человеческое сознание оказывается не в состоянии «переварить» воспоминания Преданного Забвению — вот какой невеселый каламбур получается.
Подобное происходило не только с Трескунчиком; вдоволь настранствовавшись по Иншгурре, Тойра узнал еше о двух случаях «лихорадки». С тем же исходом.
Вот только потерять Найдёныша он не имеет права! Теперь, когда знает о Носителях едва ли не больше любого другого человека, в Отсеченном, когда начинает догадываться, что делать и с Носителями, и с Лабиринтом, — теперь нельзя ошибиться. Искать следующее воплощение Носитетеля бывшего когда-то Трескунчиком, возможно, придется слишком долго. Даже с учетом Тойриной догадки, что, вопреки легендам, Носители заново воплощаются в Ллаургине примерно в одних и тех же местах. Точек воплощения должно быть семь, он вычислил пока только три. Одна из них — Тайдонский округ, оттуда родом был Трескунчик, там же Тойра нашел мальчика, который сейчас безжизненно лежит на постели Ог'Тарнека.
— Не надо меня делить!
Из-за занавески, отделяющей спальню отца настоятеля от гостиной, доносятся звуки флейты — негромкие, баюкающие, умиротворяющие.
И потому резкий, властный ритм, который Тойра начинает отстукивать на крышке махонькой тумбочки рядом с изголовьем кровати, кажется неуместным. Позванивает металлическая кружка, подпрыгивают священные статуэтки зверобогов — Тойра прерывает на мгновение стук, чтобы поставить кружку на пол и смести фигурки туда же; потом продолжает. Флейта за занавеской сбивается на пару тактов, но играть не перестает.
Тойра улыбается («Молодец монах!») и принимается вплетать в рваный ритм стучанья слова — строчка за строчкой, купает за куплетом.
— Яд из крови, яд из раны, яд из сердца — прочь!
Я не скрою, это страшно, если в двери — ночь;
если стонет, если молит, если шепчет: «Дай!»
но не стоит верить волнам. Жертвою — не стань!
Он придумывает их на ходу, увязывая одно слово с другим, как вяжет теплые носки любимому внуку бабушка: петли ложатся ровно, хотя где-то, возможно, нитка растрепалась, а где-то узелок попался. Но Тойре не до красивостей, в жесткий ритм он вплетает смысл, который должен просочиться через вязкую пелену Найдёнышевого беспамятства.
— Море вечно, ночь безбрежна, в небе вой зверей.
Ветер вещий веет-бредит: «Мне внемли скорей!
Знаешь, мальчик, ты игрушка, подчинись, смирись.
Нет — сломаем! Нет — разрушим!
Спину гни, молись!»
Ты не слушай, правда лжива.
Ночи — дверь закрой.
Вот что: лучше расскажи-ка,
как ты жил, герой.
Слушай душу, верь лишь сердцу,
остальное — прах!
Жар ли, стужа, — есть спасенье
в отблесках костра.
Тойра почти кричит — и он видит, как губы мальчика, начинают подрагивать, а веки трепетать крыльями мотылька.
«Давай, Трескунчик, давай! Держись! Возвращайся!»
Коль сияешь — так и будешь ты сиять вовек.
Если знаешь — не забудешь, что ты — человек.
Яд из крови, яд из раны, яд из сердца — вон!
Путь не пройден: горе ль? радость? этот выбор твой!
Удар ладони — громкий, как будто Тойра забивает последний гвоздь в дверь, в которую постучалась ночь из заговора.
Всё. Теперь остается только ждать. Брат Виккел будет играть столько, сколько сможет, потом его сменит Тойра — еще кого-нибудь найдут — и так до тех пор, пока Найдёныш (именно Найдёныш, а не живущий в нем Носитель!), поддетый на крючок мелодии, не вынырнет сюда, в то, что люди называют реальностью.
И если это произойдет, Тойра постарается, чтобы мальчик никогда не вспомнил о том, что привиделось ему в бреду: никогда в сознание Найдёныша не проберутся воспоминания Носителя.
…Разве только иногда, в снах, которые, просыпаясь, он будет помнить весьма и весьма смутно.
Тойра наклоняется и подбирает с пола разбросанные статуэтки Сатьякала, ссыпает их на тумбочку. Туда же ставит кружку.
Вглядывается в бледное лицо, кажется, начинающее чуть розоветь, хотя, конечно, это обман: изменения, даже если они начались, не могут проявиться так скоро.
И всё-таки…
— Выживи, мальчик, — шепчет Тойра. — Выживи, не сдавайся. Да, я намерен сделать тебя своим орудием и оружием, но… я обещаю, я клянусь тебе, что не забуду о том, что ты не только Носитель, но и человек. И когда-нибудь — придет время! — я всё расскажу тебе.
«Живой или мертвый», — добавляет он мысленно.
Поднимается и выходит из спальни, оставляя Найдёныша наедине с мелодией флейты, с нечеловеческим прошлым и неопределенным будущим.
…И из своего сновидения-бреда Фриний так и не сможет увидеть лица своего учителя — того лица, лица сорокапятилетнего Тойры, — учитель будет поворачиваться к Фринию спиной.
