— Не надо, Наташа! Дальше уже начинается русская душа… Избавь меня…
— Не хочешь — не буду говорить! — разозлилась Наташка и на сей раз вырвала бокал с вином из рук Оскара. — Сам просил.
— Хорошо, хорошо, продолжай…
— Он, может быть, и сумасшедший, твой Яцек… Наверное, он не совсем психически здоров, но только сумасшедший и может сегодня, сейчас, в нашу эпоху проповедовать не злобу, которую мы все в себе носим, но любовь. Любовь, Оскар…
— Кто бы говорил… Ты говоришь. Ты, которая никогда никого не любила.
— Неправда, — обиделась Наташка. — Я люблю свою маму. Я и тебя по-своему люблю.
— Конечно… — фыркнул Оскар. — Что же ты не стала жить со мною? Кто любит — хочет быть всегда с любимым. Разве не понятно…
— У меня на этот счет иное мнение, — твердо сказала Наташка. — Кто любит, тот не живет с любимым, дабы сохранить любовь… Кто любит — уходит.
— Какое оригинальное мнение…
— Не такое уж и оригинальное, но верное. Быт убивает любовь. Ежедневные столкновения двух тел что в постели, что на кухне умерщвляют аромат другой личности. К любимым нельзя привыкать…
Оскар взял со стола бутылку французского вина, в очередной раз наполнил бокал. Одна Наташкина рука во время разговора непроизвольно гладила ее выпуклый, очень миленький животик и время от времени спускалась, чтобы ущипнуть и подергать рыженькие заросли под ним. Постепенно внимание Оскара все более переключалось на животик, на Наташкину руку, ласкающую животик, на рыжевато-блондинистые, закручивающиеся пряди, скрывающие основное Наташкино достоинство — ее драгоценную пипку… Наташка продолжала разглагольствовать о Яцеке, о тараканьей теории, но Оскар уже не слышал слов…
— Можно я поцелую твоего таракана? — спросил вдруг Оскар и, не дожидаясь Наташкиного ответа, съехал вниз по розовой простыне и скоро уже раздвигал рыженькие заросли в поисках Наташкиного таракана.
2
Оскар вышел из такси на 42-й улице и шел теперь вверх по Третьей авеню. До встречи с Джерри Гольдсмитом оставалось еще полчаса.
К середине мая Оскар окончательно смирился с существованием в его мире ожившего мертвеца. Яцек Гутор оставил работу гарда и теперь по меньшей мере три раза в неделю учит вундеркинда Эстеллу языку Толстого, Достоевского и Наташки, получая за это, как догадывается Оскар, вполне приличную компенсацию.
Судя по сообщениям Габриэл с фронта, из дома на Бикман-плейс, Эстелла и Яцек отлично поладили между собой и даже время от времени отправляются вместе в музеи и на концерты. Габриэл, как кажется Оскару, безумно рада пробуждению своей нелюдимой дочери от неведомого сна.
Оскар не желает огорчать Габриэл своими подозрениями, хотя ему время от времени и хочется предупредить ее об опасности общения тринадцатилетней толстушки и тридцатипятилетнего тараканьего проповедника. «Вот забеременеет математическая Эстелла от таракана Яцека», — злорадно предполагает Оскар, однако так ничего и не говорит Габриэл. Она сошлется на невинность Яцека, на его «небесного цвета» голубые глаза… О, Габриэл найдет, что возразить. Временами, слушая ее восторженные панегирики «святому» Яцеку, Оскар начинает подумывать о том, что Его Величество Палач, кажется, теряет свое влияние на Габриэл.
«Женщины — существа по сути своей экстремистские. Однажды, может быть, мне придется увидеть и, более того, смириться с реформированной, посещенной благодатью и раскаянием Габриэл, вместо рабочей комнаты Палача стоящей на коленях в тараканьем храме», — иронизирует Оскар. Однако Габриэл по-прежнему два раза в неделю является к Палачу Оскару и, кажется, все еще получает ничем не омраченное удовольствие от оскаровского отточенного мастерства.
Единственная заметная Оскару тень святого гнома или его влияния проявляется у миллиардерши в выборе сценариев наслаждения. Оскар заметил у Габриэл очевидную склонность к представлению себя все более и более невинной жертвой жесточайших и несправедливейших насилий. В принципе отношения между Оскаром-Палачом и жертвой Габриэл всегда и были отношениями между грубым злом и нежной невинностью. Но никогда еще Габриэл не старалась выглядеть так невинно, не приходила в таких нежно-голубых, белых и розовых хрупких одеяниях, как сейчас. Разумеется, к концу каждого сеанса от одеяний остаются клочья на полу рабочей комнаты Оскара.
