Став дипломированным экономистом, вернулся в родной город с направлением на завод «Энергия». И тут попал в руки Виктора Пэкурару.
С первых же шагов на заводе Василе показал себя человеком серьезным, исполнительным. Коллеги по работе ценили его за спокойный, ровный характер, врожденный такт, неприятие алкоголя и табака. Член партии еще со студенческих лет, Василе вкладывал в работу всю душу. Зная его покладистый характер, коллеги не только свои служебные, но и общественные нагрузки сваливали на него. Пока по выходным дням они ухаживали за девушками, загорали и купались, он безропотно отдувался за всех. И никому даже в голову не приходило поблагодарить его. На Василе во всем можно было положиться, и главбух скоро понял это — уезжая в командировки, он спокойно оставлял Думитреску вместо себя. Честность этого неприметного человека была общеизвестна, о его потрясающей аккуратности даже ходили анекдоты. И в свои тридцать лет, прослыв безнадежным скромнягой, он так и остался неженатым.
У Ралуки жизнь складывалась иначе. Вся она удалась в мать — среднего роста, пухленькая, пышные каштановые волосы, вздернутый носик и огромные серые глаза, ясные, как родниковая вода. Она была очень мила, особенно когда смеялась — словно рассыпала вокруг серебряные бусинки. Немало парней тайно вздыхали по очаровательным ямочкам на ее щеках. Но сказать ей об этом не осмеливался ни один, опасаясь острого как бритва языка. С ранних лет шустрая, вечно что-то напевающая, готовая к проказам и дракам вместе с мальчишками своего предместья, она и училась великолепно, неизменно была лучшей в классе, председателем пионерской дружины.
Лицей Ралука окончила с отличием, но, ко всеобщему удивлению, не захотела подавать документы в институт. На все расспросы Панделе Думитреску только усмехался в усы: «Девица взрослая, восемнадцать лет исполнилось, уже и на выборах голосовала. Зачем я буду неволить дочку? Пусть сама выбирает себе дорогу». Ралука поступила на «Энергию» ученицей в намоточный цех. А через год ее послали на курсы повышения квалификации. В двадцать лет она завоевала звание «лучший по профессии». И вскоре была избрана освобожденным секретарем комсомольской организации, а на городской конференции ее выбрали членом муниципального комитета СКМ. Со свойственным ей упорством Ралука занималась на вечерних конструкторских курсах и поступила в проектный отдел, не оставив и общественную работу. Друзей у Ралуки не было. Один Ликэ Барбэлатэ. Но тут уж другой сказ, недаром же деда Панделе мучила бессонница. Конечно, была бы жива Тинка, она, без сомнения, сумела бы найти путь к сердцу дочки. Да и к сердцу Василе тоже. А вот отец и понятия не имеет, как подойти к детям в таких делах. Внешне, пожалуй, все обстояло нормально. Но только внешне.
Многое тревожило в то лето деда Панделе. Он пришел к выводу, что жизнь его, в общем-то, закончена. Выйдя на пенсию, он почувствовал себя чертополохом, вырванным с корнями и брошенным на обочине. Без завода жить он не мог, каждый день бывал там, вникал во все проблемы. И однажды на собрании первичной парторганизации выступил в поддержку инженера Савы, который работал тогда в проектном бюро и ставил вопрос об изменении профиля завода. Но Павел Косма велел передать старику, чтоб умерил свой пыл, если хочет еще ходить по заводу. И дед Панделе притих, на собраниях молчал. Но самоубийство Виктора Пэкурару настолько потрясло его, что молчать он больше не мог.
Через несколько дней после встречи на заводе он позвонил Штефану Попэ и напомнил об обещании навестить его.
— Прости, дядюшка Панделе, — ответил Штефан.— Не думай, я не забыл. Мне нужно было только кое в чем разобраться. Если примешь нас, завтра придем.
— Но я приглашал тебя одного... — смутился Панделе.
— Куда же я без Санды? Мы с ней одно целое, поэтому можешь считать, что я приду один.
— Ну конечно, если это Санда, я вдвойне счастлив буду! — обрадовался Панделе.— А то мне боязно стало: вдруг ты какого-нибудь начальничка приведешь на мою голову?
Санда и Штефан медленно взбирались на холм, держась по привычке за руки. Когда Санда оказалась впереди, Штефан огорчился ее тяжелой походке, так не вязавшейся с маленькой фигуркой. Он рассматривал ее округлые загорелые плечи, полноватые ноги. Вскоре поняв это, Санда замедлила шаг и взяла его под руку.
— Посмотри, Штефан, какой красивый дом у деда Панделе. Вот настоящий хозяин. Там чувствуешь себя как в крепости.
