Только доверься мне, и путь боли станет для тебя не таким тяжким и предательским. Но, прежде всего, что же ты видел?
— Сфинкс грядет, — ответил он ей. — Он теперь носит человеческий облик, как и ты. Ищет тех же привилегий, имеет такую же соблазнительную внешность. Но, как и ты, не полностью человек и презирает человеческий род. Ты не в силах принудить меня видеть больше, если он сам не пожелает показаться, потому что у него есть власть освободить меня от моей беды. Я — его заложник, и ты не можешь использовать меня против него.
Он попытался было сесть, но, как только пошевелился, ощутил тот же дискомфорт.
— Лежи спокойно, — тихонько произнесла она.
Он облизнул губы и сказал:
— Тебе бы лучше дать мне то, в чем я нуждаюсь, и отпустить меня. Сфинкс — не друг твоему племени, и у тебя не будет никакой роли в том, что грядет.
— А это еще следует определить, — возразила она.
Ей удалось вернуть на лицо улыбку, и он прочел в ней надежду. Она вовсе не намеревалась отпускать его. Пока они с Габриэлем здесь, любой, кто в них нуждается, может прийти сюда и должен приготовиться сражаться за право забрать их отсюда.
Мандорла понятия не имела, что могло бы выйти из такого столкновения, если это столкновение состоится, но прекрасно знала, она-то в все равно ничего не потеряет. В самом худшем случае, ее уложат отдохнуть, на десять лет или на тысячу, и Лидиард видел в ее темных фиалковых глазах, насколько мало ее пугает такая перспектива. Он не мог целиком обвинять ее за неизменную надежду на то, что необозримый пласт льда, который приковывает ее к земле и человеческому облику, может когда-нибудь растаять в очищающем огне.
Улыбка внезапно искривилась и превратилась в зловещий оскал, должно быть, она заметила жалость в его глазах.
— Дурак же ты, Дэвид Лидиард, если пытаешься смеяться надо мной. Всегда помни, слабый человек, я могу причинить тебе боль, и гораздо более сильную, чем ты можешь себе вообразить, а любое избавление от этой боли, какое ты можешь получить — в моей власти, и дано только мне. Только мне, пока твой Сфинкс не явится и не унесет тебя отсюда.
И помни, что ты, в конце концов, принадлежишь к роду людскому, а я — нет. Я могу тебе показать такое страдание, какого ты не вынесешь, и сможешь убедиться, при всем том, что твой защитник может для тебя сделать, ему плевать на страдания тех, кого ты любишь. Я достаточно люблю человеческую плоть, чтобы пить твою кровь, если у меня будет такое настроение, или же кровь любого, кто тебе дорог. Бойся же меня, дорогой мой Дэвид. Бойся меня!
Это было приказание, которое заставило его снова облизнуть губы. Он слишком хорошо знал, что она может причинить ему боль, и понимал, если уж она решила с ним играть, это будет так же, как кошка играет с мышью.
Это более смелая и увеличенная в размерах кошка, молча сказал он себе, и кошка, которая может играть с тобой, как хочет, а может причинить такую боль, какую ни ты, ни я не в состоянии себе вообразить. Но как это может меня спасти, если ярость Ада обрушится на землю?
— Боюсь, я не смогу быть тебе благодарен за любую милость, которую ты можешь проявить, не причиняя мне боли. — мрачно произнес он, — Так ты дашь мне воды или только воспользуешься моей жаждой, чтобы заставить меня снова видеть сны?
Она приняла этот укор на удивление милостиво, не улыбаясь и не показывая свой оскал.
— Ты не такой уж слабый, — констатировала она. — Ты не можешь за это нравиться мне, но я достаточно долго прожила среди людей, чтобы ненавидеть лучших из них наравне с худшими. Я причиню тебе боль не только ради этого, но я должна сделать тебе больно, когда время для этого настанет. Я пришлю к тебе Амалакса с водой и одеялом, чтобы ты согрелся.
