Она показала на бутылку.
– Вы думаете, сейчас это так необходимо?
– Это необходимо в любое время, но сейчас – особенно. – Он помахал бутылкой в воздухе. – Пейте, ешьте, веселитесь, все равно мы все умрем. – Он протянул ей бутылку. – Отпейте-ка глоточек.
Она взяла ее и быстрым движением разбила о камень. Он протянул руку, словно желая спасти бутылку, и сказал раздраженным тоном:
– Для чего это вы сделали, черт возьми?
– Ваше имя не Пибоди, – отрезала она.
– Что вы об этом знаете? Мы с Пибоди старые приятели, дети бутылки. – Он вдруг стал шарить рукой по земле: может, она не совсем разбилась, может, что-нибудь осталось. Внезапно он отдернул руку. – Черт, я, кажется, порезался. – И он истерически засмеялся. – Смотрите, у меня палец в крови.
Она увидела, как из пальца действительно текла черная в лунном свете кровь.
– Вы безответственны, – строго сказала Бенедетта. – Дайте-ка руку. – Она приподняла юбку и оторвала от белья кусок материи для бинта.
О'Хара разразился хохотом.
– Классическая ситуация. Героиня бинтует раненого героя и делает все, что придумал для таких случаев Голливуд. Как благородный человек, я сейчас должен скромно отвернуться, но у вас красивые ноги, и мне нравится на них смотреть.
Она молча бинтовала его руку. Он посмотрел на ее темную головку и сказал:
– Безответствен? Наверное, так. Ну и что? За что мне нести ответственность? Пусть он провалится, весь этот мир, мне до него нет дела! – Он опять стал напевать. – Нагим пришел я в этот мир, нагим я выйду из него. А что лежит в середине, все это чепуха.
– Ничего себе – философия жизни, – сказала она, не поднимая головы.
Он взял ее за подбородок, поднял ее лицо, посмотрел в глаза:
– Жизни? Что вы знаете о жизни? Вот вы – ведете борьбу в этой поганой стране, чтобы живущие здесь глупые индейцы получили то, что они могли бы получить сами, будь у них смелости побольше. А вокруг – огромный мир, который постоянно вмешивается во все. И в конце концов бухнетесь в ножки русским или американцам. Этого вам не избежать. Если вы думаете, что будете хозяевами в этой стране, то вы более глупы, чем я думал.
Она не отвернулась от его взгляда и спокойно сказала:
– Мы можем попытаться.
– Ничего подобного, – он опустил руку. – Это мир, в котором все грызутся друг с другом, и ваша страна – кусок, из-за которого грызутся большие псы. Не съешь – тебя съедят, не убьешь – тебя убьют.
– Я в это не верю, – сказала она.
Он коротко засмеялся.
– Неужели? А что же мы здесь делаем, черт возьми? Почему бы нам не собрать вещички и не разъехаться по домам? Представим себе, что на другом берегу никого нет, никто в нас не стреляет, никто не хочет нас убить.
Она ничего не ответила. Он обнял ее одной рукой, а другую положил ей на колено и медленно повел вверх под юбку. Она рывком освободилась от него и изо всей силы ударила по лицу. Он уставился на нее, потирая щеку, с выражением полного недоумения.
Она закричала:
– Вы, оказывается, слабак, Тим О'Хара, вы – один из тех, кого убивают и едят! У вас нет мужества, и вам все время необходимо утешение – в вине, в женщине, какая разница. Жалкий, исковерканный человек.
– Господи, что вы знаете обо мне? – проговорил он, пораженный ее презрительным тоном, но чувствуя, что это презрение нравится ему больше, чем ее сострадание.
– Немного, – отрезала она. – А то, что знаю, мне не особенно нравится. Но я теперь точно знаю, что вы хуже Пибоди. Он слабый человек, но он с этим поделать ничего не может. А вы – сильный, но поддаетесь легко слабоволию. Вы все время проводите, разглядывая свой пупок, и думаете, что это центр мира, и нет никого на свете, кто бы посочувствовал вам.
– Посочувствовал? – взорвался он. – На что мне ваше сочувствие! С людьми, которые меня жалеют, я не общаюсь. Этого мне не нужно.
– Это всякому нужно. Мы все испытываем страх – это слабость, присущая любому человеку, и любой, кто говорит обратное, лжет. – И, понизив голос, она спросила: – Вы не были таким, Тим, что случилось?
Он обвил голову руками. Сам чувствовал, что что-то в нем надломилось. Стены и бастионы, которые он нагромоздил в своей душе, за которыми он так долго прятался, начинали рушиться. Он вдруг понял, что слова Бенедетты – правда: его внутренний страх – не что-то ненормальное, а понятное человеческое чувство, и в том, чтобы это признать, нет никакого стыда.
Он сказал придушенным голосом:
– Боже мой, Бенедетта! Я действительно напуган. Я не хочу опять попасть им в лапы.
– Коммунистам?
Он кивнул.
– Что они вам сделали?
И он рассказал ей все – о том, как лежал голым на ледяном полу среди собственных нечистот, о вынужденной бессоннице и бесконечных допросах, о слепящем свете электролампы и электрошоках, о лейтенанте Фэнге.
– Они хотели, чтобы я признался в том, что распространял бациллы чумы. Но я не признался, потому что этого не делал. – Он схватил ртом воздух. – Но я был близок к этому.
Во время его рассказа Бенедетта сидела бледная, по ее щекам текли слезы. В глубине души она испытывала жгучее презрение к себе за то, что назвала этого человека слабым. Она притянула его и положила его голову к себе на грудь. Его всего трясло.
– Все хорошо, – приговаривала она. – Теперь все хорошо, Тим.
Он был опустошен и благодатно облегчен от того, что было замкнуто в его душе многие годы. То, что он рассказал обо всем другому человеку, странным образом сделало его сильнее, приподняло его. Он чувствовал, будто в его душе вскрылся давний нарыв, и весь гной вытек наружу. Бенедетта мужественно приняла на себя этот поток окрашенных горечью слов, и утешала его отрывочными, почти бессмысленными фразами. Она чувствовала себя и старше и моложе его одновременно, и это смущало ее. Она не знала, что ей делать дальше.
Наконец, он успокоился, замолк, прислонившись к скале, словно в изнеможении. Она взяла его руки в свои и сказала:
– Извините, Тим, за то, что я наговорила вам сгоряча.
Он с трудом улыбнулся.
– Вы были правы, я вел себя как законченный негодяй.
– У вас были на то свои причины.
– Мне надо извиниться перед другими. Я их совсем заездил.
Она осторожно сказала:
– Мы ведь не шахматные фигурки, Тим. У нас есть чувства. А вы, по правде говоря, распоряжались нами, как в шахматной игре, и двигали нас – моего дядю, Виллиса, Армстронга, Дженни тоже – просто, чтобы решить определенную проблему. Но это не только ваша проблема, это касается всех нас. Виллис, к примеру, работал больше всех, и не надо было набрасываться на него так, когда разладился требуше.
О'Хара вздохнул.
– Я знаю. Но это кажется, было последней соломинкой. Я пришел в жуткое состояние. Но я извинюсь перед ним.
– Лучше всего было бы помочь ему.
Он кивнул.
– Хорошо. Я сейчас пойду. – Он посмотрел на Бенедетту и подумал, что, может быть, он навсегда оттолкнул ее от себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79