Помахал рукой кому-то в окне
больницы и довольно приятельски поздоровался с седым и важным
шофером "газика", дремавшим за рулем у райкома, которого тут же
и послал за моим чемоданом.
-- Вы давно здесь? -- спросил я, как мог, осторожнее.
-- Почти неделю, -- он улыбнулся самой виноватой из своих
улыбок.
Наш дом оказался вблизи от берега, предпоследним на
пыльной, полого спускающейся к морю улице. Глинобитный,
прохладный внутри, он был окружен акациями, за перила веранды
цеплялся усиками одичалый виноград. У крыльца стояла скамейка с
литыми чугунными ножками -- из тех, что бывают в городских
скверах.
Мне на долю пришлась комната со скрипучим крашеным полом,
соломенными плетеными креслами и необъятной деревянной
кроватью, в одном из окон виднелась, сквозь резные ветки
акации, узкая полоска черно-синего моря.
Когда мы подходили к калитке, на балконе соседнего дома
показалась пышная миловидная дама в голубом; на перилах, от нее
слева и справа, сидели две раскормленные белые кошки. Вронский
сорвал с головы кепи и отвесил глубокий поклон:
-- Амалия Фердинандовна! Вот ваш новый сосед.
-- Я почтмейстерша, -- объявила она, голос ее был
неожиданно высоким и мелодичным, -- по утрам я пою и играю на
рояле, вам придется это терпеть!.. Хотите иметь очаровательную
сожительницу? -- она положила руку на спину правой кошки, та
при этом нахально зевнула и облизнулась.
-- Нам не справиться с ней! -- быстро ответил Вронский.
-- Ну конечно, как же вы можете справиться! -- она одарила
нас трелью серебристого смеха и, протянувши к подоконнику руку,
сорвала и кинула нам цветок. Он слетел к нам оранжевой бабочкой
-- это была настурция. Не знаю, в кого она метила, но попала во
Вронского. Он секунду подержал цветок на ладони и бережно вдел
в петлицу.
По вступлении в дом Вронский сделался деловит. Он провел
меня по всем комнатам, показал чердак и заставил взойти по
наружной лестнице в крохотный мезонин, где была лишь
продавленная кушетка и в углу кипы старых газет. Завершилась
экскурсия в кухне осмотром водопровода и умыванием, чтобы идти
в ресторан обедать. Настурция Вронского успела завять, он вынул
ее из петлицы и аккуратно опустил в мусорное ведро.
В ресторане, на втором этаже безобразного бетонного куба,
каким-то троительным чудом оказалось прохладно. Понятно, что
Вронского тут знали все, от директора до швейцара. Его энергия
была неистощимой: не успели мы заказать обед, как он потащил
меня в бар, знакомиться с барменшей. Она показалась мне очень
красивой, длинная черная коса и провинциально-добродетельный
вид плохо вязались с ее званием. Вокруг нее громоздились
бутылки, она же читала книжку, вертя в руке штопор, которым
довольно лихо при нас перелистнула страницу.
-- Елена, познакомьтесь пожалуйста, -- Вронский осыпал ее
целым ворохом галантных улыбок, но ответная улыбка при этом
была достаточно сдержанной, так что она, надо думать, знала
цену своим улыбкам, -- это Константин, профессор из Ленинграда!
-- Лена, -- назвалась она, соблюдая собственный ритуал
знакомства, и протянула мне руку через высокую стойку.
-- Очень приятно, -- сказал я, -- только я не профессор.
-- У себя он называется научным сотрудником, -- пояснил
Вронский, -- но для простых людей, вроде нас с вами, это одно и
то же. Он изучает море и знает все, что о нем можно знать.
Она посмотрела на меня чуть внимательнее, в ее взгляде мне
почудилась настороженность:
-- Какая у вас... неспокойная профессия.
-- Юлий Николаич! -- донесся из зала низкий голос
официантки. -- Идите, а то остынет!
Болтая о всякой всячине, мы успели приняться уже за вторую
бутылку рислинга, когда Юлий оставил вдруг свой фужер. На лице
его изобразилось радушие, и правая рука, приготовленная к
рукопожатию с кем-то, мне не видимым, поднялась к плечу, и
внезапно он стал похож на разбитного телевизионного
комментатора:
-- Рад приветствовать хранителя города!
За моей спиной приближались тяжелые шаги, и голос, тоже
тяжелый и чуть хрипловатый, ответил:
-- Здравствуй, Юлий.
