— Это верно, когда хорошо вскопаешь землю, она не скупится на урожай. Но что крестьянину от него достается? Ах, сударь, земли здесь арендуют! После аренды нам остается мало, очень мало! — покачал он головой и снова взялся за сидр.
Серое в морщинках лицо его дышало безразличием. Он даже не встал, разговаривая с Демидовым. Хозяин трактира учтиво поклонился гостю:
— Прошу извинить. У нас народ груб и невежлив. С той поры как в Париже появились недовольные королевскими порядками, народ не чтит господ…
Он провел приезжих в чистую горницу и, склонившись в раболепном поклоне, выжидал приказа…
Нянюшки — бойкие парижанки — презрительно оглядывали мешковатую, грубую фигуру крестьянина. Он был бос, и черные загорелые ноги пыльны. Еле скрывая отвращение, одна из нянюшек, упершись в бока, сказала:
— Расселся тут! Не мешал бы чистым людям отдохнуть…
— Что ж, милая, я могу и уйти. Я сделал свое дело, немного подкрепился, а теперь пора и за работу. Меня и впрямь ждет пашня! Прощайте…
Проходили дни. В конце сентября путешественники достигли Дрездена. Мать владетельного курфюрста, с которою Демидовы познакомились во время пребывания в Аахене, узнав о прибытии гостей, прислала за ними заложенную цугом карету и со всей свитой встретила Демидовых в большом светлом зале своего старинного замка. Никита Акинфиевич расхаживал по обширным покоям, восторгался прочностью и незыблемостью вещей.
— Полюбуйся, на века строено! — хвалил он.
Не нравилось ему, что хозяева держались слишком чопорно, иной раз весьма некстати хвалились своими предками, древними князьями. Демидов обеспокоенно думал: «Не дознались бы, что дед наш был черномазый кузнец». Сейчас он до горечи завидовал родовитой знати.
В один из дней Никита Акинфиевич, дознавшись о Фрейбергских серебряных рудниках, надумал посетить их. Андрейка сопровождал хозяина на рудники. Мать курфюрста долго отговаривала Демидова от этой затеи, но он не уступил. Хотелось ему познакомиться с немецким горным делом. Хозяйка отпустила с ним офицера, строго наказав оберегать Демидова.
В жаркий полдень прибыли на рудники. Все было обычное: горы отработанной породы высились на обширном пространстве. У холма грохотала промывальная и точильная фабрика. Офицер привел Демидова в домик, весьма загрязненный; отсюда начинался спуск в подземелье. Андрейка и офицер обрядили Никиту Акинфиевича в одежду рудокопа. Тут же находился и горный надзиратель — сухой тонкогубый немец. Он толково и неторопливо объяснил Демидову, как держать себя при спуске в шахту. Никите Акинфиевичу и Андрейке дали по небольшому фонарю с зажженными свечами. Фонари повесили на грудь, чтобы руки были свободны.
— Прошу, — сказал немецкий офицер, подведя гостей к шахте, из темной пасти которой торчала лестница.
Первым в преисподнюю полез Андрейка. За ним, сопя и кряхтя, держась за канат, стал спускаться Демидов.
Под ногами было скользко, свет от фонариков плохо разгонял тьму. По стенам текла вода. Прислушиваясь к шумному дыханию хозяина, Андрейка с боязнью думал: «Как бы не оборвался, боров! Увлечет вниз, и света белого не взвидишь!»
Лестницы шли одна за другой, а конца не было. Казалось, пасть бездонна и в безмолвии коварно поджидает свою жертву. Демидов вздохнул и сказал громко:
— Пропади оно пропадом! Дальше не полезу!..
Они остановились на площадочке. Тут сбоку шел ход, в котором гремели кирки. Согнувшись, Демидов подался вперед и увидел, как человек, извиваясь червем, монотонно бил кайлой в породу. Другой — черномазый истомленный горщик — сгребал обломки твердой руды и отвозил их к бадье. Сырость и дым от свечей, как туман в угарной бане, душили. Заводчик, раскрыв рот, дышал жадно, с хрипом.
— Уйдем отсюда! — недовольно сказал Демидов. — В преисподней сатаны и то получше будет!
— Что ты, хозяин, и у нас так же! — смело подхватил Андрейка.
— Молчи, черт! Гляди — посеку! — прикрикнул Никита Акинфиевич.
Опять выбрались к лестнице и полезли вверх. Под тяжестью скрипели лестничные поперечины. Демидов молча сплевывал в тьму, зеленые зрачки его светились по-кошачьи. Андрейка был рад, когда выбрались на дневной свет. Поспешно скинув горняцкое платье, они вместе с хозяином возвращались во Фрейберг…
На другой день, откланявшись семье курфюрста, Демидовы проследовали в Дрезден.
— Домой! Домой! — торопила Александра Евтихиевна мужа.
Глядя на округлый стан ее, Демидов и сам понимал — надо спешить в Санкт-Петербург…
9
Стояла глубокая осень; волоча серые отсыревшие космы, над полями бесконечной вереницей плыли тяжелые тучи. Моросило. Под колесами экипажей хлюпала грязь, брызги ее при каждом толчке на рытвине обдавали пассажиров, коней и экипажи. Задувал холодный ветер. Стаи ворон, кружившиеся над мокрым ржанищем, своим карканьем еще сильнее подчеркивали и без того унылую пору. Кончились усыпанные битыми камешками дорожки, пошли неприглядные грязные проселки с топями и проломанными мостами. То и дело колеса застревали в глубоких засасывающих трясинах. Ямщики и прибегавшие на зов крестьяне из окрестных деревень с криками и руганью вытягивали экипажи из грязи. Нередко от засасывающего дорожного месива ломались ступицы, оглобли и даже железные оси.
Александра Евтихиевна лежала, обложенная подушками, укрытая пледами. Усталая, с землистым цветом лица, она всю дорогу дремала. Аннушка сидела в экипаже напротив. С любопытством она разглядывала незнакомые мокрые поля, оголенные перелески и ветхие придорожные деревушки. На лесных дорогах было теплее. В чащах под колесами шуршал палый лист. Лесные дали были подернуты синей дымкой испарений; на голых сучьях, протянувшихся через дорогу, блестели ожерелья крупной росы.
Однажды из дымчато-серых кустов на дорогу выбежал зайчишка, присев, навострив уши, слушал приближающийся шум экипажей.
— Смотрите! Смотрите! — закричала Аннушка, и лицо ее осветилось восторгом.
— Русак! Ату его! — загораясь охотничьим задором, заорал в соседнем экипаже Никита Акинфиевич. — Живей ружье мне!
Но крики и шум, произведенные путниками, вспугнули зайчишку, он прыгнул с дороги и скрылся в чаще. Только на росистой бурой траве остался его темный след.
Александра Евтихиевна открыла глаза и, оглядевшись, капризно упрекнула мужа:
— Ах, Никитушка, ты кричишь, как егерь!
Долго Демидов не мог угомониться.
Переехав границу, завидя русские поля и перелески, охваченные осенним багрянцем, он почувствовал себя дома. Его так и подмывало выпрыгнуть из экипажа, вскочить на коня и с борзыми броситься по чернотропу. На жалобу жены он весело отозвался:
— Эх, милая, борзых нет… А ты дремли, почивай, скоро Нарва…
Сидя на козлах рядом с кучером, Андрейка беспокойно оглядывался на жену.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148