И пытаться не стоит.
Кока и Мика называли своего начальника странно – Питомза. Это имя, похожее на кличку и слишком оскорбительное для клички, гвоздем засело у меня в голове, я просто уже ни о чем не могла думать, повторяя и повторяя его на все лады, как навязчивый мотив, – Питомза, надо же!
Мы подкатили к отделению милиции, а я так и не выработала линии поведения. Самым безобидным в моем случае выглядело отсутствие регистрации – формальный московский повод взять нарушителя за холку и слегка потрепать загривок острыми боковыми резцами.
Оказалось, что я совершенно ни к чему не готова.
И больше всего я оказалась не готовой к тому, что Питомза решил сам заняться мной, наплевав на внутримилицейские правила. Он взял стандартные бланки – я подозревала, что только для проформы, – и заперся со мной в одном из пустых ночных кабинетов.
Посадив меня перед столом, он устроился напротив, закинув на стол ноги в ботинках. Некоторое время я изучала рельеф подошв, на который налипла строительная грязь, а Питомза приступил к формальностям, которые заключались в выяснении моих паспортных данных и цели пребывания в квартире Сирина. Рядом с ним лежал мой пустой рюкзак, из которого милиционер извлек обе книги.
Он с ленивым любопытством перелистал их.
– Ну что, говорить будем или глазки строить? – наконец спросил он.
Ни того ни другого мне делать не хотелось, и я сочла за лучшее промолчать.
– В молчанку играешь? Смотри, как бы это тебе настроение не подгадило на ближайшие семьдесят восемь часов.
Я никак не реагировала, продолжая изучать его подошвы.
– Не заставляй меня подозревать тебя в том, чего ты Не совершала.
– Что я должна говорить? – наконец сдалась я.
– Сначала – кто ты есть. Потом – что делала в квартире.
– Я же сказала… Меня попросили заехать за книгами.
– Это в двенадцать-то ночи? Не поздновато для визита?
– Раньше времени не было.
– Слушай, девонька, все же просто. Если ты внятно объясняешь, кто, зачем, почему, то выходишь отсюда с чувством полного морального удовлетворения. Мне ведь тоже лишняя головная боль не нужна. Где хозяин, почему у тебя ключи, кто просил, что сказала? Коротко и четко, как в гестапо. Ничего сверхъестественного не требуется. Я же не прошу тебя сказать, был ли твой дедушка на оккупированной территории, – вопросы самые человеческие, правда?
– Я же сказала. – Это была пустая трата времени, я чувствовала, что дурацкий Питомза пошел на принцип, и он не успокоится, пока не" выколотит из меня то, что ему нужно.
– Да ничего ты не сказала. Даже фамилию скрываешь, что совсем уж глупо. И настораживает, заметь. Где хозяин?
– Не знаю. Почему я должна знать?
– А раньше там бывала?
– Нет.
– А потом взяла и поехала, как раз на ночь, когда хозяина нет. Конспиратор из тебя хренов, вот что я тебе скажу, девонька. – Питомза проницательно и хищно посмотрел на меня. – И племянника зря приплела, погорячилась. Ведь нет никакого племянника, а?
Я молчала.
– А то бы ты его сразу предъявила. Адрес, имя, кличка собаки, цвет глаз и размер ноги. Зачем тебе неприятности, правда? Тебе надо в ночниках ноги задирать до головы, а не со мной здесь сидеть. Из чего делаю вывод, что дело здесь гниловатое.
– Я не понимаю.
– Ты мне рога не мочи, – прикрикнул Питомза. – Что, хату хотела грабануть, да в последнюю минуту очко сыграло? А может, и правда есть племянничек, а ты у него ключики втихаря потянула? Или у самого дяди? Как зовут?!
Я молчала, хотя больше всего мне хотелось сдать себя не только нынешнюю, но и прежнюю.
– Усугубляешь, усугубляешь положение.