Белый пиджак Палач снял и несет его, легкий, на руке. Обычно зловещий и насильственный, тоже Палач по профессии, как и Оскар, Нью-Йорк в этот майский день притворился ласковым, залит желтым солнцем там и сям. В местах, куда солнце не достигает, прохладные и глубокие тени мирно я привлекательно лежат, может быть скрывая… ах, все что угодно могут скрывать нью-йоркские тени. Глубокий угол заброшенного паркинга может вполне вместить несколько трупов…
Оскар улыбается. Опасность, риск — неотъемлемая часть жизни этого города. Может быть, именно потому Нью-Йорк и привлекает к себе мазохистов всех стран и народов. А там, где мазохисты, там недалеко обязательно ищите Палача… Оскар осторожно подумал о том, что, будь у него чуть больше честолюбия, может быть, он попытался бы стать Палачом мира… Однако для этого следовало бы поступиться некоторыми удовольствиями… Оскар внезапно задумывается над самым главным: «А покорил ли он город или нет?..»
Джерри Гольдсмит ждет его в «Пи Джей Кларкс». Оскар входит через боковую дверь, не желая проталкиваться через набитый до отказа бар. В самом последнем, обеденном зале ресторана Джерри машет ему рукой, привстав из-за столика в самом дальнем углу: «Оскар!»
— Хэлло, Оскар! Эй, ты где успел так загореть! Багамас, Джамайка? Французская Ривьера?
— Принадлежащий мне кусок крыши в известном тебе лофте. Сохо, Нью-Йорк… — смеется Оскар. И садится, повесив пиджак на спинку стула.
— Ну, приготовься, Оскар. По-моему, — скромностью, правда, я никогда не страдал, — репортаж получился великолепный.
Джерри вынимает из стоящего на полу объемистого растрепанного портфеля коричневой кожи два толстых «сигнальных» номера «Риал Мэн» и протягивает их Оскару. С обложки на Оскара глядит он сам, стоящий во весь рост, затянутый в черную шипастую сбрую, сзади — нечетким желтым пятном — жалкое смазанное тело жертвы Мерилин. Выражение лица у Оскара на обложке очень жестокое, мышцы лица как бы стянуло судорогой, скулы напряжены… Он и Джерри в свое время отобрали эту фотографию как наиболее характерную. Отблески никеля от нескольких пойманных светом металлических частей сбруи лучиками пересекают фотографию в нескольких местах. Палач выглядит как герой научно-фантастического фильма, человек будущего. Может быть, как пришелец с другой планеты. Однако Оскар не ожидал, что его поместят на обложку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
— Не хочешь — не буду говорить! — разозлилась Наташка и на сей раз вырвала бокал с вином из рук Оскара. — Сам просил.
— Хорошо, хорошо, продолжай…
— Он, может быть, и сумасшедший, твой Яцек… Наверное, он не совсем психически здоров, но только сумасшедший и может сегодня, сейчас, в нашу эпоху проповедовать не злобу, которую мы все в себе носим, но любовь. Любовь, Оскар…
— Кто бы говорил… Ты говоришь. Ты, которая никогда никого не любила.
— Неправда, — обиделась Наташка. — Я люблю свою маму. Я и тебя по-своему люблю.
— Конечно… — фыркнул Оскар. — Что же ты не стала жить со мною? Кто любит — хочет быть всегда с любимым. Разве не понятно…
— У меня на этот счет иное мнение, — твердо сказала Наташка. — Кто любит, тот не живет с любимым, дабы сохранить любовь… Кто любит — уходит.
— Какое оригинальное мнение…
— Не такое уж и оригинальное, но верное. Быт убивает любовь. Ежедневные столкновения двух тел что в постели, что на кухне умерщвляют аромат другой личности. К любимым нельзя привыкать…
Оскар взял со стола бутылку французского вина, в очередной раз наполнил бокал. Одна Наташкина рука во время разговора непроизвольно гладила ее выпуклый, очень миленький животик и время от времени спускалась, чтобы ущипнуть и подергать рыженькие заросли под ним. Постепенно внимание Оскара все более переключалось на животик, на Наташкину руку, ласкающую животик, на рыжевато-блондинистые, закручивающиеся пряди, скрывающие основное Наташкино достоинство — ее драгоценную пипку… Наташка продолжала разглагольствовать о Яцеке, о тараканьей теории, но Оскар уже не слышал слов…
— Можно я поцелую твоего таракана? — спросил вдруг Оскар и, не дожидаясь Наташкиного ответа, съехал вниз по розовой простыне и скоро уже раздвигал рыженькие заросли в поисках Наташкиного таракана.
2
Оскар вышел из такси на 42-й улице и шел теперь вверх по Третьей авеню. До встречи с Джерри Гольдсмитом оставалось еще полчаса.
