«Пол-плавника» медного, фальшивого — и то никто не позарится.
Но когда-то всё было по-другому (рассказывал папа, а ты, молодой еще, мечтавший о славе, блеске, вздохах красавиц, с внимательным выражением на лице скучал возле отцовой кровати), когда-то культ Запретной Книги не был уделом худородных богачей и обедневших отпрысков древних знатных родов. Кстати, в те годы и слова «знать», «знатный» подразумевали совсем другое. Знатью именовали тех, кто был посвящен в тайну «Не-Бытия» но не в сам факт существования еще одной Книги, а в то, что… (ты зевал, вежливо прикрывая рот рукой и стараясь не размыкать губ; много позже будешь мучиться: много ли тогда прозевал?! и никогда не узнаешь ответа). По сути-то, сынок, и захребетные походы случились только потому, что многие из знати были запретниками. Иначе зачем бы лучшие, самые богатые дома Иншгурры и Трюньила отправляли своих отпрысков за Хребет, в чужие, враждебные земли? За славой? Не смеши меня, сынок! Кому нужна слава, обретенная посмертно? За деньгами? Участие в походе стоило недешево, чем больше у тебя было, тем больше ты терял; это мужичье, вооружившись дрекольем да подпоясавшись вервием, с громким «ура» шагало навстречу неизвестности: им нечего было терять. А нам — было… и поэтому мы шагали тоже.
Слишком поздно мы поняли, сынок, что можем приходить в Тайнангин из года в год, из века в век, истощая свои сокровищницы, теряя под стенами местных крепостей сотни и тысячи людей, — и так и останемся ни с чем, никогда не завоюем эти иссушенные солнцем и круто посоленные морем земли; и — что самое невыносимое, невообразимое для многих — Сатьякалу всё равно. Они никогда не снизойдут до нас и никогда бы не снизошли, и мы, выходит, зря… (ты снова зевал, капитан: «Разумеется, зря», — ты и так это знал, тоже мне, великое откровение).
Отец горячился, понимая, что даже тебе всё равно. Махонький, сухонький, совсем не величественный, он ворочался на кровати, с которой не смел вставать, ибо так приказал лекарь, и тебе было его жалко (поэтому ты слушал), а он всё пытался объяснить то, что теперь-то ты понимаешь… только теперь. Мы верим лишь в то, сынок, что можем пощупать, — но это не подлинная вера. Еще мы верим в то, что сулит нам радости и блага в будущем, но от этой веры попахивает чернилами на расписке ростовщику. Наконец, мы верим в то, что грозит нам карой в случае неверия, — и это вера рабов под зависшим кнутом.
«Какой же ты хочешь веры, папа? » — спросил ты, чтобы не молчать.
Он не ответил, потянулся взглядом к фамильному гербу на стене, но только покачал головой и откинулся на подушки.
Заговорил о другом.
Пойми, сынок, если кнут не ударяет слишком долго, рабу начинает казаться, что так будет всегда. Но рано или поздно кнут бьет; потому что, если угодно, кнут и раб созданы друг для друга. (Ты вежливо зевал.) То же и с запретниками. Сейчас это сборище мистиков, модная игра для молодежи: «Мы бунтуем против Церкви, ах, какие мы рисковые парни!» Что, зачем, о чем — вряд ли кто-то из них представляет. И тем более вряд ли кто-нибудь из них догадывается, что Церковь сама позволила им существовать, ей это выгодно. Один лишь факт причастности к чему-то тайному, к тому, что не для всех, дает возможность нынешним запретникам не задумываться, в чем именно состоит тайна… да много о чем не задумываться! А ведь в прежние времена Братство было собранием людей, небезразличных к судьбе своей страны, вообще этого мира.
«Папа, — сказал ты, — прости, но кого сейчас волнуют судьбы мира? Только рыцарей из баллад — да и то они в последнее время теряют популярность, эти баллады. Мне лично, папа, ближе точка зрения тех, кто заботится о собственной семье, о замке, о фамильных владениях».
Отец пожал плечами и отпустил тебя, сказав напоследок: «Рано или поздно мир настигает человека — и тогда не спрячешься ни в семье, ни в замке… нигде». Ты улыбнулся и ушел к славе, блеску, вздохам красавиц, — и теперь, когда всё это у тебя есть, капитан, ты готов обменять всё это лишь на один такой разговор.
Не с кем меняться, капитан.
К'Дунель криво усмехнулся собственному отражению в пузатой ножке подсвечника. Аккуратно причесался костяным гребешком, потянулся за шкатулкой, лежавшей во внутреннем кармане. Привычным, жадным движением уложил щепоть порошка на тыльную сторону ладони, поднял руку — и замер вдруг от отвращения к самому себе. Золоченая поверхность подсвечника превратила Жокруа в пышнощекого уродца с махонькими поросячьими глазками, шеей-шестом и преогромным носом с пещерами ноздрей.
