Гибиш вытащил из портфеля свои.
Ели молча, не торопясь. Каждый думал о своем. Гибиш сидел так, что свет падал только на левую часть лица. Ульман видел лишь один глаз, косматую бровь, атаку, изрытую морщинами, ухо, из которого торчали седые и, очевидно, жесткие волоски. Гибишу уже семьдесят, а выглядит он не очень старым. А странно: половину жизни провел под землей.
Спросил Гибиша:
– И что у тебя за секрет, Людвиг? Выглядишь, как молодой…
Гибиш удовлетворенно потер ладонью затылок.
– Представь себе, все замечают. Даже молодухи засматриваются. А что? – пошутил невесело. – Парней теперь мало, мы с тобой, хоть и потрепаны, все же мужчины…
Ульман достал сигарету, хотел уже переломить пополам, да передумал: все равно последняя перед дорогой; курить под землей нельзя, и он вправе выкурить целую сигарету.
– Мужчины, говоришь, – подхватил последние слова Гибиша. – А не бывает ли у тебя, Людвиг, такого чувства, что ты и не человек вообще? Что все вокруг существует само по себе, а ты живешь, как скотина, идешь, куда погонят… Что скотина в лучшем положении, чем ты: ревет и брыкается иногда, а ты и пикнуть не смеешь…
– Бывает, – согласился Гибиш, – но я прогоняю такие мысли. Однако недолго уже осталось, Фридрих, понимаешь, надолго. Утром я выхожу из поселка и иду в лес или в поле. Идешь, а вокруг ни души… Как представишь себе, что коричневым скоро конец – запоешь даже. Но, – вздохнул сокрушенно, – одиннадцать лет собаке под хвост пошло, представляешь, одиннадцать лет, – дай-то бог еще столько прожить! И думаю часто: неужели я, старый дурак, не увижу той жизни, о которой мечтал, за которую мы с тобой, Фридрих, все силы отдали? Нет, думаю, увижу. Как с коричневыми будет покончено – все в свои руки возьмем! И жить хочется, чтобы взглянуть лишь одним глазком. Потому и молодело… – закончил, усмехаясь конфузливо и даже стыдливо.
Ульман молчал, думал. Потом произнес тихо:
– Такое чувство, Людвиг, наверное, не только у тебя. Надвигается гроза, одни боятся ее – закрывают окна и прячутся в подвалы, а другие – выходят навстречу. Ты понимаешь меня, Людвиг?
Старик не ответил. Сидел у самого входа в пещеру и смотрел на красное, как кровь, небо. По каменным стенам переливались багряные отблески. Они казались Ульману символичными, словно предвещали рождение нового дня.
– Мне кажется сейчас, – продолжал Ульман, – будто попал на волю после заключения. Говорю что хочу и не боюсь, что кто-то подслушает, не озираюсь, нет ли за мной гестаповской рожи. Как-то спокойно на душе у меня сегодня. – Ульман потянулся. – Даже легкость в теле появилась… Трогаемся?
– Погоди.
Гибиш вытащил из мешка аккуратно свернутую брезентовую спецовку, переоделся. Куртка топорщилась на нем, делая его более полным. Фридрих критически осмотрел его, сказал ехидно:
– Как по мне, так пенсию тебе платить слишком рано. Родина требует от народа жертв, и фюрер просит вас, Людвиг Гибиш, снова спуститься под землю, чтобы своим самоотверженным трудом хотя бы на день отсрочить падение рейха…
– Плевать я хотел на фюрера! Сейчас мы опустимся под землю для того, чтобы на несколько дней ускорить конец этого проклятого рейха. Чтобы не упрекали нас потом, что сидели два старых дурня и только ждали, пока другие дадут пинка под зад Адольфу Гитлеру.
Ульман стал натягивать старые, вытертые до блеска и не раз уже латанные штаны, а Людвиг развернул пожелтевшую от времени карту.
– Смотри, – ткнул кривым ногтем, – вот здесь вход в вентиляционный штрек. Вот пещера… Штрек тянется сюда, – очертил ногтем место, – а здесь имеется ход в подземную пещеру, над которой начинаются галереи завода. Если ход не завален и не заложен наци, выйдем как раз туда, куда требуется. Пещера здесь сужается и проходит на два-три метра ниже галереи. – В задумчивости постучал по карте пальцем. – Сам понимаешь, абсолютной уверенности нет, но, думаю, не оплошаем.
– Это больше всего и тревожит меня.
– Такое уж дело… – развел руками Гибиш. – От бога…
Он проверил фонарик, глубже надвинул потертую кожаную фуражку. Ульман вооружился отточенной солдатской лопаткой, зябко передернул плечами, поднял воротник старенькой куртки и двинулся за Гибишем в темноту.
