Фархад, ловкий криминальный журналист, – вот кто обязательно подаст мяч в игру, он и сам захочет быть нападающим. Но в лучшем случае они проследят меня до Гули, не так-то много у меня знакомых, – но споткнутся на улетевшем в Америку Леве.
Если им вообще придет в голову связать меня с Левой.
А если придет?
Или он никому не скажет, этот гордый, замкнутый, безумно влюбленный в двух мертвых девочек узбек? Если только решит сам стать ангелом мщения… Да. Он не скажет, а они не станут настаивать, они ненавидят “висяки”, портящие им отчетность, кажется, так это называется?..
Тебе просто нужно быть готовой, тебе нужно действовать сообразно американской программе “переселения свидетелей”, растиражированной в боевиках. Вот только своим ФБР ты будешь сама. Изменить имя, изменить страну и попытаться жить по-другому. Тише воды ниже травы.
Но это потом.
Пусть с тебя снимут все повязки.
Я не знала, сколько сейчас времени, и тогда взяла телевизионный пульт и нажала кнопку. Рябь по всем каналам.
Значит – ночь, а ночью нужно спать, как прилежной девочке Еве. Повернуться на правый бочок и заснуть.
Но спать не хотелось. Я прислушивалась к голосам за стеной. Голоса не переставали бубнить.
Пойду и попрошу чего-нибудь. Водки, красной икры, печени минтая… Невозможно так долго оставаться одной в этой белой комнате, в этой ледяной пустыне, где нет даже следов от саней, где воздух не дрожит от низкого солнца…
"Что за бред ты несешь?” Я спустила ноги с кровати.
Голова закружилась с новой силой. Но ведь никто не сказал мне, что нужно лежать, лежать, лежать…
По стенке я добралась до двери, открыла ее и вышла в коридор. Мягкий ковер приглушил мои шаги, голоса из-за полуприкрытой двери стали слышны явственнее.
У операционной я все-таки не удержалась, сползла по стене – силы быстро оставили меня, в глазах вертелся узор ковра, похожий на геометрически правильно посаженные цветы, которые я видела накануне.
Сидя на корточках, я собиралась с духом и рассеянно прислушивалась к разговору за дверью.
– ..Слушай, а вот этого я видел! По телику, бежал из колонии и пристрелил двух человек охраны… Ты и его, надо же… Лихо он у тебя получился! С такой рожей теперь только в госструктурах заседать! Эти дискеты дорого стоят! – Я узнала голос Витеньки, жаловавшегося перед операцией на нитки “шесть нолей”. – Ты же можешь продать их заинтересованным лицам за бешеные деньги, а? И озолотишься. А лучше по частям. Благородный шантаж, тяни не хочу, на всю оставшуюся жизнь хватит!
– Думаешь, много осталось? Дурак ты, Витенька, – лениво сказал Влад. – Ну-ка, плесни мне аква витэ , и я объясню тебе, почему ты дурак… Я жив и процветаю только потому, что все они думают, что этих дискет нет и в помине… Что я стираю информацию…
– А почему и вправду не стираешь?
– Потому же, почему и молчу как рыба. Хома сум, хумани нихели а мэ алиэнум путо . Хочется пожить еще, отличная штука жизнь, будь она проклята! Это только в моей ситуации она не стоит и копейки, но за нее можно поторговаться, глядишь, и выгадаю гривенник… Эти дискеты и есть предмет торга.
– А ведь я могу тебя заложить, – пьяненько хихикнул Витенька.
– Не заложишь. Меня уберут – тебя поставят на это место как посвященного. А это несладкое место, хуже Голгофы… Любой неверный шажок, и пациент отправляется ад патрэс . И уж тогда лихие ребятки тебя подметут, будь спокоен. И сляжешь под скромной табличкой хик яцет… губошлеп. Устал, устал… Не могу больше. Устал.
– Четыре года с тобой работаю, и четыре года одно и то же! Если устал, то бросай все к чертовой матери.
– И бросить не могу. Только о том и молюсь, чтобы умереть собственной смертью… Но чую, чую – не дадут. Тогда уж всех за собой потяну. Всех, если начнут рыть мой корпус деликт… – Голос Влада стал глуше, поплыл, раскачиваясь, по коридору.
Я осторожно заглянула в дверную щель. Влад сидел на полу, в окружении пустых бутылок водки и косточек от маслин; здесь же стояли несколько вспоротых врачебным скальпелем жестяных банок. Я видела его всего – от затылка, избитого ранней сединой, до тонких, почти женских, щиколоток голых ног. Он поджимал подвижные тонкие пальцы, как будто ему было зябко в этом чреве летней ночи.
В комнате было темно, мягкий свет шел только от экрана монитора, на котором застыли два изображения не похожих друг на друга людей. Попискивала легкомысленная электронная музыка, похожая на китайские жизнерадостные гимны времен культурной революции.