Шаги подошли вплотную, и теперь их источник был в поле
моего зрения. Он сел рядом с Вронским, напротив меня, и судя по
тому, с какой тщательностью обходил стол, был уже порядком
пьян. На нем был темносерый пиджак и белая накрахмаленная
рубашка с расстегнутой верхней пуговицей. Глаза,
серовато-голубые, безразлично смотрели в разные стороны;
подбородок, граненый и резко очерченный, жил самостоятельной
жизнью, он шевелился все время, иногда на секунду задерживаясь,
не то осматривая, не то ощупывая что-нибудь. Казалось, его
глаза с подбородком составляют особый рассматривающий механизм,
он сейчас неналажен и пьян, но в другое время, наверное,
ощущение не из приятных -- быть объектом его изучения.
-- Майор Владислав Крестовский! -- церемонно произнес
Юлий.
Майор специальным усилием навел на меня глаза, взгляд был
мутноват и нетверд.
-- Здравствуйте, профессор, -- подбородок его тем временем
успел проследить за скользнувшей мимо официанткой.
-- Я не профессор, -- сказал я вяло.
Глаза его на мгновение разбежались по сторонам и тотчас
вернулись на место, их взгляд стал ясней и тверже, как будто
там, в механизме, что-то подрегулировали. Он сунул руку в
карман и вытащил сложенную газету, беловатым массивным ногтем
подчеркнул нужное место, прорвав при этом бумагу, и протянул
газету мне.
Подчеркнут был заголовок "Содружество кино и науки".
"Как сообщалось, наш город скоро станет съемочной
площадкой нового фильма об ученых-исследователях морских
глубин. Неделю назад... автор сценария Ю.Вронский... сегодня...
научный консультант фильма профессор К.Козловский...
руководить... наблюдать..."
-- Теперь вас можно называть "пан профессор"?
-- Ни в коем случае! Ведь вам не понравится, если я буду
вас величать полицмейстером?.. К примеру.
-- Отчего же, пан профессор? Вы меня -- полицмейстером, а
я вас -- профессором... -- у него закружилась, видимо, голова,
он откинулся в кресле и закрыл глаза, -- безобиднейшая игра...
пан профессор... -- пробормотал он с трудом, -- а всем
другим... запретим... слышишь, Юлий?
Через минуту он выпрямился и поманил пальцем первую
попавшуюся официантку, длинноногую девицу в весьма короткой
юбке и с фиолетовым маникюром.
-- Фу, какой стыд, Лариса! Чем ты поишь столичных
гостей?.. Водки, и очень холодной! -- от его пьяной угрюмости
ничего не осталось, и в речи была лишь начальственная
непринужденность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
больницы и довольно приятельски поздоровался с седым и важным
шофером "газика", дремавшим за рулем у райкома, которого тут же
и послал за моим чемоданом.
-- Вы давно здесь? -- спросил я, как мог, осторожнее.
-- Почти неделю, -- он улыбнулся самой виноватой из своих
улыбок.
Наш дом оказался вблизи от берега, предпоследним на
пыльной, полого спускающейся к морю улице. Глинобитный,
прохладный внутри, он был окружен акациями, за перила веранды
цеплялся усиками одичалый виноград. У крыльца стояла скамейка с
литыми чугунными ножками -- из тех, что бывают в городских
скверах.
Мне на долю пришлась комната со скрипучим крашеным полом,
соломенными плетеными креслами и необъятной деревянной
кроватью, в одном из окон виднелась, сквозь резные ветки
акации, узкая полоска черно-синего моря.
Когда мы подходили к калитке, на балконе соседнего дома
показалась пышная миловидная дама в голубом; на перилах, от нее
слева и справа, сидели две раскормленные белые кошки. Вронский
сорвал с головы кепи и отвесил глубокий поклон:
-- Амалия Фердинандовна! Вот ваш новый сосед.
-- Я почтмейстерша, -- объявила она, голос ее был
неожиданно высоким и мелодичным, -- по утрам я пою и играю на
рояле, вам придется это терпеть!.. Хотите иметь очаровательную
сожительницу? -- она положила руку на спину правой кошки, та
при этом нахально зевнула и облизнулась.
-- Нам не справиться с ней! -- быстро ответил Вронский.
-- Ну конечно, как же вы можете справиться! -- она одарила
нас трелью серебристого смеха и, протянувши к подоконнику руку,
сорвала и кинула нам цветок. Он слетел к нам оранжевой бабочкой
-- это была настурция. Не знаю, в кого она метила, но попала во
Вронского. Он секунду подержал цветок на ладони и бережно вдел
в петлицу.
По вступлении в дом Вронский сделался деловит. Он провел
меня по всем комнатам, показал чердак и заставил взойти по
наружной лестнице в крохотный мезонин, где была лишь
продавленная кушетка и в углу кипы старых газет. Завершилась
экскурсия в кухне осмотром водопровода и умыванием, чтобы идти
в ресторан обедать. Настурция Вронского успела завять, он вынул
ее из петлицы и аккуратно опустил в мусорное ведро.