Всегда — спиной.
И Фриний-Найдёныш стонет во сне: там, на кровати, и здесь, в коридорах Лабиринта…
* * *
Змея — толстенная, иссиня-черная, явно ядовитая — ждала за дверью.
Гвоздь вполголоса ругнулся и присел, чтобы рассмотреть гадину повнимательнее. Ну да, точно ядовитая — у них у всех головы как бы треугольные, а в «щечках»-то как раз отрава и таится.
Вот пакость!
Кровь у змеи была, как и полагается, красной и вязкой и уже начала подсыхать. Натекло ее немало, и голова, отделенная от туловища, казалось, плавала в этой луже. Гвоздь поддел голову кинжалом, словно боялся (а что? — в глубине души действительно боялся!): вот сейчас возьмет да и оживет. Но нет, никаких чудес, никаких воскрешений, никакого священного сияния и пророческих слов — обычная дохлая змея.
Другое дело, что совсем не обычен сам факт присутствия ее в комнате Гвоздя и господина Туллэка; а впрочем, только на первый взгляд необычен.
Иначе с чего бы молчаливый тайнангинец вдруг оказался в этой самой комнате и застукал здесь конюха? То-то же.
Значит, зашел, чтобы подложить свинью, то есть в данном случае — змею, подложил, заметил мальчонку и поволок за ухо на правый суд? Похоже на то. Почему подложил разрубленную? А это предупреждение. (Тут бы спросить: «О чем можно предупреждать таким образом?» — но разве ж разберешь этих тайнангинцев, к тому же господин Туллэк наверняка-то знает о чем). Откуда Айю-Шун змею взял? Да откуда их обычно берут — словил или купил у торговца змеями (и, выходит, держал, мерзавец, живой в одном из сундуков как минимум пару дней, позже у него случая-то купить или поймать не было). Теперь возможность подвернулась вот и подбросил. А пацану велел молчать — если тот вообще что-нибудь заметил, он небось о другом в тот момент думал.
Гвоздю сейчас, кстати, тоже о другом подумать не мешало бы.
Рыжий оставил в покое змею и шагнул к своей койке, пошарил под матрасом… да, есть! Вот он — плотный конверт с разломанной печатью! Молодец мальчишка, успел выполнить обещанное! Так читай поскорее, пока господину Туллэку не взбрело в его врачевательскую голову бежать спасать «господина жонглера» от возможных козней Айю-Шуна,
Из-за плотно прикрытой двери в комнату просачивался негромкий гул, в зале на первом этаже давно забыли про «досадный случай», лютнист ужаривал раздумчивого «Рыцаря», слушатели внимали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171
Подобное происходило не только с Трескунчиком; вдоволь настранствовавшись по Иншгурре, Тойра узнал еше о двух случаях «лихорадки». С тем же исходом.
Вот только потерять Найдёныша он не имеет права! Теперь, когда знает о Носителях едва ли не больше любого другого человека, в Отсеченном, когда начинает догадываться, что делать и с Носителями, и с Лабиринтом, — теперь нельзя ошибиться. Искать следующее воплощение Носитетеля бывшего когда-то Трескунчиком, возможно, придется слишком долго. Даже с учетом Тойриной догадки, что, вопреки легендам, Носители заново воплощаются в Ллаургине примерно в одних и тех же местах. Точек воплощения должно быть семь, он вычислил пока только три. Одна из них — Тайдонский округ, оттуда родом был Трескунчик, там же Тойра нашел мальчика, который сейчас безжизненно лежит на постели Ог'Тарнека.
— Не надо меня делить!
Из-за занавески, отделяющей спальню отца настоятеля от гостиной, доносятся звуки флейты — негромкие, баюкающие, умиротворяющие.
И потому резкий, властный ритм, который Тойра начинает отстукивать на крышке махонькой тумбочки рядом с изголовьем кровати, кажется неуместным. Позванивает металлическая кружка, подпрыгивают священные статуэтки зверобогов — Тойра прерывает на мгновение стук, чтобы поставить кружку на пол и смести фигурки туда же; потом продолжает. Флейта за занавеской сбивается на пару тактов, но играть не перестает.
Тойра улыбается («Молодец монах!») и принимается вплетать в рваный ритм стучанья слова — строчка за строчкой, купает за куплетом.
— Яд из крови, яд из раны, яд из сердца — прочь!
Я не скрою, это страшно, если в двери — ночь;
если стонет, если молит, если шепчет: «Дай!»
но не стоит верить волнам. Жертвою — не стань!
Он придумывает их на ходу, увязывая одно слово с другим, как вяжет теплые носки любимому внуку бабушка: петли ложатся ровно, хотя где-то, возможно, нитка растрепалась, а где-то узелок попался. Но Тойре не до красивостей, в жесткий ритм он вплетает смысл, который должен просочиться через вязкую пелену Найдёнышевого беспамятства.
— Море вечно, ночь безбрежна, в небе вой зверей.
Ветер вещий веет-бредит: «Мне внемли скорей!
Знаешь, мальчик, ты игрушка, подчинись, смирись.
Нет — сломаем! Нет — разрушим!
