Она встретила меня по-домашнему
уютной улыбкой:
-- Мальчики удалились вести переговоры с властями, и Юлий
с ними, а я занялась хозяйством.
Отбросив шитье, она накрывала стол к завтраку, а я
удивлялся тому, как она все красиво и быстро делает. И накрытый
стол, и сама процедура завтрака казались мне совершенными
произведениями искусства.
-- У нас неприятность, -- улыбка ее стала грустной, а
взгляд -- усталым, и странным образом усталость и грусть
пришлись на слова "у нас", а не на "неприятность".
Но она тотчас вернула своим глазам сияние и беззаботность:
-- Убежал куда-то Антоний, никогда с ним такого не было.
Он всю ночь беспокоился, носился по комнате, даже лаял два
раза, не давал им с Юлием спать, и Дима его выставил... а утром
его уже не было.
Я искал подходящие слова сочувствия, но все, что
наворачивалось на язык, было неловким и недостаточно искренним.
-- Они с Димой последнее время вообще плохо ладили. Дима
умудрялся с ним ссориться, иногда мне казалось, у меня просто
двое детей... особенно он не любил, когда Дима пил много, а
вчера, как назло...
Они возвратились скоро, когда был готов чай. Наталия
принесла чашки и переставила что-то, и сразу же, незаметно и
ловко, превратила стол для завтрака на двоих в нарядный веселый
стол для утреннего чая целой компании.
Я достаточно знал уже Юлия, чтобы по его вежливым и
коротким фразам понять, насколько он раздражен. А оба Дмитрия
были попросту в бешенстве.
-- Это же обезьяны, -- желчно цедил Димитрий, -- вообрази,
Наталья, они от всего отказываются. А глаза тупые, как медные
пуговицы! "Подождите главного архитектора"... Ждать неделю еще
одного павиана -- он-то окончательно и откажет!
Теперь я жалел, что сжег утром записку. "Ваши друзья здесь
ничего не добьются, посоветуйте им уехать"... неужто за
дурацкой шуткой скрывалось что-то серьезное... сказать им об
этом сейчас... бесполезно... только взбесятся еще больше.
Дима не мог усидеть за столом, он отставил стул и ходил из
угла в угол, глядя в пол и стряхивая пепел сигареты куда
попало. Упоминание об архитекторе взорвало его окончательно:
-- Нет уж, к чертовой матери! Этого еще не хватало!
Допиваем чай и грузим машину!
Меня охватила настоящая паника. Не может, не может она так
уехать... вот оно что, я уже без нее не могу обойтись... да,
так и есть, без нее будет пусто... она знает важное что-то,
очень важное для меня... как жить... и вдруг вот так -- сесть в
автомобиль и уехать... не может этого быть.
Повидимому, все это было написано у меня на лице, потому
что Наталия бросила мне предостерегающий и, как мне показалось,
чем-то обнадеживающий взгляд. Очень короткий взгляд, но он мне
надолго запомнился -- в нем была и тоска, и жалость ко всем
нам, и обещание не бросить меня совсем на произвол судьбы, и за
всем этим -- безграничный и глубокий покой, от которого
становилось страшно, ибо от него теряли реальность окружающие
предметы и становилось бессмысленным всякое движение. И он же,
этот покой, обладал неодолимой притягательной силой. Она знала
о жизни что-то очень важное, без чего мир становился плоским и
одноцветным.
Димитрий и Дима смотрели выжидательно на Наталию, словно
признавая за ней право на окончательное решение.
-- Значит, ты предлагаешь, -- сказала она ровным голосом,
таким ровным, что он будто резал пространство на части идеально
точными плоскостями, -- немедленно ехать и отказаться от
поисков Антония?
-- Вот, и это еще! -- лицо Димы болезненно скривилось, и
теперь он почти кричал. -- Чего же мы тратим время, давайте его
ловить, черт бы его побрал!
-- Значит, все в порядке... -- как бы себе самой,
задумчиво сказала Наталия, поднимаясь из-за стола. -- Все в
порядке, -- повторила она, обращаясь уже только ко мне, -- я
тебя не зову с нами: как видишь, наша компания не очень веселое
зрелище... надеюсь, к вечеру мы вернемся.
Я попросил их, не знаю зачем, завезти меня по дороге в
центр города, и вышел из автомобиля на первом попавшемся
незнакомом мне перекрестке, ничем не отличающемся от других
пыльных перекрестков.
5
Послонявшись по городу, я убедился, что деться в нем
некуда. Возвращаться домой не хотелось, и я пошел по улице, в
конце которой виднелась бурая степь и колышущийся в струйках
горячего воздуха пыльный горизонт.
