Одуванчик упал. Из машины к нему
прыгнули два человека -- теперь я видел, что это милиция. Я
успел добежать к Одуванчику одновременно с ними и тоже принялся
расшвыривать кошек ногами, но те с нами воевать не решились и
оставили нам поле боя и поверженного на траву Одуванчика. Он
потерял сознание и вид имел ужасный: весь в крови, одежда
изодрана, кожа располосована следами когтей.
Пока мы грузили его в машину, Крестовский, стоя на
переднем сидении, продолжал щелкать своей автоматической
камерой, поспешно снимая все подряд, кадр за кадром. Я стал
рядом с ним на подножку, машина двинулась. Он успел на ходу еще
дважды снять сфинкса, две короткие лиловые молнии осветили
феерическое зрелище: черное изваяние, и на нем -- на плечах, на
хвосте, на лапах, на ступеньках его пьедестала -- всюду сидят
кошки, черные и лиловые, они все ощетинились и злобно шипят в
нашу сторону.
У мотоцикла машина притормозила.
-- Прыгайте! -- крикнул мне Крестовский, и влево, шоферу:
-- Доставишь домой профессора! -- он перегнулся и взялся за
руль.
Шофер открыл дверцу и выскочил на дорогу, а Крестовский,
успевший уже ногой нащупать акселератор, перебирался на его
место, Я спрыгнул, автомобиль наддал ходу и скрылся из вида.
Когда я подошел к мотоциклу, милиционер сидел за рулем, и
мне пришлось опять забираться в коляску. Мотор не заглох, и я
только тут понял, что если бы оставался у мотоцикла, то еще,
может быть, не успел бы выкурить вторую сигарету.
Он возился на щитке с выключателем, и ему, наконец,
удалось включить фару. В ее радужном свете возникла женская
фигурка -- торопливая настороженная походка , короткая юбка и
распущенные черные волосы, перекинутые с плеча на грудь --
заслоняясь от свете ладонью, она шла нам навстречу.
-- Лена!.. Зачем вы здесь?
Она ничего не ответила, беспокойно нас оглядела и
поспешно, как будто мы ее ждали, а она слегка опоздала, залезла
на заднее сидение.
12
По дороге, от неудобной скорченной позы, мне свело ногу
содорогой, и стоя, наконец, на земле, я осторожно растирал
бедро, стараясь это делать не очень заметно.
-- Тебя подвезти? -- спросил милиционер, полуобернувшись к
Лене. Судя по тону, он был хорошо с ней знаком.
Она медленно, словно через силу, покачала головой, но
продолжала сидеть неподвижно. Потом перекинула ногу через
заднее колесо и опустилась на землю.
Мотоцикл уехал, и треск его смолк за изгибом улицы. Стало
тихо, так тихо, будто мы находились глубоко под водой. Волны
жидкого лунного света затопили, залили город и растворили в
себе все звуки, все шорохи. Огни нигде не горели, в окнах
струилось только лунное серебро -- этой ночью, казалось, город
впал в летаргический сон.
Судорога меня отпустила, и я, хотя и прихрамывая, мог
подойти к Лене. Губы ее шевелились, пытаясь что-то сказать, и
лицо выглядело бледной безжизненной маской. Вблизи я узнал эту,
заметную даже сейчас, белизну ее губ, округлившиеся глаза и
застывший взгляд -- я все это видел однажды -- ее, как тогда у
моря, мочал животный немой ужас.
-- Что с вами, Лена? -- я хотел взять ее за руку, но она
отшатнулась, точно я собирался ее ударить, и тут же вцепилась в
мою руку сама. Ее пальцы были влажными и холодными.
Она не разжимала их ни по пути через сад, ни на крыльце,
ни в прихожей, где вдруг остановилась так резко, что мы оба
чуть не упали.
-- Дверь, дверь... запереть дверь, -- умоляла она глухим
хрипловатым шепотом.
-- Чего нам бояться? Сюда никто не придет.
Она не ответила -- не могла или не хотела, и я долго искал
ключ в темноте наощупь, на столе среди всякого хлама, досадуя и
на собственную неряшливость, и на Лену, не желающую освободить
мне другую руку.
Лунные квадраты на полу комнаты вызвали у нее новый прилив
страха, и она бросилась задергивать шторы. Ее пугал даже
электрический свет -- когда я притронулся к выключателю, она
буквально повисла на моей руке:
-- Не надо, нигде больше нет света, они будут ходить
кругом, они найдут нас.
-- Кто, они?
Она сразу отпустила меня и отошла, судя по звуку шагов,
куда-то к середине комнаты. Я оставил выключатель в покое, но
решил, как только она отдышится, все-таки допытаться, чего она
так боится.
