" И я вертухаюсь. Жизни честной на этой земле не жду. За
себя же всегда постою. И за вас постою. Если уж так, то вот...
Шаруйко неожиданно повалился на колени. Я запротестовал, но он меня
не слушал.
- Бог тебе немало грехов снимет за наше освобождение! - забормотал
Шаруйко. - Верно, верно, мужик! Когда-нибудь соберемся и купим тебе
что-либо ценное... А то дом поставим!
- Встань, сержант! Ну встань! - взмолился я.
- Нет, хоть убей. Ты меня живым из петли вытащил. Я же не знал...
Хотя так мельком объяснили. А теперь все узнал...
- Встань, ты же пограничник! - взбеленился я.
Шаруйко осоловело поглядел на меня и уже осмысленно проговорил:
- А верно, мужик!
Он встал, повертел в руках бутылку.
- Отсюда-то я выйду... Ну из гостиницы. Если добавить?
Я кивнул головой. Мы зашли ко мне, я достал вино, выпили.
- Страшно! - прошептал Шаруйко. Мне кажется, он уже говорил так.
Я показал на койку, которая была в моем номере лишней для меня.
- Ложись?
- Дойду. Трошки посижу и дойду... Это там, поле дикое... После верной
службы и - в пасть!.. Я хлебником вдруг устроился, верите! И спас Бог! А
Матанцев... Он был всегда заводной... Он... Детишек как любил нашего
заставного! Как любил! За что?! Ну за что, ты мне скажи? И хотят еще,
чтобы по-ихнему было! Чтобы эти, там, наверху, плясали под дудку ихнюю!
Слышите, вы? За что меня тогда на заставе? Ну видел и я, как уходил... Но
издалека... В бинокль! Темно уже к тому же было!
- Успокойся, - просил я. - Пожалуйста, успокойся!
- Они холостильщики, коновалы! Они сделали из мужиков... Не хочу! Не
хочу и все...
Я уложил Шаруйко на свободную койку - ведь заплатил за двойной номер,
был его хозяином. Что-то беспокоило меня в выкриках Шаруйко. Он не может
мне помешать. Нет! Если они мой номер прослушивают, если Н. раскрылся, то
тогда книжка моя, которую я согласился написать Ковалеву, лопнет. И я не
соберу материал о самом Ковалеве. Я знаю, как мне легче "расколоть" его. Я
попробую льстить. Я узнаю его душу. Я проверю, как он мог запугать
полковника Шугова, как он мог отправить его, по собственному желанию, в
иной мир...

Утром я проснулся от плеска воды в ванной. Я обо всем забыл. И когда
вышел Шаруйко, только тогда вспомнил, что мне к десяти надо ехать к
Ковалеву.
- Я побрился вашей бритвой. Ничего?
Бодрый, свежий, готовый к выполнению задания генерала Ковалева,
бывший сержант Шаруйко приятно улыбался.
- А чего бы выходить не побрившемуся? Правильно сделал! Еще бы
наладил пошамать... Там, в тумбочке, все. И кипятильник там. Чай тоже
найдешь. А хочешь - возьмешь кофе.
Я пошел в ванную, и вскоре сидел под холодным душем и охал, и ахал.
Все из меня выходило плохое, злое и дерьмовое. Я верил, что Шаруйко не
играет. Он был вчера, может, впервые за последние годы честен и искренен.
И впервые он предает своего генерала.
Когда я вышел из ванной, на столе было по-царски все приготовлено.
- Я же был хлебником! - Шаруйко засмущался, помогая мне отыскивать
запропастившуюся куда-то майку. - Похолопствовал и тамочки! Ну с умом
холопствовал! И тут... Я помню, что вчера сказал...
Я показал на стены и на уши.
- Здесь нет. Я знаю, где есть.
- Ты вчера сказал, что Павликова живет на даче, верно?
- Ну?
- А еще кто там?
- Мой кореш присматривает. Поэтому положиться можно.
- А Елена Зиновьевна, как там устроена?
- Она по вызову к Ковалеву ездит.
- У Ковалева есть жена?
- Жена у него померла при загадочных обстоятельствах. Лишь дети. Но у
них нет общего языка.

Мы долго копались с Вячеславом Максимовичем в его библиотечке -
выбирали книгу по объему и формату, которая бы ему понравилась. Он
завелся, волновался, вышагивал по кабинету, рассуждал, что дать на
обложку, как отобразить на ней и человеческий фактор (то есть, я понял
так, что он хочет, чтобы на обложке фигурировал и его портрет, пусть на
втором плане, пусть на фоне каких-то масштабных дел общества, которым он
руководит).
- Важно! Очень важно все предусмотреть! - рассуждал Ковалев,
вымеривая еще не такими и старческими шагами свой кабинет. - Вот погляди!
Леонид Ильич, он этому посвящает немало времени. Я говорю о мемуарах.
Пусть брешут, что пишет не сам. Ты думаешь, я сам буду писать?
- Писать буду я за вас. Если вы, конечно, не против.
- Ха! Не против! Да с великим удовольствием! Что бы мы тогда сидели с
тобой? Ты вон как размахиваешься в газетах, на целые полосы!
- Но вам придется со мной посидеть немало вечеров. Главное, подобрать
материал.
- Да материалу - завались. Вся жизнь моя была на виду у народа. Я это
не скрываю.
- А чего вам скрывать! Вас хотел кое-кто лягнуть, сам получил!
- Ты имеешь в виду этого кукурузника, что ли? Никитку? Да дурачок! И
не только дурачок. Преступник! Он Сталина закопал. А можно ли было так?
Постепенно! Постепенно. Постепенно. А то - трах, бах! Нате вам! На весь
мир. В позор втолкнул главное - чекистов. Слава Богу, мы есть, низовые. Мы
никогда в это не верили. И никогда этому кукурузнику не простим.
Ковалев насторожился, прямо зыркнул на меня, когда я сказал о
документах, которые мне бы понадобились. Но я сразу его успокоил: не беру
же сразу их, с собой! Это мы будем делать за беседой, смотреть, что
выгодно в книге показать, что не стоит показывать.
- Конечно, так и будем, - сказал Ковалев, уже генеральским голосом. -
Иначе-то выйдет, как у этого кукурузника.
- Мы этого не допустим. Статья о вас должна быть самой сильной,
главной.
Он помолчал, потом, смерив меня таким ироническим взглядом, сказал:
- Не пойму я тебя! То ли ты насмехаешься, то ли у тебя такой стиль
уговорить человека.
- Да со всеми разумными людьми я так и говорю. Ну а как же иначе?
- Ладно, ты не обижайся. Книжку делать, понимаю, сложно... А ты чего
хотел опять встречаться с Мещерскими?
Вопрос не застал меня врасплох. Я подготовлен был к нему Шаруйко.
- Я и не собирался с ними встречаться, - сказал я, как можно
равнодушнее. - Однажды я с ними, правда, встречался. Это когда писал о
том, чтобы сержантов заставы реабилитировали. Вышло неловко, недовольны
были они. Хотя говорили же о том, о чем я написал.
- Ну ты связался с евреями!
В прошлый раз Ковалев мне так же примерно сказал. Постоянен, не
отступает от своих убеждений.
Мы, уже спокойнее, опять вернулись к будущей книге. И он уже мне,
кажется, верил. Я теперь был умней, не настораживал его своей лестью.
"Нет, - думал я, - лесть тут не подходит. Тут нужен другой метод".
Я думал, как его расколоть. Я должен его расколоть!
Во что бы то ни стало должен добраться до сути.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61