Я без цели бродил по степи, пытаясь сосредоточиться и
навести в мыслях порядок, но ни остановить их, ни придать им
сколько-нибудь определенность не удавалось.
Город скоро очутился у горизонта, но меня не беспокоило
это. Временами я без причины сворачивал, далекие лиловые горы
возникали то впереди, то по левую руку, а порой и вообще
исчезали.
Солнце, бывшее сначала в зените, заметно спустилось, но
зной не спадал. Даже сквозь башмаки я чувствовал жар
раскаленной земли. Воздух тонко звенел от голосов насекомых,
немыслимым образом существовавших в этом безводном пекле.
Слабый ветер медлительно, будто с трудом, шевелил массы
нагретого воздуха, и казалось, вот-вот он совсем обессилет. Я
подумал, как странно, что не хочется пить, и тут же
почувствовал жажду. Взгляд везде упирался в жесткую линию
горизонта, и я вынужден был осознать, что не представляю, где
город.
Я направился на закат, к западу, чтобы добраться домой
вдоль берега -- и действительно, через час вышел к морю.
Солнце плавало на воде лоснящимся красным пятном, иногда
лениво сплющивалось и вытягивалось снова в овал.
Для купания это место -- я его знал -- было не лучшим на
побережье, но сейчас привередничать не приходилось. От берега
тянулась бесконечная отмель, и я долго шел по колено, а после
по пояс в теплой неподвижной воде, прежде чем удалось добраться
до границ прохладных слоев.
Ветер утих окончательно, но морская поверхность еще играла
еле видными тенями, повторяющими рисунок исчезнувшей ряби. Под
водой тени этих теней неожиданно обретали реальность, ложилсиь
на песчаное дно и собирались в узоры, колдовские в своем
непрестанном движении. Иногда это колыхание создавало
причудливые видения -- чьи-то руки, глаза -- но они
растворялись мгновенно, и их жесты, их взгляды, оставаясь
неуловимыми, мучали вездесущностью. И чудилось, не я шел сквозь
зыбкое мерцание подводного мира, а оно наплывало и пронизывало
меня.
То и дело проплывали медузы. Растопыривши щупальца, словно
одетые в кружевные брыжжи, важно раздувши разноцветные мантии и
выставив напоказ свое праздничное убранство, они плавно
скользили в разные стороны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
уютной улыбкой:
-- Мальчики удалились вести переговоры с властями, и Юлий
с ними, а я занялась хозяйством.
Отбросив шитье, она накрывала стол к завтраку, а я
удивлялся тому, как она все красиво и быстро делает. И накрытый
стол, и сама процедура завтрака казались мне совершенными
произведениями искусства.
-- У нас неприятность, -- улыбка ее стала грустной, а
взгляд -- усталым, и странным образом усталость и грусть
пришлись на слова "у нас", а не на "неприятность".
Но она тотчас вернула своим глазам сияние и беззаботность:
-- Убежал куда-то Антоний, никогда с ним такого не было.
Он всю ночь беспокоился, носился по комнате, даже лаял два
раза, не давал им с Юлием спать, и Дима его выставил... а утром
его уже не было.
Я искал подходящие слова сочувствия, но все, что
наворачивалось на язык, было неловким и недостаточно искренним.
-- Они с Димой последнее время вообще плохо ладили. Дима
умудрялся с ним ссориться, иногда мне казалось, у меня просто
двое детей... особенно он не любил, когда Дима пил много, а
вчера, как назло...
Они возвратились скоро, когда был готов чай. Наталия
принесла чашки и переставила что-то, и сразу же, незаметно и
ловко, превратила стол для завтрака на двоих в нарядный веселый
стол для утреннего чая целой компании.
Я достаточно знал уже Юлия, чтобы по его вежливым и
коротким фразам понять, насколько он раздражен. А оба Дмитрия
были попросту в бешенстве.
-- Это же обезьяны, -- желчно цедил Димитрий, -- вообрази,
Наталья, они от всего отказываются. А глаза тупые, как медные
пуговицы! "Подождите главного архитектора"... Ждать неделю еще
одного павиана -- он-то окончательно и откажет!
Теперь я жалел, что сжег утром записку. "Ваши друзья здесь
ничего не добьются, посоветуйте им уехать"... неужто за
дурацкой шуткой скрывалось что-то серьезное... сказать им об
этом сейчас... бесполезно... только взбесятся еще больше.
Дима не мог усидеть за столом, он отставил стул и ходил из
угла в угол, глядя в пол и стряхивая пепел сигареты куда
попало. Упоминание об архитекторе взорвало его окончательно:
-- Нет уж, к чертовой матери! Этого еще не хватало!
