно рождались мысли о неизбежном конце всего живого. Солнце боролось, как отважный воин, который знает, что надежды нет, но сражается до конца. Вот уже только осколок остался от кровоточащего диска. Потом исчез и он. А вместе с ним растаяло сиреневое царство. На город опустился ночной мрак.
Санда стояла, прижавшись к плечу Штефана. Когда темнота окутала улицу, она воскликнула:
— Какое чудо!.. И вместе о тем как страшно. Будто жизнь человеческая угасает.
Штефан обнял ее за плечи.
— Нет, Санда. Солнце завтра на заре взойдет снова, а человек уходит навсегда.
— А мне иногда кажется, что это не так,— задумчиво сказала Санда. — Все зависит от того, что оставишь после себя. У одних есть дети, которые продолжают жить делами, мечтами и надеждами родителей, а другие живут в нашей памяти тем добром, которое они делали для людей. Вот как дядюшка Виктор.
— Да-а, прошел год, а он для нас как живой. Точно, сегодня ровно год, а я-то думаю: почему дед Панделе пригласил нас именно сегодня?
— Он действительно отмечает эту годовщину. На заводе было бы официально, не то что здесь, среди самых преданных его друзей и учеников. Жаль, что Ралуки не будет. Я ее видела две недели назад — она приезжала сдавать документы в политехнический. Странная она какая-то... Мы долго разговаривали. Но я потом расскажу. Зато Ли-кэ здесь, мне кажется, он приехал насовсем, решил вернуться на «Энергию».
И Санда, привычно подхватив Штефана под руку, увлекла его к дому. Дед Панделе встречал гостей у калитки. В черном пиджаке и белой рубашке с галстуком он казался строже и старше. Во всем его облике чувствовалась скорбная торжественность.
Просторный дом был полон людей. На почетном месте восседал главный инженер Овидиу Наста, старейшина заводского коллектива. У Кристи, Станчу, Мани и Василиу пылали щеки: видно было, что они уже помянули покойного, не дожидаясь прибытия «руководящего звена». Дан Ис-пас оживленно беседовал с Ликэ Барбэлатэ, который очень возмужал за это время. Даже веснушки поредели на его улыбчивом лице. Только по-прежнему сыпал он шутками и анекдотами — казалось, он просто нашпигован ими.
— Итак, все в сборе,— объявил, волнуясь, дед Панделе. — Прошу вас, дорогие гости, в сад, попробуем, что приготовили нам мои заботливые соседушки.
Над длинным столом низко свисали ветви деревьев, украшенные разноцветными лампочками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103
Спустившись в столовую, они увидели, что все столики сдвинуты в один большой стол. «Да ведь сегодня же Первое мая!» — осенило Догару. Директор санатория пожелал всем «такой же счастливой и светлой жизни, как нынешний солнечный день», и первый захлопал в ладоши.
— Вы прочли письмо Дамаскина, товарищ Догару? — спросила Ольга открыто.
— Прочел, товарищ Стайку. Думаю, что он прав почти по всем пунктам. Есть, конечно, некоторая запальчивость и неуверенность, но, в сущности, дела обстоят именно так. Это один из тех бесчисленных сигналов, которые мы теперь стали получать. Факт сам по себе положительный, настраивающий оптимистично. Что собираешься делать?
— Дамаскин прав. Мне надо работать в отделе печати...— И, повернувшись к Косме, она тихо прибавила: — Мой муж такого же мнения.
Вечер удался. Под конец показали интересный фильм. А ночью Кристина вдруг вскочила в испуге:
— Папуля, слышишь? Что-то случилось.
Догару набросил на плечи халат и вышел в коридор. Горели все светильники. Сестры суматошно бегали взад-вперед. Наспех одетый Павел Косма метался между ними, взывая умоляющим голосом:
— Ну сделайте что-нибудь... Она умирает...
Глаза его были полны отчаяния и безутешной боли. Догару подбежал к нему.
— Что происходит?
— Врач говорит, преждевременные роды. Но у них ни одной акушерки. Телефон не работает. «Скорой» тоже нет. А я дорогу не знаю.
— Быстро ключи от машины!
Как был, в халате, он сел за руль и помчался по лесной дороге, разрезая тьму ослепительным светом фар. Через полчаса он вернулся в санаторий с акушером из Олэнешти, которого вытащил прямо из постели.
— Придет и «скорая» со всем необходимым. В случае надобности ее перевезут в больницу Рымнику-Вылчи.
К утру Ольге стало хуже, время от времени она теряла сознание. Врачи беспомощно суетились. Косма сидел в холле, подперев голову руками и уже ничего не соображая. Догару не отходил от телефона. Наконец ему дали связь с Бухарестом. Он попросил Михая, секретаря Центрального Комитета. На работе его, конечно, уже не застали. Догару уговорил телефонистку позвонить домой. Михай ответил сонным голосом, но ситуацию оценил мгновенно:
— Хорошо. Ждите. Пришлем вертолет.
