Возле нее вилась какая-то мошкара, и от этого было еще темней.
Она остановилась в конце коридора, повернулась направо, и стала
искать в сумочке ключ. Замок вскоре щелкнул. Я спросил:
- Мне можно?
Она кивнула. Я шагнул в темную, пахнущую такими же духами, как пахла
и она сама, комнату...
Мне вдруг захотелось пойти к Железновскому. Пойти и кое-что ему
рассказать. Сказать, как все чисто и светло бывает. И как нехорошо он
сказал о женщине. Он сказал, что я ее расспрашивал, а он будет ее
допрашивать. Но если любишь, - разве можно допрашивать? И почему он такой?
Почему он так сказал? Ну я - рожа! Я ничего не стою. Но он же там,
напившись, в той палатке, говорил о какой-то женской особенности. Он
говорил, что женщины в любви никогда неподсудны, что им дарено свыше
всепрощение. Они не ходят по земле, они плывут на волнах добра, их несут
ветры над землей. Потому все - что они украшают все. И они дают счастье
всем - детям, цветам, мужчинам.
И теперь он ее допрашивал, забыв про то, что она тоже плавает над
землей, не греша. И она не виновата, что любила, а он, ее любимый,
оказался не тем, кого она выпестовала в своей душе...
Мы обменялись с Железновским адресами еще тогда, в разгульной
палатке, когда целуешься со всеми углами и, конечно, с возникающими
фигурами людей. Потому я нашел его быстро. Железновский оказался дома. Он
встал и двинулся в мою сторону.
- Летописец, а-а! Сколько страниц поправил?
- Ни одной, - сказал я холодно.
- Так ты себя всегда переписываешь?
- А ты видел мои рукописи?
- Видел. Размашисто переписываешь. - В его голосе появилось что-то,
еще более раздражающее. - И размашисто они ее теперь допрашивают... Ты не
представляешь, как распирает меня ревность. Убил бы всех за нее.
- Ты действительно ее любишь? - Мы сели с ним за стол.
Железновский опустил руки на спинку стула, нагнулся и мучительно
выдавил:
- Мальчик!
Отпрянул легко от стола, правой рукой потрепал мой чуб и вздохнул:
- Ты когда-нибудь по-настоящему любил?
Теперь я поднял на него глаза:
- Конечно. Я любил здешнюю машинистку. Я чуть не сбесился, когда она
уехала с нашим бывшим редактором.
- Самолюбие просто, - махнул он рукой. - Что там в ней, этой Валечке?
Я как раз приехал, видел ее у вас, когда приходил к вашему редактору.
- Ты что и за нас отвечаешь?
- Ну ты даешь! Все-то ты знаешь! Все! Хорошо, что уеду. Иначе тебе бы
несдобровать.
- Значит, и ты все знаешь про меня.
- Знаю. Ты же все написал. Отец погиб в сорок третьем. Хотя документа
нет. Мать, правда, отсудила у государства, что муж ее считается умершим.
- Выходит, и сестры мои не воевали?
- Нет, сестры воевали. Одна из них замужем за Героем Советского
Союза. Это тебя и спасло, когда ты шорох поднял в противотанковом
дивизионе, не хотел полы мыть. Оружие на офицера поднимал?
- Поднимал. Офицер меня ударил.
- Доказал бы ты! Скажи спасибо, что тогда нашли под подушкой эти
фотографии. "Братику от сестрички и ее мужа!" - Железновский помолчал и
неожиданно предложил: - Хочешь к нам? Или - не хочешь?
Почему-то я давно был готов к этому. На это мне давно намекали. Но
Назаренко когда-то сказал мне: "Никогда к ним не ходи! Даже в волейбол
играть на их площадке не играй!" Я много раз потом вспоминал его эти слова
и благодарил. Потому спокойно ответил Железновскому:
- Я по своей дороге пойду.
- У нас тоже можно писать.
- Это тебе кажется.
- Неужели ты не хочешь иногда помочь? Неужели ты теперь не хочешь ей
помочь?
- Как? - глянул я на него. - Скажи.
- Это наша забота, а не ее. Ведь она тогда тебя чаем поила... - Он,
как всегда, ехидно хихикнул. - Снизошла! К вашей персоне лично... А ты
сидишь и от всего отказываешься! - Неожиданно застонал, вихрем снялось это
хихиканье, уплыл издевательский, насмешливый тон: - Ее же, ее!.. Ах, как
больно! Уеду, а помнить этот час буду!
- Они тебя отстранили?
Железновский взял меня за руку и повел к порогу, на улицу. Небо было
темным. Как всегда, во все дни моей тут службы, на горе возвышался
Романовский крест. Кто-то сегодня зажег на нем лампочку. И он освещался.
Железновский, оглядываясь, сказал почти шепотом:
- Я ударил, да! Но... Это - капля... Сейчас там они кричат, эти
остальные ребята. - Опять оглянулся. - Какие все-таки ребята! Никто,
понимаешь, ни-к-то, - он произнес это слово по буквам, - не раскололся. Я
представляю таких, когда они служат! Нет, даже у нас народ дрянь по
сравнению с пограничниками.
- Их пытают? И пытают ее? Это же несправедливо! Разве виноват
начальник заставы, что ее муж сбежал? Разве...
- Да заткнись ты! "Разве, разве!"... Ты же летописец. Неужели не
соображаешь? Что бы он сделал, приехав из Москвы? Он должен все раскрыть!
Жертвы при таком госте нужны!.. Сними шапку!
- Зачем?
- Ну сними свою фураню, говорю тебе!
Я в недоумении снял фуражку.
- Нет уже головастика, понял, писака! Понял?! Понял, спрашиваю?!
Я постоял на месте, потом надел фуражку и пошагал к штабу отряда.
- А ты говоришь - к вам! - цедил я сквозь зубы. - Ты говоришь... И
говоришь - любишь! Ты все говоришь!..
Железновский ничего не отвечал. Шел за мной. Он понимал, куда я иду.
Я только не понимал, куда иду. Я иду к начальнику заставы? Или к его
осиротевшей вдове? Куда я иду? Иду к женщине, которая меня очаровала
запахом духов?.. Почему она так взглянула на меня, когда я, увильнув от
обеда, увидел ее там, у ворот штаба? Почему так горько и печально она
посмотрела на меня? Чем же я ей могу помочь теперь?
Железновский вдруг меня притормозил.
- Слушай, не будем нарываться на скандал. Мы и так слишком выперлись.
Нас просто... не поймут!

3
Полковник Шмаринов меня предупреждает.
Записка от Лены.
Железновский достает "дело Шугова".
Вдова начальника заставы Павликова.
Я потом не раз благодарил судьбу за то, что повстречал в тот вечер
Шмаринова. Есть люди, которые дружат по-мужски крепко, не слюнявятся, а
делают в самый нужный час то, что следует делать, чтобы у тебя не слетела
с плеч голова. Шмаринов был из таких людей. Мы с ним, люди разного
положения - он полковник, я старшина - молча, стиснув зубы, бились на
волейбольной площадке, когда играли за сборную дивизии. Игроков стоящих
было раз, два и обчелся. В позапрошлом году нам дозарезу нужна была
победа, чтобы прорваться на армейские соревнования. Победа, впрочем, нужна
всем. Шмаринов был тогда, как говорили у нас в спортивной дружине, на
подъеме.
- Надо их сделать, ребятки!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61