Сквозь неплотные шторы кое-какой свет просачивался, и я
уже приблизительно мог различать предметы. Я тяжело плюхнулся в
кресло и закурил сигарету, огонь спички на миг выхватил из
темноты съежившуюся фигурку Лены, сидящей на моей кровати.
Я понял, что смертельно устал. Какой бесконечный день... И
все время перед глазами проклятые кошки -- лиловые, злющие,
висящие в воздухе с растопыренными лапами, с выпущенными
длиннущими когтями.
Сигарета моя догорела, и я потушил окурок, наощупь найдя
пепельницу. Кровать беспокойно скрипнула -- видимо, огонек
сигареты Лену как-то подбадривал.
-- Мне страшно, посидите со мной, -- жалобно позвала она,
но уже довольно нормальным голосом.
Я сел рядом с ней и обнял ее за талию -- ее била мелкая
дрожь. Она тотчас рукой обвила мою шею, я поцеловал ее, и она
старательно, даже слишком старательно ответила на мой поцелуй,
но губы ее были холодными и одеревенелыми. Она искала во мне
лишь защиты от страха, и у нее не было никаких желаний, кроме
единственного -- избавиться от терзающего ее кошмара;
первобытный инстинкт подсказывал ей запрятаться в теплую тьму
постели, как дикие звери прячутся в норах. И я, против воли,
почти верил в неотвратимость воображаемой опасности, и
чувствовал, как в глубине сознания шевелится, пока еще еле
заметно, темный необъяснимый ужас.
Я старался его подавить, помня ее гипнотическую
способность передавать свои состояния, и испытывал перед ней,
прячущей лицо на моем плече, и перед возможной близостью с ней,
суеверный страх.
Счастливое наитие подсказало мне верный ход:
-- Хочешь водки? -- спросил я, неожиданно для себя
переходя на "ты".
Она кивнула, и я нашел в буфете бутылку и рюмки. В доме не
нашлось ничего съедобного, но выйти на улицу -- сорвать хоть
несколько яблок -- она не позволила, и я где-то был этому рад,
в ночном саду мне уже мерещилось нечто безликое, но
осязаемо-жуткое. Я поддавался ее внушению.
От водки она начала приходить в себя. Я боялся пока
выспрашивать что-нибудь, но она заговорила сама:
-- Сегодня страшная ночь... я редко боюсь по ночам... но
сегодня такая страшная ночь... я еще утром поняла, что вы
пойдете туда... а перед закатом все началось... смерть ходила
кругами, кругами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
прыгнули два человека -- теперь я видел, что это милиция. Я
успел добежать к Одуванчику одновременно с ними и тоже принялся
расшвыривать кошек ногами, но те с нами воевать не решились и
оставили нам поле боя и поверженного на траву Одуванчика. Он
потерял сознание и вид имел ужасный: весь в крови, одежда
изодрана, кожа располосована следами когтей.
Пока мы грузили его в машину, Крестовский, стоя на
переднем сидении, продолжал щелкать своей автоматической
камерой, поспешно снимая все подряд, кадр за кадром. Я стал
рядом с ним на подножку, машина двинулась. Он успел на ходу еще
дважды снять сфинкса, две короткие лиловые молнии осветили
феерическое зрелище: черное изваяние, и на нем -- на плечах, на
хвосте, на лапах, на ступеньках его пьедестала -- всюду сидят
кошки, черные и лиловые, они все ощетинились и злобно шипят в
нашу сторону.
У мотоцикла машина притормозила.
-- Прыгайте! -- крикнул мне Крестовский, и влево, шоферу:
-- Доставишь домой профессора! -- он перегнулся и взялся за
руль.
Шофер открыл дверцу и выскочил на дорогу, а Крестовский,
успевший уже ногой нащупать акселератор, перебирался на его
место, Я спрыгнул, автомобиль наддал ходу и скрылся из вида.
Когда я подошел к мотоциклу, милиционер сидел за рулем, и
мне пришлось опять забираться в коляску. Мотор не заглох, и я
только тут понял, что если бы оставался у мотоцикла, то еще,
может быть, не успел бы выкурить вторую сигарету.
Он возился на щитке с выключателем, и ему, наконец,
удалось включить фару. В ее радужном свете возникла женская
фигурка -- торопливая настороженная походка , короткая юбка и
распущенные черные волосы, перекинутые с плеча на грудь --
заслоняясь от свете ладонью, она шла нам навстречу.
-- Лена!.. Зачем вы здесь?
Она ничего не ответила, беспокойно нас оглядела и
поспешно, как будто мы ее ждали, а она слегка опоздала, залезла
на заднее сидение.
12
По дороге, от неудобной скорченной позы, мне свело ногу
содорогой, и стоя, наконец, на земле, я осторожно растирал
бедро, стараясь это делать не очень заметно.
