Жигари нехотя разбрелись по землянкам и балаганам. Там они забылись в тяжелом, тревожном сне. Впритык среди согретых тел улеглись после маятной дороги беглый и солдат. Сон сразу сморил их. Только у костра топтались терпеливые башкирские кони, неторопливо хрустя сухим сеном…
На заре старый жигарь взбудил лесных братков, и Грязнов повел их в Чесноковку.
Три сотни крепких, кряжистых мужиков, закопченных, чумазых, вытянулись ватажкой на глухой лесной дороге. Шли они вооруженные топорами, дубинами, рогатинами. Шагали молча: лесная хмурь да тяжелая каторга отучили от песни. И оттого грознее, суровее казалось шествие. Из-за облака блеснуло солнце, сверкнуло» на острых топорах.
Чудилось, будто из-за темного леса занялась черная страшная туча и заблистала молниями. Вот-вот ударит гром и разыграется буря.
Дорога тянулась через горные кряжи, то поднималась к перевалам, то спускалась к долинам. Многим из жигарей была знакома эта древняя гулевая дорожка. Пролегла она из России, пересекла Уральские кремнистые хребты и ушла в глубь необъятной Сибири.
В глубоких падях лежали притихшие заводы, не дымили домны, простиралось над ними чистое белесое небо, а вокруг — пушистые снега. По скатам гор виднелись заводские селения.
Во вторую ночь пути в небе вспыхнуло и постепенно погасло зарево. Лишь облака, плывшие над каменным хаосом гор, нежно порозовели от еще тлевшего внизу пожарища.
— Ну, теперь свои близко! — полной грудью вздохнул Грязнов.
Задолго до подхода к Чесноковке ватага жигарей почувствовала близость пугачевского стана. По торным дорогам и тропам тянулись толпы заводчины, они, как первые вешние струйки с гор, вливались в работную ватажку. На пути стали встречаться конники.
К полудню ватажка выбралась из чащоб, разом расступились горы, распахнулся лес, из туч брызнуло солнце, и яркое сверкание озарило укрытую снегами широкую понизь. Среди наметенных сугробов тонуло обширное селение. К сумрачному небу вились дымки. Ветер донес запах жилья, собачий лай. Жигари прибавили шагу.
Сидя на коне, Ивашка издалека заметил неладное.
Впереди расстилалось поле; в полуверсте от сельской поскотины двое пеших наскочили на проезжего конника и сволокли его в снег.
— Никак тати? — показал вдаль бомбардир и стегнул конька.
Два дюжих казака, не стесняясь набежавших конников, вытряхнули поверженного пленника из добротного полушубка.
— Да что вы, братцы? — взмолился проезжий. — Да я ж тут свой!..
— Попина в свои лезет! Скидывай пимы! — озоровали казаки.
— Да ведь тут разбой! Непорядок это! — не стерпел бомбардир и гаркнул на все поле: — Стой, окаянные! Что вы робите?
— Отстань, пес, — огрызнулся станичник. — Не видишь, что ли, попа облегчаем… Скидывай, долгогривый, пимы! — накинулся он на поверженного, но и рук не успел протянуть, как Грязнов огрел его плетью.
— Расходись, остуды! — злобясь, закричал Ивашка. — Это что же удумали? Под носом у атамана свой народ обижаете? Брысь, окаянные!
Завидев бегущих на подмогу жигарей, казачишки подались прочь.
Грязнов соскочил с коня и шагнул в сугроб. Из снега поднялся долговязый жилистый поп. Беглый вытаращил глаза: разом вспомнил тайгу, Кыштым…
— Савва!.. Отец Савва!
— Я самый и есть! — добродушно отозвался поп. — Но кто же ты? Что-то не упомню тебя.
— Я беглый демидовский. Из лесных куреней. Может, и вспомнишь Ивашку Грязнова.
— Не помню. Мало ли у Демидова работных, но чую, добрый ты человек! — искренним тоном отозвался Савва.
Набежавшие жигари с удивлением разглядывали священника, одетого по-крестьянски. Он поднял и отряхнул от снега отбитый полушубок и облачился в него. Ивашка взобрался на коня и крикнул своим молодцам:
— Братки, это бунташный поп! Нужный он человек!.. А я, батюшка, из Сибири к хозяину еду и народ привел. Хочется нам хоть одним глазком глянуть на него и перемолвиться словцом о деле.
Священник подтянулся, окинул ватажка проницательным взглядом.
— Его величество государь Петр Федорович далече пребывает от сих мест. А дела тут вершит его сиятельство граф Чернышев, — твердо ответил иерей.
— Ой ли? Сказывали, тут атаман Зарубин проживает! — разочарованно отозвался Ивашка.
— Молчи! — пригрозил поп. — Вороги его сиятельство кличут Чикой, а нам доподлинно ведомо, что он граф. Веди богатырей! Ко времени подоспели, молодцы!
