— А что, у меня уже получается? — с видимым удовольствием спросила она.
— Да, недурно, — признался я.
Эта женщина начинала восхищать меня. Я не мог поверить, что она играет впервые в жизни. Стало ясно, что мне удалось столкнуться с одним из тех редких типов людей, которые обладают замечательной врожденной способностью к игре. У неё ещё ощущались определенные шероховатости и недостаточное владение ситуацией на доске в целом, но судя по тому, сколь стремительно она прогрессировала, все эти недоработки можно было очень скоро устранить. Ее лицо раскраснелось от возбуждения, глаза радостно засверкали.
— Захват Домашнего Камня! — с торжествующим видом объявила она.
— Может быть, ты лучше поиграешь на калике? — предложил я.
— Нет-нет! — воскликнула она. — Еще партию!
— Ты ведь всего лишь женщина, — напомнил я ей.
— Пожалуйста, Куурус, сыграем ещё.
Я неохотно начал расставлять фигуры. На этот раз она играла желтыми.
С несказанным изумлением я наблюдал, как на моих глазах она разыгрывает дебют Сентиуса — один из наиболее сложных и мощных дебютов, сковывающий развитие фигур противника, особенно движения писца убара, и делающий его защиту весьма проблематичной.
— Ты правда никогда раньше не играла? — снова начал допытываться я, считая нелишним окончательно выяснить этот интересный момент.
— Правда, — ответила она, не отрывая взгляда от нашей импровизированной доски и изучая её с таким вниманием, с каким ребенок рассматривает новую игрушку.
Когда наступил черед четырнадцатого хода красных, моего хода, — я посмотрел на неё особенно внимательно.
— Как, по-твоему, мне следует сейчас ходить? — спросил я.
Она напряженно всматривалась в расположение фигур на доске, просчитывая в уме возможные варианты.
— Некоторые мастера предлагают выдвинуть убара к писцу, на клетку три, — пояснял я, — другие рекомендуют отвести лучника убары к убару, клетка два.
Несколько секунд она обдумывала эти варианты.
— Думаю, лучше выдвинуть убара к писцу, — ответила она.
— Согласен.
Я переставил своего посвященного убара — пробку от флакона — к писцу, на клетку три.
— Да, этот ход действительно сильнее, — кивнула она.
Ход, конечно, и вправду был самым сильным в данной ситуации, но, как оказалось дальше, даже он не принес мне успеха.
Шестью ходами позже Сура, как я и боялся, решительно придвинула своего убара — маленькую бутылочку к убаре, на клетку пять.
— Ну, теперь вам трудно будет ввести вашего писца убара в игру, — сказала она и, на секунду задумавшись, добавила. — Да, очень трудно.
— Да знаю я, знаю! — чувствуя, как во мне начинает нарастать раздражение, огрызнулся я.
— Вероятно, самым лучшим сейчас в вашем положении было бы пойти на размен фигур и таким образом попытаться разрядить обстановку, — продолжала она.
— Действительно, ничего другого мне не остается, — признал я.
Она рассмеялась. Я, не удержавшись, усмехнулся тоже.
— Ты замечательно играешь, — сказал я.
Мне частенько приходилось сидеть за игровой доской, и я считался, даже по мнению выдающихся мастеров этого искусства, отличным игроком, однако теперь мне стоило неимоверных усилий защищать свою честь перед этим красивым, три часа назад впервые взявшим в руки фигуры противником.
— Это просто невероятно.
— Мне всегда хотелось научиться играть, — призналась Сура. — Я чувствовала, что у меня это получится неплохо.
— У тебя это получается великолепно, — ответил я.
Я, конечно, знал, что это в высшей степени умная и способная женщина, я почувствовал это буквально с первой нашей встречи. Но даже если бы мне и не довелось познакомиться с ней лично, я мог бы составить о ней такое же мнение уже по тому, что она вполне оправданно считалась лучшей наставницей рабынь в Аре, чего она, естественно, не могла бы добиться без определенных дарований, подкрепленных незаурядным интеллектом, выделявшим её среди всех остальных преподавателей — людей, безусловно, хороших способностей.
— Вам нельзя сюда ходить, — предупредила она. — Так вы на седьмом ходу потеряете Домашний Камень.
Я внимательно изучил положение фигур на доске.
— Да, — наконец с неудовольствием признал я, — ты права.
— Вам лучше подвинуть первого наездника к убару, на клетку один, — посоветовала она.
И снова правда была на её стороне.
— Но тогда, — продолжала она, — я поставлю своего писца убары к посвященному убара, на клетку три.
Я повертел в руках своего обреченного убара и положил его на нашу импровизированную доску, признавая свое поражение.
Она захлопала от радости в ладоши.
— Может, тебе лучше поиграть на калике? — с тайной надеждой спросил я.
— Ну, Куурус! — воскликнула она.
— Ладно, — ответил я, в очередной раз расставляя фигуры и размышляя над тем, как хорошо было бы переменить род наших занятий и, возможно, заинтересовать её чем-нибудь ещё более подходящим для женщины и не столь сокрушительным для моего чувства мужского достоинства.
— Ты говорила, — напомнил я, — что Хо-Ту часто сюда заходит.
— Да, он очень добрый человек.
— Старший надсмотрщик дома Кернуса — добрый человек? — усомнился я.
— Да, в самом деле, и очень терпеливый.
Мне вспомнился плечистый, часто угрюмый Хо-Ту с неизменным кривым ножом на поясе и шокером.
— Но ведь он добился освобождения благодаря поединкам на ножах, — напомнил я.
— Да, но это было ещё во времена отца Кернуса. А тогда поединки проводились тупыми ножами.
— Но и те поединки, которые я видел, тоже проводились тупыми ножами.
— Это только с тех пор, как в доме появился зверь, — нахмурившись, объяснила она. — Сейчас дерутся тупыми ножами для того, чтобы бросить зверю побежденного живьем.
— А что это за зверь?
— Я не знаю, — ответила она.
Как-то мне довелось услышать его крик, и я был убежден, что это не слин и не ларл. Я так и не смог распознать, кому принадлежит этот чудовищный рев.
— Мне приходилось видеть остатки его пиршества, при этом воспоминании у нее, очевидно, мороз пробежал по коже. — От человека мало что остается. Даже кости, и те перемолоты и из них высосан костный мозг.
— Ему скармливают только побежденных в поединках на ножах? — спросил я.
— Нет, — ответила она. — Зверю может быть брошен любой, вызвавший неудовольствие Кернуса. Случается, так поступают даже с охранниками, но чаще всего это, конечно, рабы. Причем, как правило, рабы-мужчины, из тех, что содержатся в железных клетках. Но иногда ему скармливают и женщин, предварительно пустив им кровь.
Мне вспомнилось, что рабу, проигравшему в поединке на кривых ножах, также перед тем, как бросить его зверю, было нанесено легкое ранение.
— А для чего им пускают кровь? — спросил я.
— Я не знаю, — ответила она, снова опуская глаза на наше шелковое игровое поле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122