Штефан обнял ее за плечи и пошутил:
— Так-так, видно, моя жена тропочку сюда протоптала. Случайно не Василе тебя околдовал?
— Ну, Штефан, ты меня недооцениваешь. Какой женщине может понравиться этот арифмометр? От отца он унаследовал только лысину, это ж надо — в тридцать лет! А в остальном...
— Не увиливай, факт остается фактом — ты бываешь здесь чаще, чем дома.
— А что, по-твоему, делать пропагандисту? Не встречаться с людьми? Знать их только по заседаниям? Это вы так работаете — зарылись в бумагах, носа за порог не кажете.
Ну конечно, Санда шутила. Штефан был вечным командировочным, она сама не раз жаловалась, что его домой на аркане не затащишь. И теперь Штефан с готовностью подыгрывал ей — соглашался с самыми незаслуженными упреками, признавался во всех мыслимых и немыслимых грехах, радуясь тому, что со лба ее сходят морщинки, а глаза сияют.
Дом был залит огнями: Думитреску явно ждали гостей. Едва переступив порог, Штефан почувствовал, что хозяева приготовились к торжеству. Нет, не такого он ожидал приема. В дом деда Панделе он привык приходить запросто. Если семья сидела за столом, для него всегда находилась ложка. Сразу после обеда голова деда Панделе клонилась на грудь, и он, по его собственному выражению, «клевал крошки сна», а Штефан брал плед и растягивался на диване в столовой, тоже довольный возможностью вздремнуть. В доме деда Панделе он всегда был своим, да и теперь пришел по серьезному делу.
— Что это они? — шепотом спросил Штефан.
— Дают тебе понять, что ты им по-прежнему дорог, хотя и подзабыл этот дом.
Дед Панделе встретил их с распростертыми объятиями, и Штефан почувствовал себя блудным сыном на пороге отчего дома.
— Ладно уж, парень, знаем, что у тебя за работа — ни покоя, ни отдыха! Ты никогда не искал местечка потеплее. Вот Сандочку видим почитай каждый день, у нее вечно дела к Ралуке... Может, удастся ей смягчить душу девочке, крутости поубавить, отец, видишь, не справился. Да что поделаешь, без матери росла. Где ей было словечко ласковое услыхать.
— Полноте, дядюшка Панделе, если уж вы строгий отец, то ласковых вообще на свете нет.
— Кто его знает, — дед задумчиво потер лысину, сверкавшую, как бильярдный шар.— Только Ралука не избалована ни на работе, ни дома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103
С первых же шагов на заводе Василе показал себя человеком серьезным, исполнительным. Коллеги по работе ценили его за спокойный, ровный характер, врожденный такт, неприятие алкоголя и табака. Член партии еще со студенческих лет, Василе вкладывал в работу всю душу. Зная его покладистый характер, коллеги не только свои служебные, но и общественные нагрузки сваливали на него. Пока по выходным дням они ухаживали за девушками, загорали и купались, он безропотно отдувался за всех. И никому даже в голову не приходило поблагодарить его. На Василе во всем можно было положиться, и главбух скоро понял это — уезжая в командировки, он спокойно оставлял Думитреску вместо себя. Честность этого неприметного человека была общеизвестна, о его потрясающей аккуратности даже ходили анекдоты. И в свои тридцать лет, прослыв безнадежным скромнягой, он так и остался неженатым.
У Ралуки жизнь складывалась иначе. Вся она удалась в мать — среднего роста, пухленькая, пышные каштановые волосы, вздернутый носик и огромные серые глаза, ясные, как родниковая вода. Она была очень мила, особенно когда смеялась — словно рассыпала вокруг серебряные бусинки. Немало парней тайно вздыхали по очаровательным ямочкам на ее щеках. Но сказать ей об этом не осмеливался ни один, опасаясь острого как бритва языка. С ранних лет шустрая, вечно что-то напевающая, готовая к проказам и дракам вместе с мальчишками своего предместья, она и училась великолепно, неизменно была лучшей в классе, председателем пионерской дружины.
Лицей Ралука окончила с отличием, но, ко всеобщему удивлению, не захотела подавать документы в институт. На все расспросы Панделе Думитреску только усмехался в усы: «Девица взрослая, восемнадцать лет исполнилось, уже и на выборах голосовала. Зачем я буду неволить дочку? Пусть сама выбирает себе дорогу». Ралука поступила на «Энергию» ученицей в намоточный цех. А через год ее послали на курсы повышения квалификации. В двадцать лет она завоевала звание «лучший по профессии». И вскоре была избрана освобожденным секретарем комсомольской организации, а на городской конференции ее выбрали членом муниципального комитета СКМ. Со свойственным ей упорством Ралука занималась на вечерних конструкторских курсах и поступила в проектный отдел, не оставив и общественную работу. Друзей у Ралуки не было. Один Ликэ Барбэлатэ. Но тут уж другой сказ, недаром же деда Панделе мучила бессонница. Конечно, была бы жива Тинка, она, без сомнения, сумела бы найти путь к сердцу дочки. Да и к сердцу Василе тоже. А вот отец и понятия не имеет, как подойти к детям в таких делах. Внешне, пожалуй, все обстояло нормально. Но только внешне.