К середине мая Оскар окончательно смирился с существованием в его мире ожившего мертвеца. Яцек Гутор оставил работу гарда и теперь по меньшей мере три раза в неделю учит вундеркинда Эстеллу языку Толстого, Достоевского и Наташки, получая за это, как догадывается Оскар, вполне приличную компенсацию.
Судя по сообщениям Габриэл с фронта, из дома на Бикман-плейс, Эстелла и Яцек отлично поладили между собой и даже время от времени отправляются вместе в музеи и на концерты. Габриэл, как кажется Оскару, безумно рада пробуждению своей нелюдимой дочери от неведомого сна.
Оскар не желает огорчать Габриэл своими подозрениями, хотя ему время от времени и хочется предупредить ее об опасности общения тринадцатилетней толстушки и тридцатипятилетнего тараканьего проповедника. «Вот забеременеет математическая Эстелла от таракана Яцека», — злорадно предполагает Оскар, однако так ничего и не говорит Габриэл. Она сошлется на невинность Яцека, на его «небесного цвета» голубые глаза… О, Габриэл найдет, что возразить. Временами, слушая ее восторженные панегирики «святому» Яцеку, Оскар начинает подумывать о том, что Его Величество Палач, кажется, теряет свое влияние на Габриэл.
«Женщины — существа по сути своей экстремистские. Однажды, может быть, мне придется увидеть и, более того, смириться с реформированной, посещенной благодатью и раскаянием Габриэл, вместо рабочей комнаты Палача стоящей на коленях в тараканьем храме», — иронизирует Оскар. Однако Габриэл по-прежнему два раза в неделю является к Палачу Оскару и, кажется, все еще получает ничем не омраченное удовольствие от оскаровского отточенного мастерства.
Единственная заметная Оскару тень святого гнома или его влияния проявляется у миллиардерши в выборе сценариев наслаждения. Оскар заметил у Габриэл очевидную склонность к представлению себя все более и более невинной жертвой жесточайших и несправедливейших насилий. В принципе отношения между Оскаром-Палачом и жертвой Габриэл всегда и были отношениями между грубым злом и нежной невинностью. Но никогда еще Габриэл не старалась выглядеть так невинно, не приходила в таких нежно-голубых, белых и розовых хрупких одеяниях, как сейчас. Разумеется, к концу каждого сеанса от одеяний остаются клочья на полу рабочей комнаты Оскара.
Белый пиджак Палач снял и несет его, легкий, на руке. Обычно зловещий и насильственный, тоже Палач по профессии, как и Оскар, Нью-Йорк в этот майский день притворился ласковым, залит желтым солнцем там и сям. В местах, куда солнце не достигает, прохладные и глубокие тени мирно я привлекательно лежат, может быть скрывая… ах, все что угодно могут скрывать нью-йоркские тени. Глубокий угол заброшенного паркинга может вполне вместить несколько трупов…
Оскар улыбается. Опасность, риск — неотъемлемая часть жизни этого города. Может быть, именно потому Нью-Йорк и привлекает к себе мазохистов всех стран и народов. А там, где мазохисты, там недалеко обязательно ищите Палача… Оскар осторожно подумал о том, что, будь у него чуть больше честолюбия, может быть, он попытался бы стать Палачом мира… Однако для этого следовало бы поступиться некоторыми удовольствиями… Оскар внезапно задумывается над самым главным: «А покорил ли он город или нет?..»
Джерри Гольдсмит ждет его в «Пи Джей Кларкс». Оскар входит через боковую дверь, не желая проталкиваться через набитый до отказа бар. В самом последнем, обеденном зале ресторана Джерри машет ему рукой, привстав из-за столика в самом дальнем углу: «Оскар!»
— Хэлло, Оскар! Эй, ты где успел так загореть! Багамас, Джамайка? Французская Ривьера?
— Принадлежащий мне кусок крыши в известном тебе лофте. Сохо, Нью-Йорк… — смеется Оскар. И садится, повесив пиджак на спинку стула.
— Ну, приготовься, Оскар. По-моему, — скромностью, правда, я никогда не страдал, — репортаж получился великолепный.
Джерри вынимает из стоящего на полу объемистого растрепанного портфеля коричневой кожи два толстых «сигнальных» номера «Риал Мэн» и протягивает их Оскару. С обложки на Оскара глядит он сам, стоящий во весь рост, затянутый в черную шипастую сбрую, сзади — нечетким желтым пятном — жалкое смазанное тело жертвы Мерилин. Выражение лица у Оскара на обложке очень жестокое, мышцы лица как бы стянуло судорогой, скулы напряжены… Он и Джерри в свое время отобрали эту фотографию как наиболее характерную. Отблески никеля от нескольких пойманных светом металлических частей сбруи лучиками пересекают фотографию в нескольких местах. Палач выглядит как герой научно-фантастического фильма, человек будущего. Может быть, как пришелец с другой планеты. Однако Оскар не ожидал, что его поместят на обложку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81