Полусонный взгляд вшивого сержанта, или старшего сержанта, – я совершенно не разбиралась в милицейских лычках – гипнотизировал меня, еще секунда – и я не выдержу этого напряжения. Но самым страшным было то, что я совершенно не знала, что ему сказать.
А он, похоже, знал:
– Квартира-то уже третью неделю на сигнализации. Следовательно, хозяин в командировке или в отпуске. А тут вдруг ты…
В дверь настойчиво постучали.
Питомза нехотя оторвался от меня, открыл, о чем-то тихонько посовещался – я услышала только приглушенное “бу-бу-бу” и легкое посвистывание в финале – и вернулся ко мне с явным сожалением в глазах.
– Ну вот что, – сказал он, – я сейчас уеду, а ты посиди, подумай, может, и надумаешь чего в мое отсутствие.
Он препроводил меня в мрачный гроб камеры, хохотнул и добродушно напутствовал напоследок:
– Место, конечно, не курорт, но не унывай. Здесь признаться – милое дело. Только на себя лишнего не бери, помни золотое правило – лучше семь раз ударь, чем один раз зарежь.
…Никогда еще жизнь не казалась мне так бездарно проигранной, как сейчас, когда я сидела на деревянной, грубо сколоченной скамейке запасных игроков. Запасных, это точно – теперь уже ничего не зависит от тебя. Весь ужас положения, в которое я попала, открылся передо мной во всей своей отталкивающей, почти старушечьей наготе.
Табак, дрянь, швах оказалось дело, ты просто низкооплачиваемая статистка. И все твои построения разрушились о грубую реальность высоких ботинок и милицейских лычек. Я бродила в своем нынешнем положении, как в девственном лесу, – кричать было бесполезно, все равно никто не услышит. Ничего страшного не случилось бы, если бы они отвели тебя в сторонку у метро “Бабушкинская” и ласково спросили документы – отсутствие регистрации, только и всего. Но они взяли тебя на пороге чужой квартиры с пустым рюкзаком, где не было ничего: ни трамвайного билета, ни губной помады, ни замызганной косметички – ничего, что является спутниками бесцельно прогуливающегося человека. Ты же была стерильна, твой вещмешок это подтвердит: две книги, только и всего. Да еще и фотография… А эта милицейская Питомза (Господи, да что же это за странная кличка, в самом деле!!!) так просто с тебя не слезет. На снисхождение рассчитывать не приходилось – все твои киношные афиши завалились набок и рухнули, их залило дождем… Еще несколько часов назад ты казалась самой себе крутой, неуязвимой, ты лихо выстраивала картонные сюжеты, где живые люди казались тебе персонажами. Но стоит кому-то чихнуть, стоит кому-то не заметить правил твоей игры – и ты становишься бессильна.
Ты бессильна.
Этот мент с цирковыми ножами вместо глаз так просто от тебя не отстанет, поковыряет спичкой в ухе и пошлет запрос в городишко под Питером, где среди застывших дворцов затерялась Ева, – и все станет на свои места.
Они найдут Сирина, завернутого в ковер, рано или поздно, и тогда возникнет резонный вопрос: а что же делала я в его квартире и с его ключами? Или свяжут твой паспорт с пропавшей Аленой…
Я не хотела думать об этом, я боялась думать об этом – ну ничего, теперь-то уж наверняка начнут думать за тебя… Я тупо смотрела на крашенные темной зеленью стены, и пятая колонна зрела в моей маленькой, еще не окрепшей стране… Но, в конце концов, можно же все рассказать – рассказать о смертях, список которых возглавляешь ты сама, вот только неизвестно, на сколько лет это потянет – убийство, пусть и в целях самозащиты, и соучастие в другом убийстве… Нет, в двух, в трех… Ты потянешь за собой мальчиков Грека, потому что нельзя сказать “а” и потом не сказать “б”, малодушная соплячка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131
Кока и Мика называли своего начальника странно – Питомза. Это имя, похожее на кличку и слишком оскорбительное для клички, гвоздем засело у меня в голове, я просто уже ни о чем не могла думать, повторяя и повторяя его на все лады, как навязчивый мотив, – Питомза, надо же!