Допиваем чай и грузим машину!
Меня охватила настоящая паника. Не может, не может она так
уехать... вот оно что, я уже без нее не могу обойтись... да,
так и есть, без нее будет пусто... она знает важное что-то,
очень важное для меня... как жить... и вдруг вот так -- сесть в
автомобиль и уехать... не может этого быть.
Повидимому, все это было написано у меня на лице, потому
что Наталия бросила мне предостерегающий и, как мне показалось,
чем-то обнадеживающий взгляд. Очень короткий взгляд, но он мне
надолго запомнился -- в нем была и тоска, и жалость ко всем
нам, и обещание не бросить меня совсем на произвол судьбы, и за
всем этим -- безграничный и глубокий покой, от которого
становилось страшно, ибо от него теряли реальность окружающие
предметы и становилось бессмысленным всякое движение. И он же,
этот покой, обладал неодолимой притягательной силой. Она знала
о жизни что-то очень важное, без чего мир становился плоским и
одноцветным.
Димитрий и Дима смотрели выжидательно на Наталию, словно
признавая за ней право на окончательное решение.
-- Значит, ты предлагаешь, -- сказала она ровным голосом,
таким ровным, что он будто резал пространство на части идеально
точными плоскостями, -- немедленно ехать и отказаться от
поисков Антония?
-- Вот, и это еще! -- лицо Димы болезненно скривилось, и
теперь он почти кричал. -- Чего же мы тратим время, давайте его
ловить, черт бы его побрал!
-- Значит, все в порядке... -- как бы себе самой,
задумчиво сказала Наталия, поднимаясь из-за стола. -- Все в
порядке, -- повторила она, обращаясь уже только ко мне, -- я
тебя не зову с нами: как видишь, наша компания не очень веселое
зрелище... надеюсь, к вечеру мы вернемся.
Я попросил их, не знаю зачем, завезти меня по дороге в
центр города, и вышел из автомобиля на первом попавшемся
незнакомом мне перекрестке, ничем не отличающемся от других
пыльных перекрестков.
5
Послонявшись по городу, я убедился, что деться в нем
некуда. Возвращаться домой не хотелось, и я пошел по улице, в
конце которой виднелась бурая степь и колышущийся в струйках
горячего воздуха пыльный горизонт.
Я без цели бродил по степи, пытаясь сосредоточиться и
навести в мыслях порядок, но ни остановить их, ни придать им
сколько-нибудь определенность не удавалось.
Город скоро очутился у горизонта, но меня не беспокоило
это. Временами я без причины сворачивал, далекие лиловые горы
возникали то впереди, то по левую руку, а порой и вообще
исчезали.
Солнце, бывшее сначала в зените, заметно спустилось, но
зной не спадал. Даже сквозь башмаки я чувствовал жар
раскаленной земли. Воздух тонко звенел от голосов насекомых,
немыслимым образом существовавших в этом безводном пекле.
Слабый ветер медлительно, будто с трудом, шевелил массы
нагретого воздуха, и казалось, вот-вот он совсем обессилет. Я
подумал, как странно, что не хочется пить, и тут же
почувствовал жажду. Взгляд везде упирался в жесткую линию
горизонта, и я вынужден был осознать, что не представляю, где
город.
Я направился на закат, к западу, чтобы добраться домой
вдоль берега -- и действительно, через час вышел к морю.
Солнце плавало на воде лоснящимся красным пятном, иногда
лениво сплющивалось и вытягивалось снова в овал.
Для купания это место -- я его знал -- было не лучшим на
побережье, но сейчас привередничать не приходилось. От берега
тянулась бесконечная отмель, и я долго шел по колено, а после
по пояс в теплой неподвижной воде, прежде чем удалось добраться
до границ прохладных слоев.
Ветер утих окончательно, но морская поверхность еще играла
еле видными тенями, повторяющими рисунок исчезнувшей ряби. Под
водой тени этих теней неожиданно обретали реальность, ложилсиь
на песчаное дно и собирались в узоры, колдовские в своем
непрестанном движении. Иногда это колыхание создавало
причудливые видения -- чьи-то руки, глаза -- но они
растворялись мгновенно, и их жесты, их взгляды, оставаясь
неуловимыми, мучали вездесущностью. И чудилось, не я шел сквозь
зыбкое мерцание подводного мира, а оно наплывало и пронизывало
меня.
То и дело проплывали медузы. Растопыривши щупальца, словно
одетые в кружевные брыжжи, важно раздувши разноцветные мантии и
выставив напоказ свое праздничное убранство, они плавно
скользили в разные стороны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49