Оскар принес в нашу жизнь свежесть, очарование, элегантность и загадочность своей необыкновенной личности. Все мы любим тебя, Оскар, особенно наши женщины, — весело подчеркнул Стив, — и желаем тебе всегда быть таким же молодым, красивым и блистательным, каким ты сейчас сидишь среди нас. За Оскара!
Оскару пришлось встать и раскланяться ко всем тринадцати столам. Находя в каждом из своих гостей множество недостатков, называя их за глаза чуть ли не стаей шакалов, он тем не менее был польщен, и очень, тостом Стива. Замедленный, тяжелый, производящий впечатление навсегда объевшегося буржуа, писатель оказался наделен душевной теплотой. Оскару стало стыдно, что он такой нетеплый и злой, и потому, подождав, пока утихнут выкрики «За Оскара!», он, подозвав Жозефа, объяснил ему на ухо, чтобы сменили бокалы и принесли за каждый стол шампанского. Жозеф понимающе кивнул и удалился. Только сейчас Оскар заметил на руках у Жозефа белые перчатки.
— За моих гостей! — Оскар встал и, сделав полукруг рукою, держащей бокал с шампанским, добавил: — За самых прекрасных, самых интересных гостей в мире!
— Мир — дружба! — Ехидный голос Яцека облил Оскара холодной водой, когда он, выпив шампанское, сел.
— Что? — переспросил Оскар.
Ястребиное личико Габриэл между Оскаром и Яцеком насторожилось, вслушиваясь в незнакомые ей звуки.
— Я сказал, что осталось только вам всем проскандировать «Мир — дружба! Мир — дружба! Я люблю моих гостей за то, что мои гости любят меня. Вместе мы любим друг друга». Много любви получается, Худзински. Слишком много на каждый квадратный метр этого зала. Еще пять-шесть лет тому назад, Оскар, ты пел другие песни…
— Какие песни? — Яцек начинал его раздражать уже серьезно. Он пригласил длинноносика из жалости, чтобы он тоже — хоть раз в жизни — имел хорошее время. А он…
— Я хорошо запомнил твои тогдашние высказывания, Оскар. У меня хорошая память. Напомнить тебе? «Больше всего не люблю старых богатых леди. За каждой какая-нибудь гнусность скрывается. Удачливые торговки пиздой». Или другое, также очень яркое: «Хочется ворваться в зал Метрополитен-Опера во время премьеры нового балета и расстрелять разбриллиантенных зрителей из хорошенького новенького армейского пулемета…» И вот ты сидишь среди тех, кого тебе еще пять лет назад хотелось расстрелять из пулемета. Посмотри, — Яцек обвел рукою стол, — это именно они, твои гости, ходят на премьеры новых балетов в Метрополитен-Опера.
Яцек скорчился и застыл в снисходительной улыбке.
— Слушай, не нужно работать моей совестью, — сказал Оскар. — Я уж как-нибудь сам разберусь…
Оскар хотел еще что-то добавить, швырнуть Яцеку, что он глупый и злой неудачник, никто, ничтожество, приглашенное в настоящую жизнь Оскаром из милости, по причине сентиментальных воспоминаний, оставшихся у Оскара о нескольких неделях, проведенных им в затхлой комнатушке Яцека Гутора в Бруклине, — Яцек тогда подкармливал безработного Оскара рисом… Вспомнив о том рисе, о том далеком рисе, с овощами и без мяса — уже тогда Яцек был вегетарианцем, — Оскар остановился. Весь стол молча смотрел на них, очевидно, по интонации было понятно, что они ссорятся.
— Жозеф! — позвал Оскар, отвернувшись от ожидающего продолжения ссоры Яцека. — Принесите всем еще шампанского, пожалуйста!..
10
Затем Оскар совершил небольшую глупость. Он покурил травы с двумя элегантными, одетыми в постпанковские тряпочки юношами и красивой девушкой Ребеккой, которых Оскар не приглашал на день рождения, но они каким-то образом все же оказались на его парти. Покурив же травы, Оскар сделался еще более чувствительным, что совершенно было ему противопоказано в деньрожденческую ночь. Ведь кроме того, что он получал удовольствие от всеобщего внимания, он еще и работал хозяином.
Тридцать семь свечей одним дыханием он не задул. Торт на сто двадцать пять гостей был таким обширным, что равномерно размещенные на его территории свечи одним выдыханием не охватывались. «Кто, интересно, втыкал свечи в торт? — подумал Оскар раздраженно. — Мария? Анжелика? Не догадались, дурьи головы, что свечи следует разместить только в центре пирога и более часто, плотнее друг к другу». То, что он не смог задуть все свечи, показалось ему дурной приметой.