Многое тревожило в то лето деда Панделе. Он пришел к выводу, что жизнь его, в общем-то, закончена. Выйдя на пенсию, он почувствовал себя чертополохом, вырванным с корнями и брошенным на обочине. Без завода жить он не мог, каждый день бывал там, вникал во все проблемы. И однажды на собрании первичной парторганизации выступил в поддержку инженера Савы, который работал тогда в проектном бюро и ставил вопрос об изменении профиля завода. Но Павел Косма велел передать старику, чтоб умерил свой пыл, если хочет еще ходить по заводу. И дед Панделе притих, на собраниях молчал. Но самоубийство Виктора Пэкурару настолько потрясло его, что молчать он больше не мог.
Через несколько дней после встречи на заводе он позвонил Штефану Попэ и напомнил об обещании навестить его.
— Прости, дядюшка Панделе, — ответил Штефан.— Не думай, я не забыл. Мне нужно было только кое в чем разобраться. Если примешь нас, завтра придем.
— Но я приглашал тебя одного... — смутился Панделе.
— Куда же я без Санды? Мы с ней одно целое, поэтому можешь считать, что я приду один.
— Ну конечно, если это Санда, я вдвойне счастлив буду! — обрадовался Панделе.— А то мне боязно стало: вдруг ты какого-нибудь начальничка приведешь на мою голову?
Санда и Штефан медленно взбирались на холм, держась по привычке за руки. Когда Санда оказалась впереди, Штефан огорчился ее тяжелой походке, так не вязавшейся с маленькой фигуркой. Он рассматривал ее округлые загорелые плечи, полноватые ноги. Вскоре поняв это, Санда замедлила шаг и взяла его под руку.
— Посмотри, Штефан, какой красивый дом у деда Панделе. Вот настоящий хозяин. Там чувствуешь себя как в крепости.
Штефан обнял ее за плечи и пошутил:
— Так-так, видно, моя жена тропочку сюда протоптала. Случайно не Василе тебя околдовал?
— Ну, Штефан, ты меня недооцениваешь. Какой женщине может понравиться этот арифмометр? От отца он унаследовал только лысину, это ж надо — в тридцать лет! А в остальном...
— Не увиливай, факт остается фактом — ты бываешь здесь чаще, чем дома.
— А что, по-твоему, делать пропагандисту? Не встречаться с людьми? Знать их только по заседаниям? Это вы так работаете — зарылись в бумагах, носа за порог не кажете.
Ну конечно, Санда шутила. Штефан был вечным командировочным, она сама не раз жаловалась, что его домой на аркане не затащишь. И теперь Штефан с готовностью подыгрывал ей — соглашался с самыми незаслуженными упреками, признавался во всех мыслимых и немыслимых грехах, радуясь тому, что со лба ее сходят морщинки, а глаза сияют.
Дом был залит огнями: Думитреску явно ждали гостей. Едва переступив порог, Штефан почувствовал, что хозяева приготовились к торжеству. Нет, не такого он ожидал приема. В дом деда Панделе он привык приходить запросто. Если семья сидела за столом, для него всегда находилась ложка. Сразу после обеда голова деда Панделе клонилась на грудь, и он, по его собственному выражению, «клевал крошки сна», а Штефан брал плед и растягивался на диване в столовой, тоже довольный возможностью вздремнуть. В доме деда Панделе он всегда был своим, да и теперь пришел по серьезному делу.
— Что это они? — шепотом спросил Штефан.
— Дают тебе понять, что ты им по-прежнему дорог, хотя и подзабыл этот дом.
Дед Панделе встретил их с распростертыми объятиями, и Штефан почувствовал себя блудным сыном на пороге отчего дома.
— Ладно уж, парень, знаем, что у тебя за работа — ни покоя, ни отдыха! Ты никогда не искал местечка потеплее. Вот Сандочку видим почитай каждый день, у нее вечно дела к Ралуке... Может, удастся ей смягчить душу девочке, крутости поубавить, отец, видишь, не справился. Да что поделаешь, без матери росла. Где ей было словечко ласковое услыхать.
— Полноте, дядюшка Панделе, если уж вы строгий отец, то ласковых вообще на свете нет.
— Кто его знает, — дед задумчиво потер лысину, сверкавшую, как бильярдный шар.— Только Ралука не избалована ни на работе, ни дома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103