— Чаю, по-хорошему все обладил на заводе?
— Все как есть! — тряхнул головой Перстень. — Лари плотинные пожег, домницы погасли — «козлов» посадили.
Грязнов вдруг потемнел, опустил руки. Охрипшим голосом он выкрикнул:
— Что ж ты наробил? Кто дозволил?
Перстень, пропустив зловещие нотки в голосе атамана, беззаботно похвалился:
— Что надо, то и наробил и дозволенья не спрашивал. Демидовский пес приказчик сбег, а мы душу и на том отвели. Хватит, намытарились у домнушек!
— Разбойник! — не стерпев, вскочил Грязнов. Лицо его побагровело. — Как ты смел столь злодейское дело допустить? Да знаешь ли ты, что царю-батюшке литье потребно, в пушках нужда великая!
Перстень побледнел, растерянно развел руками.
— Да нешто я ведал… — смущенно сказал он.
— Ты что ж думал: ворога голыми руками возьмешь? Эх, наробил! Сечь тебя плетями за такое дело, да милую за доброе войско. Воин ты удалой, а хозяин плохой, не рачительный!
Митька надел шапку, топтался на крыльце, не зная, как улестить атамана…
Перфилька так и не ушел из Челябы. Он упрятался на сеновале и, пока воевода не выбрался из города, пребывал в тайнике. После отбытия барина холоп поселился в крохотной светелке в воеводском доме. Из узкого стрельчатого окошечка видны были заплоты и городской вал, укрытый глубоким снегом, влево в широкой лощине расстилалась скованная льдом река Миасс, на которой с утра до ночи возились ватажки посадских ребятишек. Из-за серых воинских бревенчатых магазеев выглядывала золоченая маковка церкви. Прямо на площади высились глаголи. На них раскачивались окоченевшие трупы людей.
Из своего окошечка он видел, как со скрипом распахивались дубовые ворота и на воеводский двор въезжали сани с колодниками. Были среди них офицеришки в заиндевелых паричках, посиневшие от холода дородные купцы.
Атаман выходил на крыльцо и судил народных супостатов. По одному только мановению его руки сермяжники подхватывали жертву и вели к виселице. Ни слезы, ни мольбы не могли разжалобить этого бородатого пугачевца. Но отчего тянулись к нему сердца простых людей? В долгую вьюжную ночь, когда в трубе стонал лихой ветер и за окном поскрипывали страшные рели, старику не спалось, и он подолгу раздумывал о Грязнове. Где-то в душе росло и крепло оправдание его суровым делам.
«А разве дворяне и заводчики жалели народ? — спрашивал он себя. — Не они ли породили эту жестокость? Кто льет кровь, сам должен поплатиться. Так по воле божией отлились волку овечьи слезы!..»
Простой и суровый человек неожиданно вошел в жизнь старика и покорил своей жестокой правдой его сердце. Совсем неожиданно Перфилька попал Грязнову на глаза.
— Ты что же не ушел со своим боярином? — удивленно спросил атаман.
— Мне с ним не по дороге! — решительно ответил старик. — Куда весь народ, туда и я!
Атаман кивнул головой и удалился в свою горницу. Перфилька вернулся в светелку, но не находил себе места. «Видать, не верит мне!» — подумал он и решил поговорить с Грязновым по душам.
Глухой ночью, когда в доме угомонились люди, а в клети прокричали на нашести петухи-полуночники, он тихо пробрался в горницу, в которой почивал атаман. Громадный бородатый часовой, раскинув ноги, безмятежно храпел у порога. Старик бесшумной тенью промелькнул мимо него.
Грязнов лежал на скамье, подложив под голову свернутый кафтан. Закинув руки за голову, спокойно и ровно дышал. Перфилька невольно залюбовался детиной. Он был крепок, мускулист, с широкой грудью. На его лбу выступили мелкие капельки пота, на загорелом смуглом лице от колеблющегося светильника мелькали тени. Курчавая борода делала лицо строгим и мужественным…
Атаман вдруг вздрогнул и открыл глаза. Завидя постороннего человека, он быстро вскочил и сел.
— Ты что тут делаешь? — закричал он, все еще обуреваемый сном.
— Пришел про думки свои рассказать! — душевно сказал старик.
— Про думки ли? Может быть, тебя подослали зарезать меня?
— Вот то-то и есть. Знал, что это скажешь! — с обидой вымолвил Перфилька. — Думаешь, холоп я, так и сердце у меня подлое! Нет, брат, шалишь! Я, может, много годов ожидал, чтобы отомстить за свои обиды! Гляди, что бары со мной делали! — с обидой в голосе сказал он и сбросил полушубок. Став к атаману спиной, старик завернул рубаху. На теле синели толстые рубцы, следы плетей.
— Вот видишь, как с нашим братом! — вздохнул Перфилька. — А за что? За то, что вступился за родимую сестру. Растлил ее барин…
Старик снова обрядился в полушубок, склонил голову.
— Верь мне, батюшка! Не соглядатаем я тут остался, а по велению своей совести! — с жаром сказал он, и голос его взволнованно дрогнул.
— Верю, отец! Иди и успокойся! Люб ты мне своей прямотой!
Перфилька поклонился Грязнову:
— Спасибо, родной, на добром слове!
Старик вышел на двор; падал мягкий снежок. Он шумно вздохнул и стал жадно глотать свежий воздух. На сердце стало покойнее…
Покинув Челябу, генерал Деколонг со своим войском и обозами исетской провинциальной канцелярии двинулся по Сибирской равнине на Шадринск и Далматов монастырь, намереваясь таким обходным и безопасным путем достигнуть Екатеринбурга. Никто из местных должностных лиц в дистриктах не знал об оставлении Челябы и движении генерала в глубь провинции. Он уже достиг Окуневской слободы, когда об этом стало известно шадринскому коменданту, секунд-майору Кениху. Тот не на шутку встревожился и, чтобы предупредить отступающих о грозящей опасности, послал нарочного с донесением.
17 февраля курьер достиг Окуневской слободы и вручил генералу Деколонгу письмо, в котором секунд-майор сообщал неприятную новость:
«Уведомился я, что ваше превосходительство изволите близ здешних мест обретаться, — писал Кених, — того ради не премину донести о здешних обстоятельствах, которые уже злодейским ядом наполнены: весь Далматов монастырь окружен, да и около здешнего города деревни, не далее верст десять, все неприятельской стороне предались, и так теперь проезду никакого нет…»
На другой день генерал получил депешу от главнокомандующего Александра Ильича Бибикова, который писал:
«Прошу вас сделать своими войсками движение к Оренбургу, показывая вид, что идете к Башкирии, дабы тем сделать диверсию злодею и в то же время транспортировать провиант и фураж для Оренбурга, употребив к тому всю возможность и старание. Сие содействие со стороны вашей крайне необходимо нужно, дабы отовсюду стеснять главную злодейскую толпу и чтобы наискорее освободить Оренбург и весь этот край очистить…»
Хорошо было об этом писать, сидя в Екатеринбурге, но каково было Деколонгу, попавшему по своей вине в ловушку! Оставление им Челябы дало возможность повстанческому движению перехлестнуть через Урал и быстро проникнуть в Сибирскую губернию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148