-- Тебя подвезти? -- спросил милиционер, полуобернувшись к
Лене. Судя по тону, он был хорошо с ней знаком.
Она медленно, словно через силу, покачала головой, но
продолжала сидеть неподвижно. Потом перекинула ногу через
заднее колесо и опустилась на землю.
Мотоцикл уехал, и треск его смолк за изгибом улицы. Стало
тихо, так тихо, будто мы находились глубоко под водой. Волны
жидкого лунного света затопили, залили город и растворили в
себе все звуки, все шорохи. Огни нигде не горели, в окнах
струилось только лунное серебро -- этой ночью, казалось, город
впал в летаргический сон.
Судорога меня отпустила, и я, хотя и прихрамывая, мог
подойти к Лене. Губы ее шевелились, пытаясь что-то сказать, и
лицо выглядело бледной безжизненной маской. Вблизи я узнал эту,
заметную даже сейчас, белизну ее губ, округлившиеся глаза и
застывший взгляд -- я все это видел однажды -- ее, как тогда у
моря, мочал животный немой ужас.
-- Что с вами, Лена? -- я хотел взять ее за руку, но она
отшатнулась, точно я собирался ее ударить, и тут же вцепилась в
мою руку сама. Ее пальцы были влажными и холодными.
Она не разжимала их ни по пути через сад, ни на крыльце,
ни в прихожей, где вдруг остановилась так резко, что мы оба
чуть не упали.
-- Дверь, дверь... запереть дверь, -- умоляла она глухим
хрипловатым шепотом.
-- Чего нам бояться? Сюда никто не придет.
Она не ответила -- не могла или не хотела, и я долго искал
ключ в темноте наощупь, на столе среди всякого хлама, досадуя и
на собственную неряшливость, и на Лену, не желающую освободить
мне другую руку.
Лунные квадраты на полу комнаты вызвали у нее новый прилив
страха, и она бросилась задергивать шторы. Ее пугал даже
электрический свет -- когда я притронулся к выключателю, она
буквально повисла на моей руке:
-- Не надо, нигде больше нет света, они будут ходить
кругом, они найдут нас.
-- Кто, они?
Она сразу отпустила меня и отошла, судя по звуку шагов,
куда-то к середине комнаты. Я оставил выключатель в покое, но
решил, как только она отдышится, все-таки допытаться, чего она
так боится.
Сквозь неплотные шторы кое-какой свет просачивался, и я
уже приблизительно мог различать предметы. Я тяжело плюхнулся в
кресло и закурил сигарету, огонь спички на миг выхватил из
темноты съежившуюся фигурку Лены, сидящей на моей кровати.
Я понял, что смертельно устал. Какой бесконечный день... И
все время перед глазами проклятые кошки -- лиловые, злющие,
висящие в воздухе с растопыренными лапами, с выпущенными
длиннущими когтями.
Сигарета моя догорела, и я потушил окурок, наощупь найдя
пепельницу. Кровать беспокойно скрипнула -- видимо, огонек
сигареты Лену как-то подбадривал.
-- Мне страшно, посидите со мной, -- жалобно позвала она,
но уже довольно нормальным голосом.
Я сел рядом с ней и обнял ее за талию -- ее била мелкая
дрожь. Она тотчас рукой обвила мою шею, я поцеловал ее, и она
старательно, даже слишком старательно ответила на мой поцелуй,
но губы ее были холодными и одеревенелыми. Она искала во мне
лишь защиты от страха, и у нее не было никаких желаний, кроме
единственного -- избавиться от терзающего ее кошмара;
первобытный инстинкт подсказывал ей запрятаться в теплую тьму
постели, как дикие звери прячутся в норах. И я, против воли,
почти верил в неотвратимость воображаемой опасности, и
чувствовал, как в глубине сознания шевелится, пока еще еле
заметно, темный необъяснимый ужас.
Я старался его подавить, помня ее гипнотическую
способность передавать свои состояния, и испытывал перед ней,
прячущей лицо на моем плече, и перед возможной близостью с ней,
суеверный страх.
Счастливое наитие подсказало мне верный ход:
-- Хочешь водки? -- спросил я, неожиданно для себя
переходя на "ты".
Она кивнула, и я нашел в буфете бутылку и рюмки. В доме не
нашлось ничего съедобного, но выйти на улицу -- сорвать хоть
несколько яблок -- она не позволила, и я где-то был этому рад,
в ночном саду мне уже мерещилось нечто безликое, но
осязаемо-жуткое. Я поддавался ее внушению.
От водки она начала приходить в себя. Я боялся пока
выспрашивать что-нибудь, но она заговорила сама:
-- Сегодня страшная ночь... я редко боюсь по ночам... но
сегодня такая страшная ночь... я еще утром поняла, что вы
пойдете туда... а перед закатом все началось... смерть ходила
кругами, кругами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49