Так как реки и речные перевозы внушали большие опасения, то многие паромы через Москву и Оку упразднили, а по уездным границам установили кордоны из крепостных крестьян, вооруженных топорами, рогатинами и просто дубинками. Всякого, кто пытался проникнуть в Москву из простого народа, задерживали и допрашивали.
В один из дней с оказией из Тулы прибыл в Москву демидовский приказчик и оповестил хозяина, что и там настали тревожные времена. Широкоплечий бородатый туляк сидел в кабинете Никиты и рассказывал ему крепким басовитым голосом:
— Наладили купечество и оружейники разъезды и караулы, но то удивительно, что никакие заставы не сдерживают слухов и возмутителей, проникающих от самого… — Он поперхнулся, побоялся назвать имя Пугачева.
Демидов промолчал, выжидательно уставясь в приказчика.
— Совсем недавно, на первого спаса, утречком у питейного дома, что при Тульском оружейном заводе, появился неведомый человек. Народищу возле него собралось — тьма! Известное дело, всем не терпится узнать правду. И проходимец тот похвалялся перед народом, что он привез от самого Петра Федоровича два указа: один к генералу Жукову, а другой в провинциальную канцелярию. Но что не сегодня-завтра придет-де государь освобождать мастеровых от тягот.
— И заведомому пугачевскому злодею дали говорить непотребное! — возмутился Никита.
— Что ты, батюшка! — успокоил Демидова приказчик. — Только почал он несуразицу плести, как его схватили и доставили к допросу. И там он назвался крепостным Шапочниковым, а когда крепко посекли его, то признался, что он беглый капрал из московского батальона Данила Медведчиков. Вот каково, господин мой!
— Да, невесело! — согласился Демидов и, злобясь, выкрикнул: — Мало секли, такого истерзать надо!
— Просили о том, чтобы Медведчикова не отсылать на Москву, а на Туле к примеру наказать.
— То разумно! И учинить ему наказание по всем слободам и улицам Тулы, чтобы подлый народ, а тем паче пьяницы и озорники не последовали впредь подобному беспокойству! — со страстью вымолвил Никита.
Он долго и внимательно расспрашивал приказчика о делах на заводе и только тогда успокоился, когда узнал, что оружейники ведут себя сдержанно.
— На Тулу прислан большой заказ, многие тысячи ружей изготовить потребно, и наша государыня надеется на казаков! — спокойно сказал туляк.
— Ну, слава тебе господи, хоть с этой стороны не дует сиверкой! — перекрестился Демидов. — Ты пойди, отдохни с пути, а после снова поговорим о делах.
Однако на другой день не пришлось Никите Акинфиевичу заняться тульским приказчиком. Из приволжской Фокинской вотчины пришел измученный дальним переходом и прочими передрягами мужичонка и вручил Демидову весть от управителя. Фокинские крепостные стали весьма ненадежны, осаждают контору и требуют возвращения с заводов отосланных туда для работы крестьян. К тому же местные власти потребовали дать людей и вооружить их для отпора повстанцам. Это бы еще полгоря, но то, что сообщил вестник от себя, более всего встревожило Никиту.
Осповатый мужичонка юлил глазами, избегая встретиться взглядом с барином. Говорил глухо, с неприязнью. Демидов вплотную подошел к нему и пригрозил:
— Ты не верти очами! Гляди прямо и говори по совести, что там вокруг моих вотчин робится.
Вестник присмирел, вздохнул тяжко и вымолвил неторопливо:
— По совести, у вотчин ваших, господин, появился государев полковник Аристов…
— Как ты смеешь! — вскричал с негодованием Демидов. — Известно ли тебе, что у нас на престоле пребывает государыня, а не государь! Именующий себя Петром Федоровичем есть вор, каторжник, беглый казак Емелька Пугачев! — Все большое рыхлое тело Никиты всколыхнулось от злобы. Он перевел дух, немного успокоился и прикрикнул: — Сказывай дальше!
— А дальше, господин, известное, — спокойно продолжал мужичонка. — Аристов тот пришел в сельцо Воротынец графа Головина, занял полотняный завод; мужики его встретили хлебом-солью, а управителя на воротине повесили!
— Ух ты! — поморщился от вести Демидов. — Воротынец-то совсем рядом с нашей вотчиной! Час от часу не легче! Иди-ка в людскую да жди, понесешь обратно ответ мой и наставления.