— Это мы и без тебя, батя, ведаем! — нахмурился солдат. — Дело у нас военное, и команду знаем. Веди!
Ивашка в сопровождении священника повел углежогов в село.
После лесной тишины жигарей поразило многолюдье. Они с удивлением разглядывали село. На улице суетился народ, скакали конные. В домах было шумно. Из окошек и ворот выглядывали любопытные бабы, малые ребята. Сбежавшиеся станичники, в свою очередь, глазели на черных от копоти, оборванных людей.
— Что за черти? Откуда только и взялись!
Но заводчина встретила своих радостно и приветствовала криками, размахивала ушанками.
Грязнов, подбоченясь, выступал на коне впереди своей ватаги. Рядом с ним ехал бомбардир. Ему было лестно и любопытно. Кругом словно в котле кипело. Дворы и проулки были запружены санями, подле галдели люди. На площади перед церковью горели костры: заводчина готовила пищу. Селение походило на великое торжище. Кого только тут не было! Казалось, сюда сбежались со всего Урал-Камня, съехались со степного Яика, собрались даже с дальних лесных углов Башкирии. Больше всего было здесь уральской заводчины. Из многих горных заводов можно было встретить людей: из Белорецка, из Сатки, из Косотура, Миньяра… Их нетрудно было узнать по землистым лицам, по жилистым корявым рукам, опаленным у домен бородам, по сутулости, полученной в результате тяжелого непрерывного труда. Немало встречалось тут и приписных мужиков, беглых, крепостных; они узнавались по убогой крестьянской одежде — рваным зипунам, дерюжным сермягам и лаптям…
Суетились у котлов ордынцы: косоглазые киргизы в верблюжьих бешметах и малахаях. Варили конину скуластые башкиры в остроконечных рысьих шапках. Бродили по улице лихие яицкие казаки — сильные и драчливые станичники, одетые в добрую казацкую справу. Собралась беглая голытьба, гулящие люди, сибирские варнаки и все через край хлебнувшие соленого горя, прошедшие огонь и воду, испытавшие барский гнет, плети, кабалу и тяжелую рекрутчину. Ныне все эти люди шумным потоком устремились в Чесноковку, где становились под знамена Пугачева, верстались казаками. Они прибывали каждый день, увеличивая пугачевское войско.
Ивашка с любопытством разглядывал воинство, и в сердце его крепла уверенность в правоте затеянного дела. «Сермяжная Русь поднялась ноне! Как после этого устоять барам!»
Отец Савва указал на высокий дом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148
На заре старый жигарь взбудил лесных братков, и Грязнов повел их в Чесноковку.
Три сотни крепких, кряжистых мужиков, закопченных, чумазых, вытянулись ватажкой на глухой лесной дороге. Шли они вооруженные топорами, дубинами, рогатинами. Шагали молча: лесная хмурь да тяжелая каторга отучили от песни. И оттого грознее, суровее казалось шествие. Из-за облака блеснуло солнце, сверкнуло» на острых топорах.
Чудилось, будто из-за темного леса занялась черная страшная туча и заблистала молниями. Вот-вот ударит гром и разыграется буря.
Дорога тянулась через горные кряжи, то поднималась к перевалам, то спускалась к долинам. Многим из жигарей была знакома эта древняя гулевая дорожка. Пролегла она из России, пересекла Уральские кремнистые хребты и ушла в глубь необъятной Сибири.
В глубоких падях лежали притихшие заводы, не дымили домны, простиралось над ними чистое белесое небо, а вокруг — пушистые снега. По скатам гор виднелись заводские селения.
Во вторую ночь пути в небе вспыхнуло и постепенно погасло зарево. Лишь облака, плывшие над каменным хаосом гор, нежно порозовели от еще тлевшего внизу пожарища.
— Ну, теперь свои близко! — полной грудью вздохнул Грязнов.
Задолго до подхода к Чесноковке ватага жигарей почувствовала близость пугачевского стана. По торным дорогам и тропам тянулись толпы заводчины, они, как первые вешние струйки с гор, вливались в работную ватажку. На пути стали встречаться конники.
К полудню ватажка выбралась из чащоб, разом расступились горы, распахнулся лес, из туч брызнуло солнце, и яркое сверкание озарило укрытую снегами широкую понизь. Среди наметенных сугробов тонуло обширное селение. К сумрачному небу вились дымки. Ветер донес запах жилья, собачий лай. Жигари прибавили шагу.
Сидя на коне, Ивашка издалека заметил неладное.
Впереди расстилалось поле; в полуверсте от сельской поскотины двое пеших наскочили на проезжего конника и сволокли его в снег.
— Никак тати? — показал вдаль бомбардир и стегнул конька.
Два дюжих казака, не стесняясь набежавших конников, вытряхнули поверженного пленника из добротного полушубка.