* * *
Дни тянулись для Карла в тревожном ожидании: просыпался и вспоминал об эшелоне цистерн, который сегодня покатится по рельсам на восток. Представлял, как бензин из этих цистерн переливается в баки танков и самолетов, как мчатся эти танки, стреляя в солдат с красными звездочками на пилотках. Может, поэтому – как ни старался быть всегда ровным и приветливым с окружающими – иногда прорывались у него нотки раздражения. Как-то и сам заметил, что слишком резко ответил кому-то за вечерним бриджем, но сразу же овладел собой и пожаловался:
– Нервы у меня, господа, не выдерживают. Не знаю, как вас, а меня угнетает эта неопределенность на Восточном фронте. Кажется, там у нас достаточно сил, чтобы выбить русских хотя бы из Польши!…
Шрикель, который стал постоянным партнером Карла, сказал рассудительно:
– Поберегите нервы, Кремер, ибо наше наступление вряд ли начнется раньше весны. У нас уже есть печальный опыт войны в зимних условиях, и фюрер не позволит генералам увязнуть еще в одной авантюре.
После покушения на Гитлера эсэсовцы были враждебно настроены против армейского генералитета, и в доме Вайганга открыто осуждали руководство вермахта.
«– Если бы фюрер поменьше доверял этим напыщенным ослам в мундирах, – вставил третий партнер, эсэсовский офицер – помощник Шрикеля, – мы давно уже были бы в Москве.
– Господа, нельзя так огульно, – включилась в беседу фрау Ирма. Сама она не играла, но любила сидеть возле играющих в карты. – Генерал Гудериан и Манштейн доказали…
– Таких, как Гудериан и Манштейн, – прервал ее муж, – по пальцам можно пересчитать. А мы имеем в виду генералитет в целом, который не оправдал надежд нации.
Вайганг играл в карты плохо, но любил иногда посидеть с подчиненными за зеленым столом. Этим он показывал свою демократичность и, кроме того, любил пощекотать себе нервы. По натуре группенфюрер был азартным человеком, но балансирование на служебном поприще научило его держать себя в руках.
Посла разговора в аллее гномов он, как и предупреждал, стал сдержаннее относиться к Кремеру, избегал оставаться с ним наедине и вообще был подчеркнуто равнодушен к новому жителю виллы. Фрау Ирма, наоборот, носилась с Карлом и была одержима идеей сосватать Кремера с Эрнестиной Краузе. По правде говоря, она достаточно надоела Карлу, но он всегда был любезен и приветлив с хозяйкой, понимая, что лишь она в этом доме по-настоящему хорошо относится к наму, и это создает вокруг его особы атмосферу доброжелательности, хотя и показной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83
Ели молча, не торопясь. Каждый думал о своем. Гибиш сидел так, что свет падал только на левую часть лица. Ульман видел лишь один глаз, косматую бровь, атаку, изрытую морщинами, ухо, из которого торчали седые и, очевидно, жесткие волоски. Гибишу уже семьдесят, а выглядит он не очень старым. А странно: половину жизни провел под землей.
Спросил Гибиша:
– И что у тебя за секрет, Людвиг? Выглядишь, как молодой…
Гибиш удовлетворенно потер ладонью затылок.
– Представь себе, все замечают. Даже молодухи засматриваются. А что? – пошутил невесело. – Парней теперь мало, мы с тобой, хоть и потрепаны, все же мужчины…
Ульман достал сигарету, хотел уже переломить пополам, да передумал: все равно последняя перед дорогой; курить под землей нельзя, и он вправе выкурить целую сигарету.
– Мужчины, говоришь, – подхватил последние слова Гибиша. – А не бывает ли у тебя, Людвиг, такого чувства, что ты и не человек вообще? Что все вокруг существует само по себе, а ты живешь, как скотина, идешь, куда погонят… Что скотина в лучшем положении, чем ты: ревет и брыкается иногда, а ты и пикнуть не смеешь…
– Бывает, – согласился Гибиш, – но я прогоняю такие мысли. Однако недолго уже осталось, Фридрих, понимаешь, надолго. Утром я выхожу из поселка и иду в лес или в поле. Идешь, а вокруг ни души… Как представишь себе, что коричневым скоро конец – запоешь даже. Но, – вздохнул сокрушенно, – одиннадцать лет собаке под хвост пошло, представляешь, одиннадцать лет, – дай-то бог еще столько прожить! И думаю часто: неужели я, старый дурак, не увижу той жизни, о которой мечтал, за которую мы с тобой, Фридрих, все силы отдали? Нет, думаю, увижу. Как с коричневыми будет покончено – все в свои руки возьмем! И жить хочется, чтобы взглянуть лишь одним глазком. Потому и молодело… – закончил, усмехаясь конфузливо и даже стыдливо.
Ульман молчал, думал. Потом произнес тихо:
– Такое чувство, Людвиг, наверное, не только у тебя. Надвигается гроза, одни боятся ее – закрывают окна и прячутся в подвалы, а другие – выходят навстречу. Ты понимаешь меня, Людвиг?