Через два часа винтокрылая машина приземлилась на площадке перед санаторием. Ольгу быстро перенесли на борт. Косма был рядом. Он горячо пожал Догару руку. Но тот отвел его в сторону.
— Послушай, Павел Косма. Может быть, когда-нибудь я прощу тебе то, что ты сделал Виктору Пэкурару. Но запомни: на тебя свалилось огромное счастье, которого ты не заслуживаешь. Ольга — это человек, перед которым нужно преклоняться. Знай, если ты когда-нибудь причинишь ей зло, прощения не жди. Испепелю. Я это тебе сейчас говорю, у этого вертолета. Желаю ей удачных родов, славного ребенка. Заботься о них обоих. И никогда не забывай, скольких людей ты сделал несчастными!
Косма слушал напряженно, лицо у него было суровое, изможденное. Когда Догару замолчал и протянул руку, он стиснул ее в своих ладонях и хрипло прошептал:
— Даю вам слово!
Было самое начало июня. День кончался, и небо в лучах заката переливалось то пурпурными, то красными, то оранжевыми отсветами. На темно-синем фоне горизонта солнце казалось огромным спелым персиком. Тени от деревьев становились все длиннее, здания обретали причудливые, сказочные очертания — даже неказистые домишки городской окраины.
Штефан и Санда стояли, зачарованные великолепием открывшегося перед ними вида. Дальний склон, сплошь заросший вековыми елями, был густого и ровного сине-зеленого цвета, а ближний завораживал переливами того же неповторимого цвета — от прозрачности морского прибоя до сизого глянца спелой сливы... В это мгновение солнце коснулось горизонта, и все: небо, лес, дома, горные тропки — поглотила сиреневая тень.
Белый домик деда Панделе, едва проглядывавший сквозь буйные заросли плодовых деревьев, тоже стал сиреневым. Даже в стеклах окон играли отблески загадочного, холодного и такого пленительного лилового царства. А солнце на горизонте так неотвратимо, так обреченно погружалось в бездну, что невольно рождались мысли о неизбежном конце всего живого. Солнце боролось, как отважный воин, который знает, что надежды нет, но сражается до конца. Вот уже только осколок остался от кровоточащего диска. Потом исчез и он. А вместе с ним растаяло сиреневое царство. На город опустился ночной мрак.
Санда стояла, прижавшись к плечу Штефана. Когда темнота окутала улицу, она воскликнула:
— Какое чудо!.. И вместе о тем как страшно. Будто жизнь человеческая угасает.
Штефан обнял ее за плечи.
— Нет, Санда. Солнце завтра на заре взойдет снова, а человек уходит навсегда.
— А мне иногда кажется, что это не так,— задумчиво сказала Санда. — Все зависит от того, что оставишь после себя. У одних есть дети, которые продолжают жить делами, мечтами и надеждами родителей, а другие живут в нашей памяти тем добром, которое они делали для людей. Вот как дядюшка Виктор.
— Да-а, прошел год, а он для нас как живой. Точно, сегодня ровно год, а я-то думаю: почему дед Панделе пригласил нас именно сегодня?
— Он действительно отмечает эту годовщину. На заводе было бы официально, не то что здесь, среди самых преданных его друзей и учеников. Жаль, что Ралуки не будет. Я ее видела две недели назад — она приезжала сдавать документы в политехнический. Странная она какая-то... Мы долго разговаривали. Но я потом расскажу. Зато Ли-кэ здесь, мне кажется, он приехал насовсем, решил вернуться на «Энергию».
И Санда, привычно подхватив Штефана под руку, увлекла его к дому. Дед Панделе встречал гостей у калитки. В черном пиджаке и белой рубашке с галстуком он казался строже и старше. Во всем его облике чувствовалась скорбная торжественность.
Просторный дом был полон людей. На почетном месте восседал главный инженер Овидиу Наста, старейшина заводского коллектива. У Кристи, Станчу, Мани и Василиу пылали щеки: видно было, что они уже помянули покойного, не дожидаясь прибытия «руководящего звена». Дан Ис-пас оживленно беседовал с Ликэ Барбэлатэ, который очень возмужал за это время. Даже веснушки поредели на его улыбчивом лице. Только по-прежнему сыпал он шутками и анекдотами — казалось, он просто нашпигован ими.
— Итак, все в сборе,— объявил, волнуясь, дед Панделе. — Прошу вас, дорогие гости, в сад, попробуем, что приготовили нам мои заботливые соседушки.
Над длинным столом низко свисали ветви деревьев, украшенные разноцветными лампочками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103