Мужичонка поклонился и убрался в людскую. Демидов долго взволнованно ходил по кабинету. Затем присел к столу и написал предписание в фокинскую контору; в нем он сообщал управителю:
«Небезызвестно мне, что злодейские изверги Пугачева партии показываются близ нижегородских моих вотчин и ложными своими увещеваниями многих крестьян склоняют на свою сторону. Наказываю тех подговорщиков ловить и передавать их воинским командам…»
На другой день письмо было вручено вестнику, и он отправился в обратную дорогу.
Встревоженный Демидов метался по хоромам, хватал себя за голову и стонал:
— Эх, кабы мир заключили с Турцией! Мир — вот что потребно дворянству и заводчикам сейчас, да войско перебросить на смутьянщика и потрясателя основ царства!
Подошел сентябрь, и вести стали веселее. Никита воспрянул духом. Гроза прогремела, минуя Москву. Из Фокинской вотчины донесли хозяину, что повстанческий полковник Аристов схвачен и сдан воинской команде.
— Ну, теперь поганцу оттяпать голову, и делу конец! — обрадовался Никита и поспешил оповестить фокинского управителя:
«Главного поимщика того злодея Аристова отпустить на полную волю, а остальных избавляю на три года от несения оброка. О сей моей милости священникам и приказчикам оповестить на всех крестьянских сходах с разъяснением самозванства Пугачева и указать, что он с его дьявольскими помощниками не иное что, как отчаянная слепота, а не самомалейшая вероятность…»
Вслед за этим Демидов направил свое указание уральским заводам о пересмотре оплаты поденным работным людям. Отныне дровосеки должны были получать по семь копеек в день, а подростки по шесть копеек. Женщины в оплате приравнивались к подросткам.
Демидовский приказ о новой оплате труда никаких восторгов среди уральских работных не вызвал.
Наступил солнечный сентябрь. Никита Акинфиевич понемногу успокоился, приободрился. Однажды за окнами появилось много экипажей, куда-то торопившихся. Демидов полюбопытствовал:
— Что случилось, холоп?
Одевавший его слуга вдруг сморщился, на глазах блеснули слезы.
— Да как вам сказать, господин, — тихо вымолвил он. — Сказывают, его разбили под Царицыном-городом.
— Экая радостная весть, а ты плачешь, разбойник! — закричал Никита и оттолкнул слугу.
— Не знаю, отчего плачу, господин. Видать, от великой радости, — боясь кары, слукавил слуга.
— Врешь, шишига! — прикрикнул на него Демидов. — По глазам вижу, что врешь! Иди, поторопи кучера!..
Никита Акинфиевич поехал к дому Волконского.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148
В один из дней с оказией из Тулы прибыл в Москву демидовский приказчик и оповестил хозяина, что и там настали тревожные времена. Широкоплечий бородатый туляк сидел в кабинете Никиты и рассказывал ему крепким басовитым голосом:
— Наладили купечество и оружейники разъезды и караулы, но то удивительно, что никакие заставы не сдерживают слухов и возмутителей, проникающих от самого… — Он поперхнулся, побоялся назвать имя Пугачева.
Демидов промолчал, выжидательно уставясь в приказчика.
— Совсем недавно, на первого спаса, утречком у питейного дома, что при Тульском оружейном заводе, появился неведомый человек. Народищу возле него собралось — тьма! Известное дело, всем не терпится узнать правду. И проходимец тот похвалялся перед народом, что он привез от самого Петра Федоровича два указа: один к генералу Жукову, а другой в провинциальную канцелярию. Но что не сегодня-завтра придет-де государь освобождать мастеровых от тягот.
— И заведомому пугачевскому злодею дали говорить непотребное! — возмутился Никита.
— Что ты, батюшка! — успокоил Демидова приказчик. — Только почал он несуразицу плести, как его схватили и доставили к допросу. И там он назвался крепостным Шапочниковым, а когда крепко посекли его, то признался, что он беглый капрал из московского батальона Данила Медведчиков. Вот каково, господин мой!
— Да, невесело! — согласился Демидов и, злобясь, выкрикнул: — Мало секли, такого истерзать надо!
— Просили о том, чтобы Медведчикова не отсылать на Москву, а на Туле к примеру наказать.
— То разумно! И учинить ему наказание по всем слободам и улицам Тулы, чтобы подлый народ, а тем паче пьяницы и озорники не последовали впредь подобному беспокойству! — со страстью вымолвил Никита.
Он долго и внимательно расспрашивал приказчика о делах на заводе и только тогда успокоился, когда узнал, что оружейники ведут себя сдержанно.
— На Тулу прислан большой заказ, многие тысячи ружей изготовить потребно, и наша государыня надеется на казаков! — спокойно сказал туляк.