В двенадцать часов ночи прибыла поющая телеграмма. Девушка в красном форменном костюмчике — мундирчик и короткая юбочка — пропела Оскару поздравительную песенку и попыталась протанцевать вместе с ним что-то похожее на комический танец. Холодно-вежливый, но уже очень злой на мир, в том числе и на приславших ему телеграмму Жоржа и Люси, которых он абсолютно не мог вспомнить, Оскар так сильно сжал руку поющей телеграммы, что «телеграмма» испуганно остановилась, отказавшись от намерения провести Оскара по залу в кикапу. Очевидно, девушка не привыкла к таким злобным новорожденным, потому что она спешно ретировалась в толпу… Когда же Оскар захотел исправить свою ошибку и хотя бы предложить «телеграмме» бокал шампанского, «телеграммы» он не нашел, она исчезла.
Далее таинство дня рождения, деньрожденческие мистерии предстали перед Оскаром благодаря «канабис индика» в четко ограниченных, рваных эпизодах.
Пронесся мимо верзила Чарли, так и не снявший ужасного на нем парика и только сбросивший для удобства туфли. На плечах у Чарли сидела растрепанная Анжелика и что-то кричала… Во всяком случае, губы у нее были открыты.
Оскар побродил немного по залу, ища Габриэл, желая узнать, как она реагировала на это непозволительное смешение слуг и гостей. Он нашел ее с большим трудом. Габриэл и Женевьев сидели на белом кожаном диванчике в дальнем углу зала, у самой двери в запертую сейчас рабочую комнату, и внимательно слушали Гутора. «Разглагольствует!» — определил Оскар неприязненно и разозлился на себя за то, что он ищет поощрения или порицания происходящему от Габриэл. «Как слуга, — прошептал он со злостью. — Это мой день рождения. Мой лофт. И моя жизнь. Палач не ищет поощрений, и плевать он хотел на порицания…»
Время от времени уже уходящие гости подходили к Оскару прощаться, и он, оказывается, имел достаточно сил вежливо обменяться рукопожатиями с мужчинами и скользкими пьяными поцелуями с женщинами.
Несколько тут же образовавшихся компаний собирались идти в диско, потанцевать. Неизвестная ему женщина в мехах позвала Оскара в «Нью-Йорк, Нью-Йорк» и долго благодарила его за то, что он существует, водя губами по губам Оскара и мягким пахучим телом по его телу.
— Извини, — прошептал ей Оскар, — но я новорожденный и не могу бросить своих гостей…
— Как скучно, — разочарованно оторвалась от Оскара дама в мехах. Оскар никак не мог вспомнить ее имени… — А где страсть?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
Оскару пришлось встать и раскланяться ко всем тринадцати столам. Находя в каждом из своих гостей множество недостатков, называя их за глаза чуть ли не стаей шакалов, он тем не менее был польщен, и очень, тостом Стива. Замедленный, тяжелый, производящий впечатление навсегда объевшегося буржуа, писатель оказался наделен душевной теплотой. Оскару стало стыдно, что он такой нетеплый и злой, и потому, подождав, пока утихнут выкрики «За Оскара!», он, подозвав Жозефа, объяснил ему на ухо, чтобы сменили бокалы и принесли за каждый стол шампанского. Жозеф понимающе кивнул и удалился. Только сейчас Оскар заметил на руках у Жозефа белые перчатки.
— За моих гостей! — Оскар встал и, сделав полукруг рукою, держащей бокал с шампанским, добавил: — За самых прекрасных, самых интересных гостей в мире!
— Мир — дружба! — Ехидный голос Яцека облил Оскара холодной водой, когда он, выпив шампанское, сел.
— Что? — переспросил Оскар.
Ястребиное личико Габриэл между Оскаром и Яцеком насторожилось, вслушиваясь в незнакомые ей звуки.
— Я сказал, что осталось только вам всем проскандировать «Мир — дружба! Мир — дружба! Я люблю моих гостей за то, что мои гости любят меня. Вместе мы любим друг друга». Много любви получается, Худзински. Слишком много на каждый квадратный метр этого зала. Еще пять-шесть лет тому назад, Оскар, ты пел другие песни…
— Какие песни? — Яцек начинал его раздражать уже серьезно. Он пригласил длинноносика из жалости, чтобы он тоже — хоть раз в жизни — имел хорошее время. А он…
— Я хорошо запомнил твои тогдашние высказывания, Оскар. У меня хорошая память. Напомнить тебе? «Больше всего не люблю старых богатых леди. За каждой какая-нибудь гнусность скрывается. Удачливые торговки пиздой». Или другое, также очень яркое: «Хочется ворваться в зал Метрополитен-Опера во время премьеры нового балета и расстрелять разбриллиантенных зрителей из хорошенького новенького армейского пулемета…» И вот ты сидишь среди тех, кого тебе еще пять лет назад хотелось расстрелять из пулемета. Посмотри, — Яцек обвел рукою стол, — это именно они, твои гости, ходят на премьеры новых балетов в Метрополитен-Опера.
