– Окна тоже закрыты. Да там и не заберешься никак. Пятый этаж и стена голая, – добавил самый молодой мент, вернувшийся в коридор после детального осмотра комнат.
– Вы вообще за кого меня принимаете? – нагло поинтересовалась я. Слишком нагло, чтобы они оставили это безнаказанным.
– Ну не за Клару Цеткин, это точно, – съязвил старший. – Давай телефон этого племянника, пусть подъезжает, разберемся.
Вот ты и попалась.
– Ну?
Я молчала. Далекий пол показался пропастью и закачался под моими ногами.
– У него нет телефона.
– Адрес.
– Да не знаю я точно. Где-то на Сретенке. Мы с ним завтра должны встретиться… Вы бы наручники сняли, смешно, ей-Богу.
Младший милиционер с почти женской родинкой над верхней губой вопросительно посмотрел на старшего.
– Сними, – сказал тот, – пусть пойдет умоется, что ли… А то скажут потом, что мы честным гражданам вывески портим.
Наручники были расстегнуты, и только теперь я поняла, что руки у меня затекли. Я несколько раз сжала и разжала пальцы.
– Хорошие перчатки, – заинтересовался вдруг старший, – не жарковато в них?
– Зима, слава Богу, на носу, – стараясь сохранять спокойствие, сказала я. – Или в бикини ходить прикажете?
– А в квартире не жарко в перчатках, спрашиваю?
– Вообще-то я уходить собиралась…
– Ладно, иди умойся. Забираем тебя в отделение до выяснения личности.
Под бдительным присмотром коротких милицейских автоматов я отправилась в ванную, стараясь не грохнуться по дороге: перспектива поездки в отделение радовала меня так же, как гильотина Марию-Антуанетту.
Я долго и тщательно мыла лицо, понимая, впрочем, что это бесполезно: время не выиграть, как ни старайся…
Сквозь полуприкрытую дверь я слышала, как старший наряда отдавал распоряжения:
– Позвони на пульт, дай отбой. Не нравятся мне эти дяди и их племянники. И девку поторопи, никто ей сауну не оплачивал…
В окружении милиционеров я отправилась вниз, где меня поджидал патрульный “воронок”.
Это событие, несомненно, украсило унылый поздний вечер двора: почти во всех окнах подъезда горел свет, нашу группу сопровождали стайки любопытных, державшиеся на почтительном отдалении, – так сопровождают стареющих актрис изрядно поредевшие ряды поклонников. Вот только аплодисментов я так и не дождалась – меня молча и довольно непочтительно втолкнули в машину.
Пока она тряслась по плохо освещенным улицам Текстильщиков, я узнала много интересного о частной жизни своего эскорта.
Зажатая с обеих сторон плохо тренированными телами милиционеров, терпеливо выслушивая их легкий треп, я уже через пять минут поняла, что одного из них звали Мика, а второго – с родинкой над верхней губой – Кока.
Сидевший на переднем сиденье старшина наряда молчал.
Жена Мики месяц назад сделала аборт, возникли послеоперационные осложнения, и Мика без устали клял медицину – и государственную и частную. Кока поминал родственников из Апрелевки, которые сосут из него деньги для беспутной младшей сестры, вздумавшей поступать в какой-то частный институт.
Я цеплялась за эти ничего для меня не значащие чужие жизни, чужие слова, чужие имена – только потому, что боялась остаться один на один со своей неожиданно возникшей проблемой.
Проблема, и серьезная.
"Положение хуже губернаторского”, – вертелось у меня в голове, да и иллюстрация всплыла соответствующая – Никита Михалков и почему-то в роли генерал-губернатора Трепова, которую он никогда не играл: усишки, бородишка и орден святого Владимира на шее…
Что-то будешь делать, голубка?..
– А бабенка-то ничего, – вдруг сказал старший, глядя на меня в зеркальце; я тоже видела его глаза, автономно плывущие в серебристом стекле, – узкие и опасные, как лезвие ножа. – Ничего бабенка, говорю… Тебе-то нравится. Кока?
– Не-а, – сказал Кока.
– А какие нравятся?
– А те, что ближе к центру живут.
Все, кроме меня, засмеялись. Немудреный юмор мужиков-провинциалов.
Опять я лажанулась с деталями туалета, ну на кой черт нужны мне были эти дурацкие перчатки?..
Но дело было не в перчатках, я прекрасно это понимала, не они усугубляли мою вину, речь шла не о том, насколько она значительна.
Речь о другом – засветилась.
От осознания этого меня прошиб пот, такой обильный, что я испугалась – как бы он не просочился сквозь куртку.
Они везут тебя в отделение, чтобы выяснить личность.
И все равно, кем ты представишься – любовница племянника Сирина, сожительница самого Сирина, внучка его соседки, домушница или невинная жертва, – паспорт на стол и отойди к стене, будь любезна!
О дальнейшем я думать не хотела. Они посылают запрос в то место, где был выдан паспорт, и до этого прочно стоявшая на ногах Ева Апостоли превращается в химеру, в неопознанный летающий объект, в рассыпавшегося сфинкса, в марионетку, которая никогда не участвовала в любительских спектаклях…
Я проклинала себя за неосмотрительность и Сирина за осмотрительность. Именно она преподнесла мне такой отвратительный сюрприз; а впрочем, Сирину нужно отдать должное – будучи мертвым, он все-таки смог достать меня.
Я даже не знала, что делать в такой ситуации – молчать о себе или все рассказать: и то, и другое было одинаково гибельным. Черт меня дернул ляпнуть о племяннике Сирина и о Сретенке. Если его не предъявить, то все мои объяснения покажутся по меньшей мере странными. И ключи, которыми я открыла дверь, – откуда они у меня?
Нестройные отрывочные мысли позвякивали в голове, как мелочь, а может быть, действительно подбросить монетку: она-то и решит, что мне делать…
Машину сильно тряхнуло на повороте, и плотный Кока завалился на меня, нехотя отлепился и даже не извинился. “А что, если предложить им сделку, довольно грязную, но сделку”, – вдруг бесстыже подумала я. В конце концов, они только молодые парни. Дать всем троим – и водителю тоже, черт с ним, – в обмен на свободу.
"Да это ж групповуха, душа моя! – удивился Иван. – Неужели ты способна на такие вещи?"
Способна, способна, еще как способна – эта ситуация страшила меня гораздо меньше, чем возможность разоблачения, как оказалось. А то, что подобные вещи практикуются, я знала из полузабытых рассказов криминального журналиста Фарика.
Я была уже почти готова соблазнительно распустить язык, когда глаза старшего в зеркале заднего вида снова нашли меня: ох не простая ты девка, так и говорили они, земляной орех разгрызть одно удовольствие, а вот тебя? Черт возьми, я всегда боялась таких мужских глаз, в которых вылизывала себе шерсть страсть к клятвопреступлениям: никакой возможности договориться, они вполне могут сказать тебе “да” только для того, чтобы потом трижды сказать “нет”.
"Со мной не договориться”, – говорили глаза в зеркале.
Вся ясно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131