Витенька, сломленный спиртным, уже лежал головой на клавиатуре.
– Ну, хватит игрушку гонять, глаза попортишь, – призвал спящего Витеньку Влад, – или за столько лет не насмотрелся?
Витенька не отзывался.
Влад с трудом поднялся, опрокинув на ходу банку с маслинами, и направился к компьютеру. Затем небрежно сбросил голову своего ассистента с клавиатуры и вытащил дискету.
И повернулся к двери, ко мне.
Я инстинктивно отпрянула, хотя понимала, что видеть меня он не может.
А дальше последовало совсем уж странное: Влад, сопя, отогнул ковер, вынул паркетную половицу и сбросил туда дискету.
– Так-то лучше, – сам себе сказал он, – и нет никакого корпус деликт…
Я осторожно поднялась и направилась к себе в комнату. Мне не нужны были чужие тайны, я не знала, что делать со своими.
Но едва я улеглась в кровать, как дверь комнаты отворилась, и в нее просочился Влад. Стараясь не шуметь, он снова присел на пол, сцепив руки под острыми, нескладными коленями. Я не знала, сколько времени мы пробыли вот так, рядом, в темноте. Я слышала его прерывистое дыхание, а он, должно быть, слышал мое, слишком спокойное, слишком деликатное для сна. И не верил ему.
Иначе зачем ему было спрашивать тихим и неожиданно трезвым голосом:
– Ну что, с возвращением?
– Похоже на то, – я выбрала нейтрально-отстраненный тон.
– Давно не спишь?
– Не знаю. Сейчас день или ночь?
– А какая разница? Прошло двадцать три часа плюс шесть часов на твою сборку и замену элементов… Вот и считай…
Мы помолчали еще.
А потом я бесстрашно спросила, как в детстве, когда мне хотелось поскорее вырасти, как будто это обещало сплошной праздник и короткую независимую стрижку вместо крысиных хвостов:
– А какая я буду?
– Такая же. Такая же, как была, – не сразу ответил Влад. – Не обольщайся на этот счет. Если тебе нравились дожди в начале весны, то и будут нравиться, и глаза увидят то же, что и видели, и гриппом болеть будешь так же. Вот разве что за сиськи тебя кто-нибудь похвалит.
– Это обнадеживает. Кстати, мы даже не познакомились по-настоящему. Меня зовут Ева, – пустила я пробный шар. Имя прозвучало естественно, оно уже было приручено и теперь стояло смирно, подсунув голову под мою ладонь, – Ева.
– Сочувствую, – равнодушно сказал Влад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131
Если им вообще придет в голову связать меня с Левой.
А если придет?
Или он никому не скажет, этот гордый, замкнутый, безумно влюбленный в двух мертвых девочек узбек? Если только решит сам стать ангелом мщения… Да. Он не скажет, а они не станут настаивать, они ненавидят “висяки”, портящие им отчетность, кажется, так это называется?..
Тебе просто нужно быть готовой, тебе нужно действовать сообразно американской программе “переселения свидетелей”, растиражированной в боевиках. Вот только своим ФБР ты будешь сама. Изменить имя, изменить страну и попытаться жить по-другому. Тише воды ниже травы.
Но это потом.
Пусть с тебя снимут все повязки.
Я не знала, сколько сейчас времени, и тогда взяла телевизионный пульт и нажала кнопку. Рябь по всем каналам.
Значит – ночь, а ночью нужно спать, как прилежной девочке Еве. Повернуться на правый бочок и заснуть.
Но спать не хотелось. Я прислушивалась к голосам за стеной. Голоса не переставали бубнить.
Пойду и попрошу чего-нибудь. Водки, красной икры, печени минтая… Невозможно так долго оставаться одной в этой белой комнате, в этой ледяной пустыне, где нет даже следов от саней, где воздух не дрожит от низкого солнца…
"Что за бред ты несешь?” Я спустила ноги с кровати.
Голова закружилась с новой силой. Но ведь никто не сказал мне, что нужно лежать, лежать, лежать…
По стенке я добралась до двери, открыла ее и вышла в коридор. Мягкий ковер приглушил мои шаги, голоса из-за полуприкрытой двери стали слышны явственнее.
У операционной я все-таки не удержалась, сползла по стене – силы быстро оставили меня, в глазах вертелся узор ковра, похожий на геометрически правильно посаженные цветы, которые я видела накануне.
Сидя на корточках, я собиралась с духом и рассеянно прислушивалась к разговору за дверью.
– ..Слушай, а вот этого я видел! По телику, бежал из колонии и пристрелил двух человек охраны… Ты и его, надо же… Лихо он у тебя получился! С такой рожей теперь только в госструктурах заседать! Эти дискеты дорого стоят! – Я узнала голос Витеньки, жаловавшегося перед операцией на нитки “шесть нолей”. – Ты же можешь продать их заинтересованным лицам за бешеные деньги, а? И озолотишься. А лучше по частям. Благородный шантаж, тяни не хочу, на всю оставшуюся жизнь хватит!