В ресторане, на втором этаже безобразного бетонного куба,
каким-то троительным чудом оказалось прохладно. Понятно, что
Вронского тут знали все, от директора до швейцара. Его энергия
была неистощимой: не успели мы заказать обед, как он потащил
меня в бар, знакомиться с барменшей. Она показалась мне очень
красивой, длинная черная коса и провинциально-добродетельный
вид плохо вязались с ее званием. Вокруг нее громоздились
бутылки, она же читала книжку, вертя в руке штопор, которым
довольно лихо при нас перелистнула страницу.
-- Елена, познакомьтесь пожалуйста, -- Вронский осыпал ее
целым ворохом галантных улыбок, но ответная улыбка при этом
была достаточно сдержанной, так что она, надо думать, знала
цену своим улыбкам, -- это Константин, профессор из Ленинграда!
-- Лена, -- назвалась она, соблюдая собственный ритуал
знакомства, и протянула мне руку через высокую стойку.
-- Очень приятно, -- сказал я, -- только я не профессор.
-- У себя он называется научным сотрудником, -- пояснил
Вронский, -- но для простых людей, вроде нас с вами, это одно и
то же. Он изучает море и знает все, что о нем можно знать.
Она посмотрела на меня чуть внимательнее, в ее взгляде мне
почудилась настороженность:
-- Какая у вас... неспокойная профессия.
-- Юлий Николаич! -- донесся из зала низкий голос
официантки. -- Идите, а то остынет!
Болтая о всякой всячине, мы успели приняться уже за вторую
бутылку рислинга, когда Юлий оставил вдруг свой фужер. На лице
его изобразилось радушие, и правая рука, приготовленная к
рукопожатию с кем-то, мне не видимым, поднялась к плечу, и
внезапно он стал похож на разбитного телевизионного
комментатора:
-- Рад приветствовать хранителя города!
За моей спиной приближались тяжелые шаги, и голос, тоже
тяжелый и чуть хрипловатый, ответил:
-- Здравствуй, Юлий.
Шаги подошли вплотную, и теперь их источник был в поле
моего зрения. Он сел рядом с Вронским, напротив меня, и судя по
тому, с какой тщательностью обходил стол, был уже порядком
пьян. На нем был темносерый пиджак и белая накрахмаленная
рубашка с расстегнутой верхней пуговицей. Глаза,
серовато-голубые, безразлично смотрели в разные стороны;
подбородок, граненый и резко очерченный, жил самостоятельной
жизнью, он шевелился все время, иногда на секунду задерживаясь,
не то осматривая, не то ощупывая что-нибудь. Казалось, его
глаза с подбородком составляют особый рассматривающий механизм,
он сейчас неналажен и пьян, но в другое время, наверное,
ощущение не из приятных -- быть объектом его изучения.
-- Майор Владислав Крестовский! -- церемонно произнес
Юлий.
Майор специальным усилием навел на меня глаза, взгляд был
мутноват и нетверд.
-- Здравствуйте, профессор, -- подбородок его тем временем
успел проследить за скользнувшей мимо официанткой.
-- Я не профессор, -- сказал я вяло.
Глаза его на мгновение разбежались по сторонам и тотчас
вернулись на место, их взгляд стал ясней и тверже, как будто
там, в механизме, что-то подрегулировали. Он сунул руку в
карман и вытащил сложенную газету, беловатым массивным ногтем
подчеркнул нужное место, прорвав при этом бумагу, и протянул
газету мне.
Подчеркнут был заголовок "Содружество кино и науки".
"Как сообщалось, наш город скоро станет съемочной
площадкой нового фильма об ученых-исследователях морских
глубин. Неделю назад... автор сценария Ю.Вронский... сегодня...
научный консультант фильма профессор К.Козловский...
руководить... наблюдать..."
-- Теперь вас можно называть "пан профессор"?
-- Ни в коем случае! Ведь вам не понравится, если я буду
вас величать полицмейстером?.. К примеру.
-- Отчего же, пан профессор? Вы меня -- полицмейстером, а
я вас -- профессором... -- у него закружилась, видимо, голова,
он откинулся в кресле и закрыл глаза, -- безобиднейшая игра...
пан профессор... -- пробормотал он с трудом, -- а всем
другим... запретим... слышишь, Юлий?
Через минуту он выпрямился и поманил пальцем первую
попавшуюся официантку, длинноногую девицу в весьма короткой
юбке и с фиолетовым маникюром.
-- Фу, какой стыд, Лариса! Чем ты поишь столичных
гостей?.. Водки, и очень холодной! -- от его пьяной угрюмости
ничего не осталось, и в речи была лишь начальственная
непринужденность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49