Яцек скорчился и застыл в снисходительной улыбке.
— Слушай, не нужно работать моей совестью, — сказал Оскар. — Я уж как-нибудь сам разберусь…
Оскар хотел еще что-то добавить, швырнуть Яцеку, что он глупый и злой неудачник, никто, ничтожество, приглашенное в настоящую жизнь Оскаром из милости, по причине сентиментальных воспоминаний, оставшихся у Оскара о нескольких неделях, проведенных им в затхлой комнатушке Яцека Гутора в Бруклине, — Яцек тогда подкармливал безработного Оскара рисом… Вспомнив о том рисе, о том далеком рисе, с овощами и без мяса — уже тогда Яцек был вегетарианцем, — Оскар остановился. Весь стол молча смотрел на них, очевидно, по интонации было понятно, что они ссорятся.
— Жозеф! — позвал Оскар, отвернувшись от ожидающего продолжения ссоры Яцека. — Принесите всем еще шампанского, пожалуйста!..
10
Затем Оскар совершил небольшую глупость. Он покурил травы с двумя элегантными, одетыми в постпанковские тряпочки юношами и красивой девушкой Ребеккой, которых Оскар не приглашал на день рождения, но они каким-то образом все же оказались на его парти. Покурив же травы, Оскар сделался еще более чувствительным, что совершенно было ему противопоказано в деньрожденческую ночь. Ведь кроме того, что он получал удовольствие от всеобщего внимания, он еще и работал хозяином.
Тридцать семь свечей одним дыханием он не задул. Торт на сто двадцать пять гостей был таким обширным, что равномерно размещенные на его территории свечи одним выдыханием не охватывались. «Кто, интересно, втыкал свечи в торт? — подумал Оскар раздраженно. — Мария? Анжелика? Не догадались, дурьи головы, что свечи следует разместить только в центре пирога и более часто, плотнее друг к другу». То, что он не смог задуть все свечи, показалось ему дурной приметой.
В двенадцать часов ночи прибыла поющая телеграмма. Девушка в красном форменном костюмчике — мундирчик и короткая юбочка — пропела Оскару поздравительную песенку и попыталась протанцевать вместе с ним что-то похожее на комический танец. Холодно-вежливый, но уже очень злой на мир, в том числе и на приславших ему телеграмму Жоржа и Люси, которых он абсолютно не мог вспомнить, Оскар так сильно сжал руку поющей телеграммы, что «телеграмма» испуганно остановилась, отказавшись от намерения провести Оскара по залу в кикапу. Очевидно, девушка не привыкла к таким злобным новорожденным, потому что она спешно ретировалась в толпу… Когда же Оскар захотел исправить свою ошибку и хотя бы предложить «телеграмме» бокал шампанского, «телеграммы» он не нашел, она исчезла.
Далее таинство дня рождения, деньрожденческие мистерии предстали перед Оскаром благодаря «канабис индика» в четко ограниченных, рваных эпизодах.
Пронесся мимо верзила Чарли, так и не снявший ужасного на нем парика и только сбросивший для удобства туфли. На плечах у Чарли сидела растрепанная Анжелика и что-то кричала… Во всяком случае, губы у нее были открыты.
Оскар побродил немного по залу, ища Габриэл, желая узнать, как она реагировала на это непозволительное смешение слуг и гостей. Он нашел ее с большим трудом. Габриэл и Женевьев сидели на белом кожаном диванчике в дальнем углу зала, у самой двери в запертую сейчас рабочую комнату, и внимательно слушали Гутора. «Разглагольствует!» — определил Оскар неприязненно и разозлился на себя за то, что он ищет поощрения или порицания происходящему от Габриэл. «Как слуга, — прошептал он со злостью. — Это мой день рождения. Мой лофт. И моя жизнь. Палач не ищет поощрений, и плевать он хотел на порицания…»
Время от времени уже уходящие гости подходили к Оскару прощаться, и он, оказывается, имел достаточно сил вежливо обменяться рукопожатиями с мужчинами и скользкими пьяными поцелуями с женщинами.
Несколько тут же образовавшихся компаний собирались идти в диско, потанцевать. Неизвестная ему женщина в мехах позвала Оскара в «Нью-Йорк, Нью-Йорк» и долго благодарила его за то, что он существует, водя губами по губам Оскара и мягким пахучим телом по его телу.
— Извини, — прошептал ей Оскар, — но я новорожденный и не могу бросить своих гостей…
— Как скучно, — разочарованно оторвалась от Оскара дама в мехах. Оскар никак не мог вспомнить ее имени… — А где страсть?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81