Мы подкатили к отделению милиции, а я так и не выработала линии поведения. Самым безобидным в моем случае выглядело отсутствие регистрации – формальный московский повод взять нарушителя за холку и слегка потрепать загривок острыми боковыми резцами.
Оказалось, что я совершенно ни к чему не готова.
И больше всего я оказалась не готовой к тому, что Питомза решил сам заняться мной, наплевав на внутримилицейские правила. Он взял стандартные бланки – я подозревала, что только для проформы, – и заперся со мной в одном из пустых ночных кабинетов.
Посадив меня перед столом, он устроился напротив, закинув на стол ноги в ботинках. Некоторое время я изучала рельеф подошв, на который налипла строительная грязь, а Питомза приступил к формальностям, которые заключались в выяснении моих паспортных данных и цели пребывания в квартире Сирина. Рядом с ним лежал мой пустой рюкзак, из которого милиционер извлек обе книги.
Он с ленивым любопытством перелистал их.
– Ну что, говорить будем или глазки строить? – наконец спросил он.
Ни того ни другого мне делать не хотелось, и я сочла за лучшее промолчать.
– В молчанку играешь? Смотри, как бы это тебе настроение не подгадило на ближайшие семьдесят восемь часов.
Я никак не реагировала, продолжая изучать его подошвы.
– Не заставляй меня подозревать тебя в том, чего ты Не совершала.
– Что я должна говорить? – наконец сдалась я.
– Сначала – кто ты есть. Потом – что делала в квартире.
– Я же сказала… Меня попросили заехать за книгами.
– Это в двенадцать-то ночи? Не поздновато для визита?
– Раньше времени не было.
– Слушай, девонька, все же просто. Если ты внятно объясняешь, кто, зачем, почему, то выходишь отсюда с чувством полного морального удовлетворения. Мне ведь тоже лишняя головная боль не нужна. Где хозяин, почему у тебя ключи, кто просил, что сказала? Коротко и четко, как в гестапо. Ничего сверхъестественного не требуется. Я же не прошу тебя сказать, был ли твой дедушка на оккупированной территории, – вопросы самые человеческие, правда?
– Я же сказала. – Это была пустая трата времени, я чувствовала, что дурацкий Питомза пошел на принцип, и он не успокоится, пока не" выколотит из меня то, что ему нужно.
– Да ничего ты не сказала. Даже фамилию скрываешь, что совсем уж глупо. И настораживает, заметь. Где хозяин?
– Не знаю. Почему я должна знать?
– А раньше там бывала?
– Нет.
– А потом взяла и поехала, как раз на ночь, когда хозяина нет. Конспиратор из тебя хренов, вот что я тебе скажу, девонька. – Питомза проницательно и хищно посмотрел на меня. – И племянника зря приплела, погорячилась. Ведь нет никакого племянника, а?
Я молчала.
– А то бы ты его сразу предъявила. Адрес, имя, кличка собаки, цвет глаз и размер ноги. Зачем тебе неприятности, правда? Тебе надо в ночниках ноги задирать до головы, а не со мной здесь сидеть. Из чего делаю вывод, что дело здесь гниловатое.
– Я не понимаю.
– Ты мне рога не мочи, – прикрикнул Питомза. – Что, хату хотела грабануть, да в последнюю минуту очко сыграло? А может, и правда есть племянничек, а ты у него ключики втихаря потянула? Или у самого дяди? Как зовут?!
Я молчала, хотя больше всего мне хотелось сдать себя не только нынешнюю, но и прежнюю.
– Усугубляешь, усугубляешь положение.