Змея язви этих исполнительных служанок, которые натирают подсвечники до зеркального блеска!
Капитан отвернулся, поглядел на рассыпанный порошок и решил, что сегодня обойдется без него. Кашу в мозгах расхлебывать, конечно, не хочется: горькая, — так ведь никто и не обещал другой.
Не обещали особых благ и при вступлении в Братство. Потому что, сколь бы ни был прав отец, называя запретников сборищем мистиков и юнцов, у которых в заднице детство не отыграло, а всё же принадлежать к ним было опасно. Церковь не раз устраивала облавы, причем те же монахи Стрекозы Стремительной, например, имели право являться в поместья с обысками, по одному лишь навету, не подкрепленному никакими доказательствами. (Много позже К'Дунель узнал, что таким образом Церковь, а часто и Корона избавлялись от неугодных; вот еще одна причина, по которой существование Братства было весьма выгодным для властей предержащих, равно как и причастность к Братству большинства знатных фамилий.)
Тем не менее уже одна церемония посвящения впечатляла: полутемный просторный зал, стен которого не разглядеть в полумраке, ряд свечей в виде обоюдоострых клинков, лица собравшихся скрыты за матерчатыми масками (что любопытно, изображающими не зверей, а людей — редкий случай), гулкий, как из колодца, голос, отдающий команды и зачитывающий строки из «Не-Бытия», новички неожиданно складным хором повторяют их.
Потом кое-кого из присутствовавших К'Дунель узнает, в том числе и господина Фейсала — последний сам откроется ему. Он же и расскажет молодому гвардейцу, тогда никакому еще не капитану, что Братство действительно состоит в основном из людей, мягко говоря, несерьезных. Но это — в основном, ибо есть и запретники другого сорта.
Их разговор будет происходить в парке фамильного замка, рядом с усыпальницей, куда только что унесли тело почившего отца. «В память о вашем батюшке, — скажет господин Фейсал, — я и решил побеседовать с вами. Он тоже был запретником другого сорта, и он считал, что вы, Жокруа, обладаете достаточно острым умом, чтобы стать одним из нас».
«Я уже стал», — осторожно заметил Жокруа.
«Я подразумеваю настоящих запретников. Тех, кто способен задумываться над причинами и связями высшего порядка, — его собеседник воздел очи к хмурому осеннему небу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171
Но когда-то всё было по-другому (рассказывал папа, а ты, молодой еще, мечтавший о славе, блеске, вздохах красавиц, с внимательным выражением на лице скучал возле отцовой кровати), когда-то культ Запретной Книги не был уделом худородных богачей и обедневших отпрысков древних знатных родов. Кстати, в те годы и слова «знать», «знатный» подразумевали совсем другое. Знатью именовали тех, кто был посвящен в тайну «Не-Бытия» но не в сам факт существования еще одной Книги, а в то, что… (ты зевал, вежливо прикрывая рот рукой и стараясь не размыкать губ; много позже будешь мучиться: много ли тогда прозевал?! и никогда не узнаешь ответа). По сути-то, сынок, и захребетные походы случились только потому, что многие из знати были запретниками. Иначе зачем бы лучшие, самые богатые дома Иншгурры и Трюньила отправляли своих отпрысков за Хребет, в чужие, враждебные земли? За славой? Не смеши меня, сынок! Кому нужна слава, обретенная посмертно? За деньгами? Участие в походе стоило недешево, чем больше у тебя было, тем больше ты терял; это мужичье, вооружившись дрекольем да подпоясавшись вервием, с громким «ура» шагало навстречу неизвестности: им нечего было терять. А нам — было… и поэтому мы шагали тоже.
Слишком поздно мы поняли, сынок, что можем приходить в Тайнангин из года в год, из века в век, истощая свои сокровищницы, теряя под стенами местных крепостей сотни и тысячи людей, — и так и останемся ни с чем, никогда не завоюем эти иссушенные солнцем и круто посоленные морем земли; и — что самое невыносимое, невообразимое для многих — Сатьякалу всё равно. Они никогда не снизойдут до нас и никогда бы не снизошли, и мы, выходит, зря… (ты снова зевал, капитан: «Разумеется, зря», — ты и так это знал, тоже мне, великое откровение).
Отец горячился, понимая, что даже тебе всё равно. Махонький, сухонький, совсем не величественный, он ворочался на кровати, с которой не смел вставать, ибо так приказал лекарь, и тебе было его жалко (поэтому ты слушал), а он всё пытался объяснить то, что теперь-то ты понимаешь… только теперь. Мы верим лишь в то, сынок, что можем пощупать, — но это не подлинная вера. Еще мы верим в то, что сулит нам радости и блага в будущем, но от этой веры попахивает чернилами на расписке ростовщику. Наконец, мы верим в то, что грозит нам карой в случае неверия, — и это вера рабов под зависшим кнутом.
