Дома все были темны, и я подумал сначала, что мне
померещилось, когда над плоской крышей двухэтажного дома увидел
слабое фосфорическое свечение. Выждав просвет между ветками, я
замедлил шаги -- да, над крышей что-то слабо светилось, и в
этом свечении проступал непонятный и злой силуэт -- темная
полоса, обрубок, с выступами внизу, наподобие фантастическое
пушки направлялся наклонно в небо, угрозой и вызовом звездам,
угрозой не явной, а тайным оружием, неведомым никому до
мгновения, когда по чьей-то недоброй воле оно бесшумно вступит
в действие и, в такую вот тихую ночь, посеет беду далеко в
небе, среди мерцания звезд.
-- Что это?!
-- Тс-с... -- мой спутник выпятил губы и приложил к ним
палец, а другой рукой доверительно вцепился в мой локоть.
Я почувствовал липкость его пальцев, казалось, они
приклеились ко мне намертво, и оторвать их можно будет лишь с
клочьями кожи. Тогда я придумал поправить воротник рубашки и
избавился на минуту от его пальцев, но он тотчас взял меня под
руку снова.
-- Тс-с... Дом майора! С отделением он -- вплотную!
Мы отошли немного, и он с возбужденного шепота перешел на
быструю речь вполголоса, напоминающую бульканье супа в
кастрюле:
-- Телескоп!.. В небо он -- только для виду! А на самом
деле -- ого! Вс", вс" видит -- все четыре дороги к городу, вс"
побережье! Ни одна собака сюда не вбежит, чтоб он не узнал...
Сначала все думали -- ну, чудак, в телескоп забавляется... И
его лейтенант, не будь дурачком, написал, куда следует: так,
мол, и так, начальник мой сдвинулся. Вскоре инспекция из
управления, сам генерал, и внезапно, в двенадцать ночи. Только
он из машины -- а навстречу майор, в полной форме, сна ни в
одном глазу, докладывает: руковожу операцией по задержанию
диверсантов. Это учения есть такие, сбрасывают якобы
диверсантов, а пограничники -- их лови, ну так и Крестовский
туда же. Разрешите, мол, товарищ генерал передать руководство
действиями -- тот совсем ошалел доложите обстановку, майор, и
продолжайте!.. Что там дальше было, не знаю, но уж был готов
самовар, да случайно и коньячок оказался. А по радио --
операция. Это шумное было дело: запустили троих, одного с лодки
подводной и двоих с парашютами. Так всех их, родненьких,
милиция и взяла, стало быть Крестовский, а наряды у
пограничников -- и ведь все на ногах были -- фьють! Генерал как
надулся -- и звонить в погранштаб: у меня-де ваши люди
задержаны, привезти, или сами их заберете?.. Уехал довольный,
майору при нижних чинах руку пожал, и устную благодарность. А
когда все пришло в огласку, генерал себе орден, и Крестовскому
орден, двум сержантам медали... Да, мальчишку того,
лейтенантика, перевели скоренько... Вот и телескоп вам --
игрушечка! Вроде шарит себе по звездам, а на поверку -- под
прицелом весь город!
7
Они не приехали вечером, и не приехали ночью. Я долго еще
сидел у окна, а после, не раздеваясь, лег и заснул, как мне
казалось, на час, или того меньше. Проснувшись от шума и суеты
за окном, я не мог понять, почему сквозь шторы бьет солнце, и
не снятся ли мне лязганье автомобильных дверец и возбужденные
голоса.
Заставляя себя преодолевать сонную апатию, я вслушивался.
Самым громким и раздраженным был голос Димы, иногда ему тихо
отвечала Наталия, и все время в их разговор, точнее, в их спор,
вклинивались короткие и деловитые, но не без ноток нервозности,
реплики Димитрия, относящиеся не то к погрузке, не то к
разгрузке машины.
-- Не понимаю тебя, не понимаю, что ты хочешь нам
доказать, -- настойчиво и растерянно сразу, говорил Дима, -- ты
же знаешь сама, это бесполезно!
-- Почти знаю... почти бесполезно... -- ее голос звучал
напряженно и ровно, и я уловил в нем вчерашние интонации не
зависимого ни от чего покоя, которые, главным образом, и
выводили из себя Диму.
Дальнейшие их пререкания заглушил рокот мотора. Когда он
стал громче и начал перемещаться, я осознал, наконец, что они
уезжают. Подбежав к окну, я успел увидеть автомобиль в конце
улицы и медленно оседающую завесу пыли.
Я отказывался верить глазам. Как же это?.. Не может
быть...
Остатки сонливости стряхнулись сами собой, и начиная уже
понимать непреложную реальность происходящего, я выбежал на
крыльцо -- от калитки навстречу мне шла Наталия. Лицо ее было
усталым и бледным, но ноги ступали по песчаной дорожке легко, и
походка сохранила упругость.
-- Вот видишь, я не уехала, -- сказала она просто, -- мне
надоела жизнь на колесах. Я устала, очень устала.
Меня оглушила стремительность событий последней минуты,
мгновенный переход от сна к реальности, и от полного отчаяния к
неожиданной, еще не вполне осознанной радости, и боясь говорить
что-нибудь, чтобы не спугнуть счастливое наваждение, я пытался
согреть в ладонях ее руки, почти безразличные от крайней
усталости, и несмотря на усталость и безразличие, все же
ласковые.
-- Все хорошо, -- слабо улыбнулась она, и губы ее чуть
заметно вздрагивали, -- только мне нужно выспаться.
Уже поднявшись по лестнице к мезонину, она помахала рукой:
-- Тебе мальчики передавали привет. Они к тебе заглянули,
но будить не решились... Я им сказала, что они поступили мудро.
Следующие несколько дней были для нас бзоблачными. Юлий
дважды уезжал по делам, а остальное время сидел взаперти и
работал, никто нас не беспокоил, и мы совершенно забыли, что на
свете бывают заботы и огорчения.
Наталия была весела и со мной неизменно ласкова. Мы много
бродили по степи и вдоль берега, иногда добираясь до еле видных
из города изъеденных временем плоскогорий и до меловых
прибрежных утесов, лазали там по скалам, забирались в пещеры, и
радовались каждому цветку и каждой травинке.
Однажды мы сидели на ступеньках у сфинкса, слегка
разморившись от солнца, и смотрели, как в редкой траве шныряло
несколько кошек, ухитряясь на что-то охотиться.
Ветер тонко жужжал в щелях постамента, его пение
прерывалось, словно кто-то пытался играть на свирели, и у него
не хватало дыхания. Короткий звук... длинный... еще два длинных
и снова короткий...
-- Я уже научилась знать, что ты думаешь... -- она водила
задумчиво пальцем по шершавому известняку, -- будто нам подают
сигналы и просят ответить... а нам не понять.
Ветер ослабел, стало жарко, и пение стихло. Серая ящерка
незаметно скользнула на камень и грелась на солнце, часто дыша
и глядя на нас крохотными внимательными глазами. Что-то в нас
ее не устроило, и она снова юркнула в щель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49