Полусонный взгляд вшивого сержанта, или старшего сержанта, – я совершенно не разбиралась в милицейских лычках – гипнотизировал меня, еще секунда – и я не выдержу этого напряжения. Но самым страшным было то, что я совершенно не знала, что ему сказать.
А он, похоже, знал:
– Квартира-то уже третью неделю на сигнализации. Следовательно, хозяин в командировке или в отпуске. А тут вдруг ты…
В дверь настойчиво постучали.
Питомза нехотя оторвался от меня, открыл, о чем-то тихонько посовещался – я услышала только приглушенное “бу-бу-бу” и легкое посвистывание в финале – и вернулся ко мне с явным сожалением в глазах.
– Ну вот что, – сказал он, – я сейчас уеду, а ты посиди, подумай, может, и надумаешь чего в мое отсутствие.
Он препроводил меня в мрачный гроб камеры, хохотнул и добродушно напутствовал напоследок:
– Место, конечно, не курорт, но не унывай. Здесь признаться – милое дело. Только на себя лишнего не бери, помни золотое правило – лучше семь раз ударь, чем один раз зарежь.
…Никогда еще жизнь не казалась мне так бездарно проигранной, как сейчас, когда я сидела на деревянной, грубо сколоченной скамейке запасных игроков. Запасных, это точно – теперь уже ничего не зависит от тебя. Весь ужас положения, в которое я попала, открылся передо мной во всей своей отталкивающей, почти старушечьей наготе.
Табак, дрянь, швах оказалось дело, ты просто низкооплачиваемая статистка. И все твои построения разрушились о грубую реальность высоких ботинок и милицейских лычек. Я бродила в своем нынешнем положении, как в девственном лесу, – кричать было бесполезно, все равно никто не услышит. Ничего страшного не случилось бы, если бы они отвели тебя в сторонку у метро “Бабушкинская” и ласково спросили документы – отсутствие регистрации, только и всего. Но они взяли тебя на пороге чужой квартиры с пустым рюкзаком, где не было ничего: ни трамвайного билета, ни губной помады, ни замызганной косметички – ничего, что является спутниками бесцельно прогуливающегося человека. Ты же была стерильна, твой вещмешок это подтвердит: две книги, только и всего. Да еще и фотография… А эта милицейская Питомза (Господи, да что же это за странная кличка, в самом деле!!!) так просто с тебя не слезет. На снисхождение рассчитывать не приходилось – все твои киношные афиши завалились набок и рухнули, их залило дождем… Еще несколько часов назад ты казалась самой себе крутой, неуязвимой, ты лихо выстраивала картонные сюжеты, где живые люди казались тебе персонажами. Но стоит кому-то чихнуть, стоит кому-то не заметить правил твоей игры – и ты становишься бессильна.
Ты бессильна.
Этот мент с цирковыми ножами вместо глаз так просто от тебя не отстанет, поковыряет спичкой в ухе и пошлет запрос в городишко под Питером, где среди застывших дворцов затерялась Ева, – и все станет на свои места.
Они найдут Сирина, завернутого в ковер, рано или поздно, и тогда возникнет резонный вопрос: а что же делала я в его квартире и с его ключами? Или свяжут твой паспорт с пропавшей Аленой…
Я не хотела думать об этом, я боялась думать об этом – ну ничего, теперь-то уж наверняка начнут думать за тебя… Я тупо смотрела на крашенные темной зеленью стены, и пятая колонна зрела в моей маленькой, еще не окрепшей стране… Но, в конце концов, можно же все рассказать – рассказать о смертях, список которых возглавляешь ты сама, вот только неизвестно, на сколько лет это потянет – убийство, пусть и в целях самозащиты, и соучастие в другом убийстве… Нет, в двух, в трех… Ты потянешь за собой мальчиков Грека, потому что нельзя сказать “а” и потом не сказать “б”, малодушная соплячка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131