И знал, пройдет менее секунды, прежде чем он откроет глаза и увидит то, что уже видел Габриэль, узнает то, что Габриэль уже знал.
Но теперь мужчина уже не мог ничего сделать, это была западня. Его чувства были всецело поглощены нетерпеливостью и напором чувств другого, он еще продолжал блаженствовать.
Быстрота преображения изумила мальчика. Ему показалось, хотя, он не был в этом твердо убежден, что должно быть необычайно сложно для человечьей ноги так непривычно изогнуться и съежится, для человечьих ладоней стать лапами, для лица прекрасной женщины растаять, мгновенно преобразившись в шерстистую волчью морду с широко разинутой клыкастой пастью. Проще было поверить в мгновенное превращение, совершаемое быстрее, чем мог бы уловить человеческий глаз, но и этого не произошло. Но это было именно перетекание одной сущности в другую, зримый переход от одного положения к другому. Длинные шелковистые пряди словно растворились в воздухе, на их месте тут же появился светло-серый мех, изменились кости, нежная человеческая плоть испарилась, мгновенно заменившись звериной.
Лишь одно сравнение пришло на ум Габриэлю, поразительно уместное, и в то же время абсурдное. Он подумал, что это все равно, как если бы Мандорла загорелась. Как будто некоего рода божественное или дьявольское пламя охватило ее и преобразило, словно волчица стала пеплом, оставшимся от женщины. Мужчина, распростертый под волчьим телом, открыл глаза.
Даже со своей высоты в слабом свете свеч Габриэль разглядел отразившийся в его глазах непереносимый ужас. Словно мужчина тоже претерпел превращение, его заурядное человеческое лицо внезапно сделалось жуткой маской. Все его существо наполнил безумный страх, передавшийся и Габриэлю. Их сросшиеся души словно разорвало надвое, как будто сверхъестественная когтистая лапа протянулась из складок времени, вцепилась в их лица и поволокла в ад. И все же внутри этого ужаса и за пределами бездонного колодца отчаяния, в который они рухнули, таилось понимание того, что это и должно было случиться. Не просто эхо предвидения, но признание поражения несовершенным, жаждущим, безумным сыном рода людского. Паника мужчины продолжалась недолго. Недостаточно долго, чтобы он предпринял сколько-нибудь значительное усилие освободиться от волчицы, которая оказалась в таком выгодном для себя положении. Она быстро и проворно перегрызла ему горло, и ее длинный шершавый язык стал лизать хлынувшую кровь.
Габриэль наблюдал. Он чувствовал, что мужчина умирает, и разделял его смерть.
Для самого мужчины боль была только болью, но она оказалась до странного тупой и краткой, как будто сами его нервы признали безнадежность положения и предпочли не вопить, ничего не чувствовать предупреждая. Они оказались настолько милосердны, что отказались передавать импульс предсмертного страдания. Габриэля эта последняя вспышка боли и ужаса наполнила удивительным торжеством, словно даровав ему новую силу.
Я паук, который кормится душами, — подумал он. — И нынче ночью я пообедал. Он ощутил легкую дрожь, по-настоящему испугавшись, осознав, что Мандорла или Моруэнна могут так же легко пожрать его. Но в следующее мгновение он без труда сдержал и обуздал свой страх. Он был уверен, что вервольфы никогда не поступят с ним так, и уже начал обретать уверенность, что сумеет остановить их, если только они попытаются сделать это.
Прошло несколько минут, волчица ничего не делала, только лизала кровь. Глаза мертвеца были открыты и глядели вдаль, но ужас, который исказил застывшее лицо, мало-помалу отступил, словно, поддавшись ее ласке. Габриэль теперь ничего не чувствовал. Волк, который прежде был Мандорлой, который и теперь оставался Мандорлой, поднял взгляд, оторвавшись от тела. И взглянул прямо на мальчика. И, хотя комната была освещена изнутри, так что мальчик должен был оставаться невидимым за экраном отраженного пламени свечи, он ничуть не сомневался, она его видит, и с самого начала знала, что он там, наверху. Габриэль встретил ее волчий взгляд заговорщицкой улыбкой, которая достаточно ясно говорила, он не только знает, но и полностью принимает тот факт, что он из ее племени, а не из этого слепого, с холодными душами, рода людского, к которому принадлежала ее жертва.