— Да что вы, братцы? — взмолился проезжий. — Да я ж тут свой!..
— Попина в свои лезет! Скидывай пимы! — озоровали казаки.
— Да ведь тут разбой! Непорядок это! — не стерпел бомбардир и гаркнул на все поле: — Стой, окаянные! Что вы робите?
— Отстань, пес, — огрызнулся станичник. — Не видишь, что ли, попа облегчаем… Скидывай, долгогривый, пимы! — накинулся он на поверженного, но и рук не успел протянуть, как Грязнов огрел его плетью.
— Расходись, остуды! — злобясь, закричал Ивашка. — Это что же удумали? Под носом у атамана свой народ обижаете? Брысь, окаянные!
Завидев бегущих на подмогу жигарей, казачишки подались прочь.
Грязнов соскочил с коня и шагнул в сугроб. Из снега поднялся долговязый жилистый поп. Беглый вытаращил глаза: разом вспомнил тайгу, Кыштым…
— Савва!.. Отец Савва!
— Я самый и есть! — добродушно отозвался поп. — Но кто же ты? Что-то не упомню тебя.
— Я беглый демидовский. Из лесных куреней. Может, и вспомнишь Ивашку Грязнова.
— Не помню. Мало ли у Демидова работных, но чую, добрый ты человек! — искренним тоном отозвался Савва.
Набежавшие жигари с удивлением разглядывали священника, одетого по-крестьянски. Он поднял и отряхнул от снега отбитый полушубок и облачился в него. Ивашка взобрался на коня и крикнул своим молодцам:
— Братки, это бунташный поп! Нужный он человек!.. А я, батюшка, из Сибири к хозяину еду и народ привел. Хочется нам хоть одним глазком глянуть на него и перемолвиться словцом о деле.
Священник подтянулся, окинул ватажка проницательным взглядом.
— Его величество государь Петр Федорович далече пребывает от сих мест. А дела тут вершит его сиятельство граф Чернышев, — твердо ответил иерей.
— Ой ли? Сказывали, тут атаман Зарубин проживает! — разочарованно отозвался Ивашка.
— Молчи! — пригрозил поп. — Вороги его сиятельство кличут Чикой, а нам доподлинно ведомо, что он граф. Веди богатырей! Ко времени подоспели, молодцы!
— Это мы и без тебя, батя, ведаем! — нахмурился солдат. — Дело у нас военное, и команду знаем. Веди!
Ивашка в сопровождении священника повел углежогов в село.
После лесной тишины жигарей поразило многолюдье. Они с удивлением разглядывали село. На улице суетился народ, скакали конные. В домах было шумно. Из окошек и ворот выглядывали любопытные бабы, малые ребята. Сбежавшиеся станичники, в свою очередь, глазели на черных от копоти, оборванных людей.
— Что за черти? Откуда только и взялись!
Но заводчина встретила своих радостно и приветствовала криками, размахивала ушанками.
Грязнов, подбоченясь, выступал на коне впереди своей ватаги. Рядом с ним ехал бомбардир. Ему было лестно и любопытно. Кругом словно в котле кипело. Дворы и проулки были запружены санями, подле галдели люди. На площади перед церковью горели костры: заводчина готовила пищу. Селение походило на великое торжище. Кого только тут не было! Казалось, сюда сбежались со всего Урал-Камня, съехались со степного Яика, собрались даже с дальних лесных углов Башкирии. Больше всего было здесь уральской заводчины. Из многих горных заводов можно было встретить людей: из Белорецка, из Сатки, из Косотура, Миньяра… Их нетрудно было узнать по землистым лицам, по жилистым корявым рукам, опаленным у домен бородам, по сутулости, полученной в результате тяжелого непрерывного труда. Немало встречалось тут и приписных мужиков, беглых, крепостных; они узнавались по убогой крестьянской одежде — рваным зипунам, дерюжным сермягам и лаптям…
Суетились у котлов ордынцы: косоглазые киргизы в верблюжьих бешметах и малахаях. Варили конину скуластые башкиры в остроконечных рысьих шапках. Бродили по улице лихие яицкие казаки — сильные и драчливые станичники, одетые в добрую казацкую справу. Собралась беглая голытьба, гулящие люди, сибирские варнаки и все через край хлебнувшие соленого горя, прошедшие огонь и воду, испытавшие барский гнет, плети, кабалу и тяжелую рекрутчину. Ныне все эти люди шумным потоком устремились в Чесноковку, где становились под знамена Пугачева, верстались казаками. Они прибывали каждый день, увеличивая пугачевское войско.
Ивашка с любопытством разглядывал воинство, и в сердце его крепла уверенность в правоте затеянного дела. «Сермяжная Русь поднялась ноне! Как после этого устоять барам!»
Отец Савва указал на высокий дом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148