Аукционист вышел вперед.
Ему не пришлось даже спрашивать, желает ли кто-нибудь повысить предлагаемую ставку.
— Пятьсот золотых! — понеслось из разных концов зала.
— Пятьсот двадцать!
— Пятьсот тридцать!
— Пятьсот тридцать пять!
Ведущий повернулся к ложе Самоса.
— Не соблаговолит ли теперь благородный Самос, первый из рабовладельцев Порт-Кара, неоспоримый хозяин всего моря, блистательной Тассы, проявить интерес к этим недостойным девчонкам? — полюбопытствовал он. — Неужели не сумеют они тронуть сердце моряка, вернувшегося из дальнего плавания?
Прокатившийся по залу смех лучше всяких слов говорил, что такого просто не может быть.
— Неужели не приятно будет ему получить пагу из этих женских рук? Или не обласкает его взор их танец?
А вид их юных тел, их приоткрытых в нетерпеливом ожидании губ неужели не разгонит суровых морщин у глаз, опаленных солнцем и ветром, уставших наблюдать однообразные волны блистательной Тассы?
Толпа ревом подтвердила, что всякие сомнения в этом напрасны.
Однако Самос продолжал хранить молчание. Лицо его оставалось бесстрастным.
— Не будут ли они по праву служить достойным украшением даже дворца самого убара Порт-Кара, хозяина всей блистательной Тассы?
Среди зрителей воцарилась полная тишина.
Во мне все клокотало от бешенства и непритворного страха. Я боялся даже представить себе, что девушки будут проданы кому-нибудь из Порт-Кара. Никогда ещё ни одной рабыне не удавалось убежать из этого города, защищенного с одной стороны бесконечными, поросшими тростником болотами дельты реки Воск, с другой мощным, непреодолимым течением Тамберского пролива и охраняемого с третьей стороны безбрежными водами восхитительной, блистательной, но чрезвычайно опасной Тассы. Недаром говорят, что в Порт-Каре рабские цепи самые тяжелые. Вероятно, нигде больше на Горе судьба рабыни не складывается так тяжело и безрадостно, как в грязном, жестоком и злобном Порт-Каре.
Я не позволял себе даже мысли о том, что с этого деревянного помоста, с этого самого часа судьба девушек круто изменится и они на долгие годы, полные нищенского убогого существования, окажутся в услужении и полной власти одного из самых жестоких и бесчеловечных рабовладельцев Гора, вынужденные доставлять наслаждение тому, кто видит в них только раба, только животное.
— Я пока воздержусь от ставок, — бросил Самос.
Ведущий аукциона понимающе улыбнулся и низко склонил голову.
— Пятьсот сорок! — включился в новый виток борьбы какой-то богач из Ара, и земляки радостными криками приветствовали его предложение.
На минуту в зале наступило затишье.
— Итак, мне предложено пятьсот сорок золотых тарнов за этих волнующих кровь диких красавиц, — продолжал торг аукционист. — Всего пятьсот сорок за этих великолепных, необъезженных животных, вырванных прямо из лона матери-природы и специально обученных будить в вас желания, будоражить воображение и рыдать от наслаждения! Подумайте, досточтимые братья и сестры моего возлюбленного славного города Ар, неужели эти неповторимые создания не стоят того, чтобы к предложенной за них горсти золота добавить ещё пару монет!
Смущенные улыбки большинства зрителей ясно свидетельствовали, что рабыни, безусловно, того стоят, но вот этой самой пары монет, как, впрочем, и самой горсти золота, у них нет.
— Пятьсот сорок пять, — решился наконец рабовладелец с Тироса.
Зрители дружно приветствовали его ставку, но на этом предложения закончились.
Аукционист обвел глазами погруженные в темноту зрительские ряды, желающих перебить ставку не находилось.
Он поднял вверх правую руку, ладонью обращенную к трибунам. Как только он сожмет кулак, это будет означать, что предложение принимается.
Зал молча следил за его движениями.
Неожиданно, к моему ужасу, Элизабет устремилась прямо к противоположному краю сцены.
Остановившись, она уткнула руки себе в бока, ее голова повернулась:
— Мужчины Ара скупы! — объявила она.
Ее встретили смехом из зала и она тоже рассмеялась.
— Да, они скупы! — она еще раз рассмеялась, повернулась кругом и пошла к Вирджинии. — Вот, — насмешливо сказала она, — стройная красавица, гибкая и стремительная, рабыня Белого Шелка, умна, непривычна к прикосновениям настоящего мужчины, которого только может пожелать себе рабыня-дикарка, которая по его желанию станет более подобострастной и раболепной. Благородные мужи Ара, представьте ее прикованной к рабскому кольцу у подножия вашего ложа! Она одна стоит пять сотен монет золотом!
Толпа выкрикнула свое подтверждение этому и аукционист опустил свою руку, отступив, возможно удивленный не менее, чем кто-либо другой в этом зале.
— А вот эта девушка! — продолжила Элизабет, шагая к Филлис, — как насчет нее?
Филлис испуганно посмотрела на Элизабет.
— Положи свои руки за затылок, рабыня, — приказала Элизабет, — и развернись к покупателям Ара!
Испуганная Филлис с великолепной четкостью сделала то, что ей приказали.
— О, Хозяева, неужели вам не понравится если она будет носить ваш ошейник? — поддразнивала Элизабет.
Послышались согласные возгласы.
— Но я предупреждаю вас, — заявила Элизабет. — Она ненавидит мужчин!
В ответ из зала раздался смех.
Филлис со злостью посмотрела на нее.
— Не опускай свои руки, рабыня, — рявкнула Элизабет.
Филлис осталась в таком же положении: голова повернута назад, а спина изогнута. На ее глаза навернулись слезы.
— Она считает, что еще не существует такого мужчины, который смог бы покорить ее, — не унималась Элизабет. — Она считает, что нет такого человека, который мог бы сделать из неё настоящую рабыню!
Возмущенные крики одних зрителей заглушили раскаты дикого хохота их соседей.
— Разве не стоит пяти сотен монет удовольствие привести эту девчонку домой в собственноручно надетом на неё ошейнике и доказать ей, что ты настоящий мужчина если, конечно, ты действительно мужчина, — а затем отправить её на кухню возиться с чайниками и грязными кастрюлями, пока она сама со слезами на глазах не станет умолять вас позволить ей спать у подножия вашего ложа?
Рев удовольствия свидетельствовал, что на сей раз в зале собрались только настоящие мужчины.
У Филлис по щекам катились слезы.
— Опусти руки, рабыня, — скомандовала Элизабет, и Филлис с облегчением отошла назад, к Вирджинии.
Впереди на помосте осталась только Элизабет. Она гордо встряхнула головой.
— Ну, а я сама? — рассмеялась она. — Кому из вас не хотелось бы заковать меня в цепи?
Такого в зале не нашлось, в чем убеждал дружный рев зрителей, с энтузиазмом принявшихся колотить правым кулаком по левому плечу, даря девушке горианские аплодисменты.
— Не могу сказать, — заметила она, — что я этого не достойна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122