Забываются доносы, пасквили, оповещающие человечество о вреде там, тут,
рядом, далеко. Все плохое, записанное в бумажках, весом в миллиарды тонн,
хранится теперь в тайниках, и ничего, выходит, оно не значит для добра,
заложенного самой природой в человеке.
За окном загудела машина.
- Ты не провожай! Провожать запрещено даже полковнику Шмаринову. И
нигде ни звука - кто тут был и что тут было.
- Ты уже предупреждал, - сказал я спокойно. - Ты любишь
предупреждать... Что сказать Лене?
- Не беспокойся. Она едет с нами.
- В качестве кого?
- В качестве... А впрочем, какое твое дело? О ней я тебе уже все
сказал. И о себе в отношении ее тоже все сказал.
- Завязал? Чтобы - ни пятнышка, ни капельки на мундир?
- Ну допустим. Я же тебе объяснил, что существует понятие карьеры.
Для тебя это ноль-ноль целых, ноль-ноль десятых.
- Я обделен? Судьбой?
- Неужели ты так ничего и не понял, летописец? Вашему брату, этим
срочникам, которые служат уже по шесть лет, карьера закрыта. Неужели ты
этого еще не понял? Взяли вас в шестнадцать, сейчас вы молоды - всего по
двадцать три. Но шесть лет - не догонишь. Хозяин тебе ответил насчет
службы. В царской армии служили по двадцать пять. И ничего! Для вас еще
медные котелки делают! Какая карьера?
- Вы только... Только генеральские сыночки! Новая элита! Вы!
- Что-то в тебе есть, милый, за что не хочется погнать по этапам! Но
когда-нибудь наткнешься... Я бы тебе показал - генеральские сыночки! Да
ладно! Живи!
- Доберешься еще. - Я озверел. - Не поленись тогда добраться сюда из
столицы.
Железновский придвинулся ко мне чуть ли не с кулаками:
- Ты что, действительно считаешь, что все, в том числе и я,
законченные суки? Дал бы я тебе в рожу, да драться ты умеешь, скот!
Подкрасишь - неудобно перед начальством. - Он вдруг по-доброму засмеялся.
- Все-таки - о ней? В каком качестве Лена едет?
- Я тебе уже сказал. Какое твое дело?
- И какое мое дело? И какое твое дело?
- Принципиальный, зануда!
- Ну, конечно, не к тебе же она шла, когда я выходил, перед вашим
этим общим обедиком, из штаба отряда?
- Может, ее вели... Чтобы снять очередные показания... - Он по
привычке оглянулся, он стал самим собой. - Ты что, всего не переварил, что
случилось?
- Многое из того, что случилось, я не понял. Не понял!
- Ну и скажи себе спасибо, что не понял. Иначе кто-то бы тебе помог,
чтобы ты все сразу понял. За женой интенданта Соловьева зашагал бы с
песней. Что не пошагал, за это благодари Шмаринова.
- И тебя, конечно.
- Может меня - в большей степени, придурок.
Я набычился, замолчал. Потом мне пришла ясная мысль о продолжении
всего, что идет, и о том, что это продолжение уже его, Железновского, не
касается. Он уедет, забудет все. У него карьера. Он хитер, изворотлив. Он
даже меня готовил к тому, чтобы о нем я никогда не говорил плохого в связи
с женой сбежавшего коменданта. Железновский не обижал Мещерскую! Он будет
ехать, сопровождать ее, сделает вид, что никогда с ней не танцевал,
никогда в палатке не говорил о своей любви к ней. А я останусь здесь. Мне
- заслон перед карьерой. Мы опоздали. Поезд уехал наш. Они учились, эти
все. А мы шесть лет, изо дня в день занимались шагистикой. Напра-аво!
Нал-л-ево! Часовой - есть лицо неприкосновенное! Стой, кто идет!
Разводящий со сменой! Стой, стрелять буду!.. Проклятье! Жалость, жалость,
жалость!
Но я сказал, о чем думал:
- Пустит меня Шмаринов на заставу Павликова, как ты думаешь?
Он от двери уже ответил:
- Это он уже будет решать. Без моей подсказки... Впрочем, вы братья
по волейбольному оружию. Почему бы ему не подтолкнуть тебя к виселице? - И
издевательски усмехнулся: - Прощай, газетчик! Молю тебя, не дай Бог
интересоваться всем тем, чем ты интересуешься в таких дозах. Сбрасываю все
на нервные перегрузки. Пашешь-то за двоих. Редактор твой каждый день
портки стирает от страха...
Я ему сразу же все почему-то простил. Ведь не замел же он меня? И
ведь он там, в палатке, когда отключился, был человеком. Ведь он говорил
там по-другому. На нашем человеческом языке говорил. Сейчас он - карьера.
Мчится к ней. Но все-таки говорит. Со мной говорит. Что для него я в
сравнении с ним? У него - крыша! Какая крыша! А я? Я остаюсь один на один
со своим трусливым редактором. И - никого более. И впереди -
непроверенно-длинный срок службы. И Романовский крест над головой. И
афганец-ветер. И тоска смертная - Лена уехала! Лена уехала!
- Счастливо, Игорь! - мягко, как можно мягко сказал я ему, не
посадившему меня вместе с женой интенданта Соловьева. - Не поминай лихом.
И не думай, что я такой дурак, чтобы болтать языком и в чем-то копаться.
Это серьезно.
Он поглядел на меня долгим, изучающим взглядом и дружески помахал мне
рукой.
- Слушай, - порывисто вернулся. - Не надо уверять, что завяжешь с
разбором этого всего, что было. Сам же поедешь на заставу... Зачем же
хитришь... Нас же, каждого из нас, не переделаешь! И не все же мы подонки.
Эти ребята... Впрочем, я тебе уже говорил! Но неужели ты думаешь, что это
не урок?.. И пойди к ним, оставшимся. Пойди! И передо мной не стелись. Ты
другого уверяй, что не станешь копаться. Мы все - идиоты и будем копаться,
хотя это очень страшно. Ты еще этого не знаешь!
Дверь хлопнула, потом, под очередное гудение машины, хлопнула
калитка.
Шмаринов сразу согласился: поезжай. Он снабдил меня документом,
посадил в машину, которая спешным порядком отправлялась на заставу
Павликова.
- Выйди-ка на минутку, - когда уже загудел мотор, сказал он.
Я быстро выскользнул из кабины. Мы отошли от всех.
- Знаешь, зачем я согласился так быстро? - спросил Шмаринов. - Ведь
семья Павликова там. Обычно в таких случаях... Да хоть подыхай!.. Да что
там говорить! - Он махнул бессильно рукой. - Катей ее зовут. А малышей не
помню. Ты сам уже довези ее. Тут я буду стараться...
В машине со мной ехало новое пополнение - ребята крепкие, но какие-то
уж больно, для взгляда солдата, прослужившего столько лет срочной,
неотесанные. Форма на них сидела неуклюже, топорщилась. На все мои
вопросы, однако, они отвечали односложно, увиливая от прямых ответов.
Кто-то с ними поработал по всем пунктам этого недурного для военных слова
- бдительность. Они были бдительны, насторожены. И во мне даже, человеке,
которого посадил в машину полковник, как они поняли, старший тут,
подозревали чужака, которому ни в коем случае доверяться нельзя. Что тут
произошло, они толком, пожалуй, не знали, но чувствовали: произошло
немаловажное, раз их так быстро обмундировали, выдали автоматы и винтовки
и спешно везут на машине куда-то далеко, в пески.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61