— Ну, слава тебе господи, хоть с этой стороны не дует сиверкой! — перекрестился Демидов. — Ты пойди, отдохни с пути, а после снова поговорим о делах.
Однако на другой день не пришлось Никите Акинфиевичу заняться тульским приказчиком. Из приволжской Фокинской вотчины пришел измученный дальним переходом и прочими передрягами мужичонка и вручил Демидову весть от управителя. Фокинские крепостные стали весьма ненадежны, осаждают контору и требуют возвращения с заводов отосланных туда для работы крестьян. К тому же местные власти потребовали дать людей и вооружить их для отпора повстанцам. Это бы еще полгоря, но то, что сообщил вестник от себя, более всего встревожило Никиту.
Осповатый мужичонка юлил глазами, избегая встретиться взглядом с барином. Говорил глухо, с неприязнью. Демидов вплотную подошел к нему и пригрозил:
— Ты не верти очами! Гляди прямо и говори по совести, что там вокруг моих вотчин робится.
Вестник присмирел, вздохнул тяжко и вымолвил неторопливо:
— По совести, у вотчин ваших, господин, появился государев полковник Аристов…
— Как ты смеешь! — вскричал с негодованием Демидов. — Известно ли тебе, что у нас на престоле пребывает государыня, а не государь! Именующий себя Петром Федоровичем есть вор, каторжник, беглый казак Емелька Пугачев! — Все большое рыхлое тело Никиты всколыхнулось от злобы. Он перевел дух, немного успокоился и прикрикнул: — Сказывай дальше!
— А дальше, господин, известное, — спокойно продолжал мужичонка. — Аристов тот пришел в сельцо Воротынец графа Головина, занял полотняный завод; мужики его встретили хлебом-солью, а управителя на воротине повесили!
— Ух ты! — поморщился от вести Демидов. — Воротынец-то совсем рядом с нашей вотчиной! Час от часу не легче! Иди-ка в людскую да жди, понесешь обратно ответ мой и наставления.
Мужичонка поклонился и убрался в людскую. Демидов долго взволнованно ходил по кабинету. Затем присел к столу и написал предписание в фокинскую контору; в нем он сообщал управителю:
«Небезызвестно мне, что злодейские изверги Пугачева партии показываются близ нижегородских моих вотчин и ложными своими увещеваниями многих крестьян склоняют на свою сторону. Наказываю тех подговорщиков ловить и передавать их воинским командам…»
На другой день письмо было вручено вестнику, и он отправился в обратную дорогу.
Встревоженный Демидов метался по хоромам, хватал себя за голову и стонал:
— Эх, кабы мир заключили с Турцией! Мир — вот что потребно дворянству и заводчикам сейчас, да войско перебросить на смутьянщика и потрясателя основ царства!
Подошел сентябрь, и вести стали веселее. Никита воспрянул духом. Гроза прогремела, минуя Москву. Из Фокинской вотчины донесли хозяину, что повстанческий полковник Аристов схвачен и сдан воинской команде.
— Ну, теперь поганцу оттяпать голову, и делу конец! — обрадовался Никита и поспешил оповестить фокинского управителя:
«Главного поимщика того злодея Аристова отпустить на полную волю, а остальных избавляю на три года от несения оброка. О сей моей милости священникам и приказчикам оповестить на всех крестьянских сходах с разъяснением самозванства Пугачева и указать, что он с его дьявольскими помощниками не иное что, как отчаянная слепота, а не самомалейшая вероятность…»
Вслед за этим Демидов направил свое указание уральским заводам о пересмотре оплаты поденным работным людям. Отныне дровосеки должны были получать по семь копеек в день, а подростки по шесть копеек. Женщины в оплате приравнивались к подросткам.
Демидовский приказ о новой оплате труда никаких восторгов среди уральских работных не вызвал.
Наступил солнечный сентябрь. Никита Акинфиевич понемногу успокоился, приободрился. Однажды за окнами появилось много экипажей, куда-то торопившихся. Демидов полюбопытствовал:
— Что случилось, холоп?
Одевавший его слуга вдруг сморщился, на глазах блеснули слезы.
— Да как вам сказать, господин, — тихо вымолвил он. — Сказывают, его разбили под Царицыном-городом.
— Экая радостная весть, а ты плачешь, разбойник! — закричал Никита и оттолкнул слугу.
— Не знаю, отчего плачу, господин. Видать, от великой радости, — боясь кары, слукавил слуга.
— Врешь, шишига! — прикрикнул на него Демидов. — По глазам вижу, что врешь! Иди, поторопи кучера!..
Никита Акинфиевич поехал к дому Волконского.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148