Спину гни, молись!»
Ты не слушай, правда лжива.
Ночи — дверь закрой.
Вот что: лучше расскажи-ка,
как ты жил, герой.
Слушай душу, верь лишь сердцу,
остальное — прах!
Жар ли, стужа, — есть спасенье
в отблесках костра.
Тойра почти кричит — и он видит, как губы мальчика, начинают подрагивать, а веки трепетать крыльями мотылька.
«Давай, Трескунчик, давай! Держись! Возвращайся!»
Коль сияешь — так и будешь ты сиять вовек.
Если знаешь — не забудешь, что ты — человек.
Яд из крови, яд из раны, яд из сердца — вон!
Путь не пройден: горе ль? радость? этот выбор твой!
Удар ладони — громкий, как будто Тойра забивает последний гвоздь в дверь, в которую постучалась ночь из заговора.
Всё. Теперь остается только ждать. Брат Виккел будет играть столько, сколько сможет, потом его сменит Тойра — еще кого-нибудь найдут — и так до тех пор, пока Найдёныш (именно Найдёныш, а не живущий в нем Носитель!), поддетый на крючок мелодии, не вынырнет сюда, в то, что люди называют реальностью.
И если это произойдет, Тойра постарается, чтобы мальчик никогда не вспомнил о том, что привиделось ему в бреду: никогда в сознание Найдёныша не проберутся воспоминания Носителя.
…Разве только иногда, в снах, которые, просыпаясь, он будет помнить весьма и весьма смутно.
Тойра наклоняется и подбирает с пола разбросанные статуэтки Сатьякала, ссыпает их на тумбочку. Туда же ставит кружку.
Вглядывается в бледное лицо, кажется, начинающее чуть розоветь, хотя, конечно, это обман: изменения, даже если они начались, не могут проявиться так скоро.
И всё-таки…
— Выживи, мальчик, — шепчет Тойра. — Выживи, не сдавайся. Да, я намерен сделать тебя своим орудием и оружием, но… я обещаю, я клянусь тебе, что не забуду о том, что ты не только Носитель, но и человек. И когда-нибудь — придет время! — я всё расскажу тебе.
«Живой или мертвый», — добавляет он мысленно.
Поднимается и выходит из спальни, оставляя Найдёныша наедине с мелодией флейты, с нечеловеческим прошлым и неопределенным будущим.
…И из своего сновидения-бреда Фриний так и не сможет увидеть лица своего учителя — того лица, лица сорокапятилетнего Тойры, — учитель будет поворачиваться к Фринию спиной.
Всегда — спиной.
И Фриний-Найдёныш стонет во сне: там, на кровати, и здесь, в коридорах Лабиринта…
* * *
Змея — толстенная, иссиня-черная, явно ядовитая — ждала за дверью.
Гвоздь вполголоса ругнулся и присел, чтобы рассмотреть гадину повнимательнее. Ну да, точно ядовитая — у них у всех головы как бы треугольные, а в «щечках»-то как раз отрава и таится.
Вот пакость!
Кровь у змеи была, как и полагается, красной и вязкой и уже начала подсыхать. Натекло ее немало, и голова, отделенная от туловища, казалось, плавала в этой луже. Гвоздь поддел голову кинжалом, словно боялся (а что? — в глубине души действительно боялся!): вот сейчас возьмет да и оживет. Но нет, никаких чудес, никаких воскрешений, никакого священного сияния и пророческих слов — обычная дохлая змея.
Другое дело, что совсем не обычен сам факт присутствия ее в комнате Гвоздя и господина Туллэка; а впрочем, только на первый взгляд необычен.
Иначе с чего бы молчаливый тайнангинец вдруг оказался в этой самой комнате и застукал здесь конюха? То-то же.
Значит, зашел, чтобы подложить свинью, то есть в данном случае — змею, подложил, заметил мальчонку и поволок за ухо на правый суд? Похоже на то. Почему подложил разрубленную? А это предупреждение. (Тут бы спросить: «О чем можно предупреждать таким образом?» — но разве ж разберешь этих тайнангинцев, к тому же господин Туллэк наверняка-то знает о чем). Откуда Айю-Шун змею взял? Да откуда их обычно берут — словил или купил у торговца змеями (и, выходит, держал, мерзавец, живой в одном из сундуков как минимум пару дней, позже у него случая-то купить или поймать не было). Теперь возможность подвернулась вот и подбросил. А пацану велел молчать — если тот вообще что-нибудь заметил, он небось о другом в тот момент думал.
Гвоздю сейчас, кстати, тоже о другом подумать не мешало бы.
Рыжий оставил в покое змею и шагнул к своей койке, пошарил под матрасом… да, есть! Вот он — плотный конверт с разломанной печатью! Молодец мальчишка, успел выполнить обещанное! Так читай поскорее, пока господину Туллэку не взбрело в его врачевательскую голову бежать спасать «господина жонглера» от возможных козней Айю-Шуна,
Из-за плотно прикрытой двери в комнату просачивался негромкий гул, в зале на первом этаже давно забыли про «досадный случай», лютнист ужаривал раздумчивого «Рыцаря», слушатели внимали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171