– Думаешь, много осталось? Дурак ты, Витенька, – лениво сказал Влад. – Ну-ка, плесни мне аква витэ , и я объясню тебе, почему ты дурак… Я жив и процветаю только потому, что все они думают, что этих дискет нет и в помине… Что я стираю информацию…
– А почему и вправду не стираешь?
– Потому же, почему и молчу как рыба. Хома сум, хумани нихели а мэ алиэнум путо . Хочется пожить еще, отличная штука жизнь, будь она проклята! Это только в моей ситуации она не стоит и копейки, но за нее можно поторговаться, глядишь, и выгадаю гривенник… Эти дискеты и есть предмет торга.
– А ведь я могу тебя заложить, – пьяненько хихикнул Витенька.
– Не заложишь. Меня уберут – тебя поставят на это место как посвященного. А это несладкое место, хуже Голгофы… Любой неверный шажок, и пациент отправляется ад патрэс . И уж тогда лихие ребятки тебя подметут, будь спокоен. И сляжешь под скромной табличкой хик яцет… губошлеп. Устал, устал… Не могу больше. Устал.
– Четыре года с тобой работаю, и четыре года одно и то же! Если устал, то бросай все к чертовой матери.
– И бросить не могу. Только о том и молюсь, чтобы умереть собственной смертью… Но чую, чую – не дадут. Тогда уж всех за собой потяну. Всех, если начнут рыть мой корпус деликт… – Голос Влада стал глуше, поплыл, раскачиваясь, по коридору.
Я осторожно заглянула в дверную щель. Влад сидел на полу, в окружении пустых бутылок водки и косточек от маслин; здесь же стояли несколько вспоротых врачебным скальпелем жестяных банок. Я видела его всего – от затылка, избитого ранней сединой, до тонких, почти женских, щиколоток голых ног. Он поджимал подвижные тонкие пальцы, как будто ему было зябко в этом чреве летней ночи.
В комнате было темно, мягкий свет шел только от экрана монитора, на котором застыли два изображения не похожих друг на друга людей. Попискивала легкомысленная электронная музыка, похожая на китайские жизнерадостные гимны времен культурной революции.
Витенька, сломленный спиртным, уже лежал головой на клавиатуре.
– Ну, хватит игрушку гонять, глаза попортишь, – призвал спящего Витеньку Влад, – или за столько лет не насмотрелся?
Витенька не отзывался.
Влад с трудом поднялся, опрокинув на ходу банку с маслинами, и направился к компьютеру. Затем небрежно сбросил голову своего ассистента с клавиатуры и вытащил дискету.
И повернулся к двери, ко мне.
Я инстинктивно отпрянула, хотя понимала, что видеть меня он не может.
А дальше последовало совсем уж странное: Влад, сопя, отогнул ковер, вынул паркетную половицу и сбросил туда дискету.
– Так-то лучше, – сам себе сказал он, – и нет никакого корпус деликт…
Я осторожно поднялась и направилась к себе в комнату. Мне не нужны были чужие тайны, я не знала, что делать со своими.
Но едва я улеглась в кровать, как дверь комнаты отворилась, и в нее просочился Влад. Стараясь не шуметь, он снова присел на пол, сцепив руки под острыми, нескладными коленями. Я не знала, сколько времени мы пробыли вот так, рядом, в темноте. Я слышала его прерывистое дыхание, а он, должно быть, слышал мое, слишком спокойное, слишком деликатное для сна. И не верил ему.
Иначе зачем ему было спрашивать тихим и неожиданно трезвым голосом:
– Ну что, с возвращением?
– Похоже на то, – я выбрала нейтрально-отстраненный тон.
– Давно не спишь?
– Не знаю. Сейчас день или ночь?
– А какая разница? Прошло двадцать три часа плюс шесть часов на твою сборку и замену элементов… Вот и считай…
Мы помолчали еще.
А потом я бесстрашно спросила, как в детстве, когда мне хотелось поскорее вырасти, как будто это обещало сплошной праздник и короткую независимую стрижку вместо крысиных хвостов:
– А какая я буду?
– Такая же. Такая же, как была, – не сразу ответил Влад. – Не обольщайся на этот счет. Если тебе нравились дожди в начале весны, то и будут нравиться, и глаза увидят то же, что и видели, и гриппом болеть будешь так же. Вот разве что за сиськи тебя кто-нибудь похвалит.
– Это обнадеживает. Кстати, мы даже не познакомились по-настоящему. Меня зовут Ева, – пустила я пробный шар. Имя прозвучало естественно, оно уже было приручено и теперь стояло смирно, подсунув голову под мою ладонь, – Ева.
– Сочувствую, – равнодушно сказал Влад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131