«Какой же ты хочешь веры, папа? » — спросил ты, чтобы не молчать.
Он не ответил, потянулся взглядом к фамильному гербу на стене, но только покачал головой и откинулся на подушки.
Заговорил о другом.
Пойми, сынок, если кнут не ударяет слишком долго, рабу начинает казаться, что так будет всегда. Но рано или поздно кнут бьет; потому что, если угодно, кнут и раб созданы друг для друга. (Ты вежливо зевал.) То же и с запретниками. Сейчас это сборище мистиков, модная игра для молодежи: «Мы бунтуем против Церкви, ах, какие мы рисковые парни!» Что, зачем, о чем — вряд ли кто-то из них представляет. И тем более вряд ли кто-нибудь из них догадывается, что Церковь сама позволила им существовать, ей это выгодно. Один лишь факт причастности к чему-то тайному, к тому, что не для всех, дает возможность нынешним запретникам не задумываться, в чем именно состоит тайна… да много о чем не задумываться! А ведь в прежние времена Братство было собранием людей, небезразличных к судьбе своей страны, вообще этого мира.
«Папа, — сказал ты, — прости, но кого сейчас волнуют судьбы мира? Только рыцарей из баллад — да и то они в последнее время теряют популярность, эти баллады. Мне лично, папа, ближе точка зрения тех, кто заботится о собственной семье, о замке, о фамильных владениях».
Отец пожал плечами и отпустил тебя, сказав напоследок: «Рано или поздно мир настигает человека — и тогда не спрячешься ни в семье, ни в замке… нигде». Ты улыбнулся и ушел к славе, блеску, вздохам красавиц, — и теперь, когда всё это у тебя есть, капитан, ты готов обменять всё это лишь на один такой разговор.
Не с кем меняться, капитан.
К'Дунель криво усмехнулся собственному отражению в пузатой ножке подсвечника. Аккуратно причесался костяным гребешком, потянулся за шкатулкой, лежавшей во внутреннем кармане. Привычным, жадным движением уложил щепоть порошка на тыльную сторону ладони, поднял руку — и замер вдруг от отвращения к самому себе. Золоченая поверхность подсвечника превратила Жокруа в пышнощекого уродца с махонькими поросячьими глазками, шеей-шестом и преогромным носом с пещерами ноздрей.
Змея язви этих исполнительных служанок, которые натирают подсвечники до зеркального блеска!
Капитан отвернулся, поглядел на рассыпанный порошок и решил, что сегодня обойдется без него. Кашу в мозгах расхлебывать, конечно, не хочется: горькая, — так ведь никто и не обещал другой.
Не обещали особых благ и при вступлении в Братство. Потому что, сколь бы ни был прав отец, называя запретников сборищем мистиков и юнцов, у которых в заднице детство не отыграло, а всё же принадлежать к ним было опасно. Церковь не раз устраивала облавы, причем те же монахи Стрекозы Стремительной, например, имели право являться в поместья с обысками, по одному лишь навету, не подкрепленному никакими доказательствами. (Много позже К'Дунель узнал, что таким образом Церковь, а часто и Корона избавлялись от неугодных; вот еще одна причина, по которой существование Братства было весьма выгодным для властей предержащих, равно как и причастность к Братству большинства знатных фамилий.)
Тем не менее уже одна церемония посвящения впечатляла: полутемный просторный зал, стен которого не разглядеть в полумраке, ряд свечей в виде обоюдоострых клинков, лица собравшихся скрыты за матерчатыми масками (что любопытно, изображающими не зверей, а людей — редкий случай), гулкий, как из колодца, голос, отдающий команды и зачитывающий строки из «Не-Бытия», новички неожиданно складным хором повторяют их.
Потом кое-кого из присутствовавших К'Дунель узнает, в том числе и господина Фейсала — последний сам откроется ему. Он же и расскажет молодому гвардейцу, тогда никакому еще не капитану, что Братство действительно состоит в основном из людей, мягко говоря, несерьезных. Но это — в основном, ибо есть и запретники другого сорта.
Их разговор будет происходить в парке фамильного замка, рядом с усыпальницей, куда только что унесли тело почившего отца. «В память о вашем батюшке, — скажет господин Фейсал, — я и решил побеседовать с вами. Он тоже был запретником другого сорта, и он считал, что вы, Жокруа, обладаете достаточно острым умом, чтобы стать одним из нас».
«Я уже стал», — осторожно заметил Жокруа.
«Я подразумеваю настоящих запретников. Тех, кто способен задумываться над причинами и связями высшего порядка, — его собеседник воздел очи к хмурому осеннему небу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171