Старик не ответил. Сидел у самого входа в пещеру и смотрел на красное, как кровь, небо. По каменным стенам переливались багряные отблески. Они казались Ульману символичными, словно предвещали рождение нового дня.
– Мне кажется сейчас, – продолжал Ульман, – будто попал на волю после заключения. Говорю что хочу и не боюсь, что кто-то подслушает, не озираюсь, нет ли за мной гестаповской рожи. Как-то спокойно на душе у меня сегодня. – Ульман потянулся. – Даже легкость в теле появилась… Трогаемся?
– Погоди.
Гибиш вытащил из мешка аккуратно свернутую брезентовую спецовку, переоделся. Куртка топорщилась на нем, делая его более полным. Фридрих критически осмотрел его, сказал ехидно:
– Как по мне, так пенсию тебе платить слишком рано. Родина требует от народа жертв, и фюрер просит вас, Людвиг Гибиш, снова спуститься под землю, чтобы своим самоотверженным трудом хотя бы на день отсрочить падение рейха…
– Плевать я хотел на фюрера! Сейчас мы опустимся под землю для того, чтобы на несколько дней ускорить конец этого проклятого рейха. Чтобы не упрекали нас потом, что сидели два старых дурня и только ждали, пока другие дадут пинка под зад Адольфу Гитлеру.
Ульман стал натягивать старые, вытертые до блеска и не раз уже латанные штаны, а Людвиг развернул пожелтевшую от времени карту.
– Смотри, – ткнул кривым ногтем, – вот здесь вход в вентиляционный штрек. Вот пещера… Штрек тянется сюда, – очертил ногтем место, – а здесь имеется ход в подземную пещеру, над которой начинаются галереи завода. Если ход не завален и не заложен наци, выйдем как раз туда, куда требуется. Пещера здесь сужается и проходит на два-три метра ниже галереи. – В задумчивости постучал по карте пальцем. – Сам понимаешь, абсолютной уверенности нет, но, думаю, не оплошаем.
– Это больше всего и тревожит меня.
– Такое уж дело… – развел руками Гибиш. – От бога…
Он проверил фонарик, глубже надвинул потертую кожаную фуражку. Ульман вооружился отточенной солдатской лопаткой, зябко передернул плечами, поднял воротник старенькой куртки и двинулся за Гибишем в темноту.
* * *
Дни тянулись для Карла в тревожном ожидании: просыпался и вспоминал об эшелоне цистерн, который сегодня покатится по рельсам на восток. Представлял, как бензин из этих цистерн переливается в баки танков и самолетов, как мчатся эти танки, стреляя в солдат с красными звездочками на пилотках. Может, поэтому – как ни старался быть всегда ровным и приветливым с окружающими – иногда прорывались у него нотки раздражения. Как-то и сам заметил, что слишком резко ответил кому-то за вечерним бриджем, но сразу же овладел собой и пожаловался:
– Нервы у меня, господа, не выдерживают. Не знаю, как вас, а меня угнетает эта неопределенность на Восточном фронте. Кажется, там у нас достаточно сил, чтобы выбить русских хотя бы из Польши!…
Шрикель, который стал постоянным партнером Карла, сказал рассудительно:
– Поберегите нервы, Кремер, ибо наше наступление вряд ли начнется раньше весны. У нас уже есть печальный опыт войны в зимних условиях, и фюрер не позволит генералам увязнуть еще в одной авантюре.
После покушения на Гитлера эсэсовцы были враждебно настроены против армейского генералитета, и в доме Вайганга открыто осуждали руководство вермахта.
«– Если бы фюрер поменьше доверял этим напыщенным ослам в мундирах, – вставил третий партнер, эсэсовский офицер – помощник Шрикеля, – мы давно уже были бы в Москве.
– Господа, нельзя так огульно, – включилась в беседу фрау Ирма. Сама она не играла, но любила сидеть возле играющих в карты. – Генерал Гудериан и Манштейн доказали…
– Таких, как Гудериан и Манштейн, – прервал ее муж, – по пальцам можно пересчитать. А мы имеем в виду генералитет в целом, который не оправдал надежд нации.
Вайганг играл в карты плохо, но любил иногда посидеть с подчиненными за зеленым столом. Этим он показывал свою демократичность и, кроме того, любил пощекотать себе нервы. По натуре группенфюрер был азартным человеком, но балансирование на служебном поприще научило его держать себя в руках.
Посла разговора в аллее гномов он, как и предупреждал, стал сдержаннее относиться к Кремеру, избегал оставаться с ним наедине и вообще был подчеркнуто равнодушен к новому жителю виллы. Фрау Ирма, наоборот, носилась с Карлом и была одержима идеей сосватать Кремера с Эрнестиной Краузе. По правде говоря, она достаточно надоела Карлу, но он всегда был любезен и приветлив с хозяйкой, понимая, что лишь она в этом доме по-настоящему хорошо относится к наму, и это создает вокруг его особы атмосферу доброжелательности, хотя и показной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83