Но он еще не был кровопийцей. Он еще не был чудовищем. Но не был и мальчиком из племени людей, и вообще не был мальчиком. Его плоть была лишь внешней оболочкой, которую он носил, ступая по земле, а внутри него сидел демон… или божество. И, пока он наблюдал за этим волчьим пиршеством, он не испытывал и подобия единства чувств с оборотнем, пожирающим свою жертву. И по тому, как спокойно и отстраненно смотрел он на него, понял, что он теперь далеко и от Хадлстоун Манора и от понятий о доброте, которым так упорно пытались научить его сестры Св.Синклитики.
10
Когда Габирэль вернулся к себе в спальню, голова его шла кругом от возбуждения и переживаний виденного, вдруг обнаружилось, что зеркальце, оставленное лежащим у постели, светится, словно по своей воле. Он не без колебаний приблизился, не зная, чего ожидать, но, увидев образ в зеркале, улыбнулся.
Лицо Джейкоба Харкендера за стеклом было, точно обычное отразилось в зеркале. Габриэль подумал, видит ли Харкендер его улыбку.
— Габриэль, — сказал Харкендер хриплым голосом, как будто долго и безуспешно выкрикивал его имя. — Габриэль, ты должен меня выслушать! Прошу тебя!
Габриэль был уверен, что в любой момент сможет изгнать этот образ из зеркальца простым прикосновением. Не исключено, что он мог и больше. Харкендер, вероятно, здорово рисковал, вступив в воображаемое пространство внутри зеркала, главного средоточия крепнущей мощи Габриэля. Может статься, в его силах уничтожить этого человека, который лишь несколько дней назад, замышлял стать его повелителем; и уж, наверно, Габирэлю ничего не стоит уязвить его телесно и духовно. Но он и пальцем не пошевелил, чтобы приступить к воплощению этих жестоких фантазий, он терпеливо и с интересом ждал, что же собирается сказать Харкендер. Маг молчал.
— Почему я должен тебя слушать? — Спросил он, дозволив новой сущности, пробуждавшейся в нем теперь, заявить о себе, впервые, в открытую, вслух. — Ты привез меня в Хадлстоун Мэнор и передал сестрам, прекрасно зная, что я не простой подкидыш. Ты скрыл от меня истину, не давал узнать, что я в действительности есть, спрятал меня от тех, что помогли бы мне… спрятал меня даже от меня самого.
— Нет! — Воскликнул Харкендер. В зеркале было видно только его лицо. Оно казалось таким крохотным и далеким внутри зазеркального пространства. Лицо это парило, точно гуттаперчивая маска, искаженная кривизной стекла. — Ты не понимаешь, Габриэль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135
Но теперь мужчина уже не мог ничего сделать, это была западня. Его чувства были всецело поглощены нетерпеливостью и напором чувств другого, он еще продолжал блаженствовать.
Быстрота преображения изумила мальчика. Ему показалось, хотя, он не был в этом твердо убежден, что должно быть необычайно сложно для человечьей ноги так непривычно изогнуться и съежится, для человечьих ладоней стать лапами, для лица прекрасной женщины растаять, мгновенно преобразившись в шерстистую волчью морду с широко разинутой клыкастой пастью. Проще было поверить в мгновенное превращение, совершаемое быстрее, чем мог бы уловить человеческий глаз, но и этого не произошло. Но это было именно перетекание одной сущности в другую, зримый переход от одного положения к другому. Длинные шелковистые пряди словно растворились в воздухе, на их месте тут же появился светло-серый мех, изменились кости, нежная человеческая плоть испарилась, мгновенно заменившись звериной.
Лишь одно сравнение пришло на ум Габриэлю, поразительно уместное, и в то же время абсурдное. Он подумал, что это все равно, как если бы Мандорла загорелась. Как будто некоего рода божественное или дьявольское пламя охватило ее и преобразило, словно волчица стала пеплом, оставшимся от женщины. Мужчина, распростертый под волчьим телом, открыл глаза.
Даже со своей высоты в слабом свете свеч Габриэль разглядел отразившийся в его глазах непереносимый ужас. Словно мужчина тоже претерпел превращение, его заурядное человеческое лицо внезапно сделалось жуткой маской. Все его существо наполнил безумный страх, передавшийся и Габриэлю. Их сросшиеся души словно разорвало надвое, как будто сверхъестественная когтистая лапа протянулась из складок времени, вцепилась в их лица и поволокла в ад. И все же внутри этого ужаса и за пределами бездонного колодца отчаяния, в который они рухнули, таилось понимание того, что это и должно было случиться. Не просто эхо предвидения, но признание поражения несовершенным, жаждущим, безумным сыном рода людского. Паника мужчины продолжалась недолго. Недостаточно долго, чтобы он предпринял сколько-нибудь значительное усилие освободиться от волчицы, которая оказалась в таком выгодном для себя положении. Она быстро и проворно перегрызла ему горло, и ее длинный шершавый язык стал лизать хлынувшую кровь.
Габриэль наблюдал. Он чувствовал, что мужчина умирает, и разделял его смерть.
Для самого мужчины боль была только болью, но она оказалась до странного тупой и краткой, как будто сами его нервы признали безнадежность положения и предпочли не вопить, ничего не чувствовать предупреждая. Они оказались настолько милосердны, что отказались передавать импульс предсмертного страдания. Габриэля эта последняя вспышка боли и ужаса наполнила удивительным торжеством, словно даровав ему новую силу.
Я паук, который кормится душами, — подумал он. — И нынче ночью я пообедал. Он ощутил легкую дрожь, по-настоящему испугавшись, осознав, что Мандорла или Моруэнна могут так же легко пожрать его. Но в следующее мгновение он без труда сдержал и обуздал свой страх. Он был уверен, что вервольфы никогда не поступят с ним так, и уже начал обретать уверенность, что сумеет остановить их, если только они попытаются сделать это.
Прошло несколько минут, волчица ничего не делала, только лизала кровь. Глаза мертвеца были открыты и глядели вдаль, но ужас, который исказил застывшее лицо, мало-помалу отступил, словно, поддавшись ее ласке. Габриэль теперь ничего не чувствовал. Волк, который прежде был Мандорлой, который и теперь оставался Мандорлой, поднял взгляд, оторвавшись от тела. И взглянул прямо на мальчика. И, хотя комната была освещена изнутри, так что мальчик должен был оставаться невидимым за экраном отраженного пламени свечи, он ничуть не сомневался, она его видит, и с самого начала знала, что он там, наверху. Габриэль встретил ее волчий взгляд заговорщицкой улыбкой, которая достаточно ясно говорила, он не только знает, но и полностью принимает тот факт, что он из ее племени, а не из этого слепого, с холодными душами, рода людского, к которому принадлежала ее жертва.
Но он еще не был кровопийцей. Он еще не был чудовищем. Но не был и мальчиком из племени людей, и вообще не был мальчиком. Его плоть была лишь внешней оболочкой, которую он носил, ступая по земле, а внутри него сидел демон… или божество. И, пока он наблюдал за этим волчьим пиршеством, он не испытывал и подобия единства чувств с оборотнем, пожирающим свою жертву. И по тому, как спокойно и отстраненно смотрел он на него, понял, что он теперь далеко и от Хадлстоун Манора и от понятий о доброте, которым так упорно пытались научить его сестры Св.Синклитики.
10
Когда Габирэль вернулся к себе в спальню, голова его шла кругом от возбуждения и переживаний виденного, вдруг обнаружилось, что зеркальце, оставленное лежащим у постели, светится, словно по своей воле. Он не без колебаний приблизился, не зная, чего ожидать, но, увидев образ в зеркале, улыбнулся.
Лицо Джейкоба Харкендера за стеклом было, точно обычное отразилось в зеркале. Габриэль подумал, видит ли Харкендер его улыбку.
— Габриэль, — сказал Харкендер хриплым голосом, как будто долго и безуспешно выкрикивал его имя. — Габриэль, ты должен меня выслушать! Прошу тебя!
Габриэль был уверен, что в любой момент сможет изгнать этот образ из зеркальца простым прикосновением. Не исключено, что он мог и больше. Харкендер, вероятно, здорово рисковал, вступив в воображаемое пространство внутри зеркала, главного средоточия крепнущей мощи Габриэля. Может статься, в его силах уничтожить этого человека, который лишь несколько дней назад, замышлял стать его повелителем; и уж, наверно, Габирэлю ничего не стоит уязвить его телесно и духовно. Но он и пальцем не пошевелил, чтобы приступить к воплощению этих жестоких фантазий, он терпеливо и с интересом ждал, что же собирается сказать Харкендер. Маг молчал.
— Почему я должен тебя слушать? — Спросил он, дозволив новой сущности, пробуждавшейся в нем теперь, заявить о себе, впервые, в открытую, вслух. — Ты привез меня в Хадлстоун Мэнор и передал сестрам, прекрасно зная, что я не простой подкидыш. Ты скрыл от меня истину, не давал узнать, что я в действительности есть, спрятал меня от тех, что помогли бы мне… спрятал меня даже от меня самого.
— Нет! — Воскликнул Харкендер. В зеркале было видно только его лицо. Оно казалось таким крохотным и далеким внутри зазеркального пространства. Лицо это парило, точно гуттаперчивая маска, искаженная кривизной стекла. — Ты не понимаешь, Габриэль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135