С этими словами она встала и повернулась, чтобы уйти. Возобновившаяся головная боль стала так сильна, что Лидиард захотел перенести всю ее тяжесть на матрац. Он был почти рад, видя, как она подходит к каменным ступенькам, ведущим к двери, и попытавшись улечься поудобней, вознамерился, наконец, отдохнуть. Но, как только он расслабился, то опять начал ощущать близость того ада, который так часто требовал его к себе. Холодная пронизывающая сырость этой комнаты смешивалась с неестественным жаром его души и с болью, которая грызла ему обе ступни, от больших пальцев до самых пяток. Покрытые слизью стены его тюрьмы сплошь светились, как будто обещая наличие более яркого освещения снаружи.
Для того, чтобы отогнать видения и держать их на расстоянии, он очень тихо начал произносить: «Pater noster, qui es in caelis…» [23]
Но теперь он уже не знал, к кому обращена эта молитва.
15
В должное время Калеб Амалакс принес Лидиарду чашку с водой, которую тот просил. Толстяк так посмотрел на своего ничтожного пленника, как будто он скорее плеснет эту воду ему в лицо, чем даст ему выпить, и секунду-другую, издеваясь над ним, он держал чашку так, что Лидиард не мог дотянуться до нее. Лидиард только терпеливо ждал, и, наконец, Амалакс поднес чашку к его губам и стал держать так, чтобы пленник мог пить с удобной для него скоростью. Вода была горькой на вкус и отдавала металлом, но Лидиард с благодарностью глотал ее.
— Спасибо, — произнес он, когда закончил, но Амалакс вовсе не нуждался в благодарности и не оказал чести ответить ему. Выполнив свои обязанности, он тут же ушел. Чтобы добавить еще специально рассчитанную долю оскорбительного отношения, он захватил с собой масляную лампу. Лидиард лишь только взглянул на убывающую массу свечного сала на подносе, стоящем у его изголовья, понял, вскоре останется в стигийском мраке. [24]
Одеяло, обещанное Мандорлой, так и не принесли.
Лидиард тихо лежал какое-то время, показавшееся ему очень долгим, твердо решив, что спать он не будет. Поначалу он пытался ослабить веревки, стягивавшие его запястья, но не смог этого сделать, и только разозлился на себя, убедившись, что заставил раздраженную кожу снова кровоточить. Теперь терзающая боль от веревок, стягивающих его руки и ноги, казалась сильнее, чем тупая боль в обожженных ступнях.
Лидиард пытался сопротивлялся дремоте из-за того, что не хотел видеть свои сны, но вскоре обнаружилась для этого более практическая причина, когда пламя свечи, наконец, оплыло и погасло. Прошло еще всего несколько минут, и Лидиард услышал, как по полу темного подвала забегали крысы. Они ни на секунду не прекращали свою активную деятельность, и несколько раз одна из невидимых тварей вскарабкивалась на кровать, вынуждая Лидиарда неловко спихивать ее. Он легко мог себе представить, каково будет ощущение, когда крыса запустит свои желтые зубы в круглую мясистую подушечку израненного большого пальца ноги, возможно, начиная приступ, и целая орда этих тошнотворных тварей начнет очищать его кости от плоти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135
— Сфинкс грядет, — ответил он ей. — Он теперь носит человеческий облик, как и ты. Ищет тех же привилегий, имеет такую же соблазнительную внешность. Но, как и ты, не полностью человек и презирает человеческий род. Ты не в силах принудить меня видеть больше, если он сам не пожелает показаться, потому что у него есть власть освободить меня от моей беды. Я — его заложник, и ты не можешь использовать меня против него.
Он попытался было сесть, но, как только пошевелился, ощутил тот же дискомфорт.
— Лежи спокойно, — тихонько произнесла она.
Он облизнул губы и сказал:
— Тебе бы лучше дать мне то, в чем я нуждаюсь, и отпустить меня. Сфинкс — не друг твоему племени, и у тебя не будет никакой роли в том, что грядет.
— А это еще следует определить, — возразила она.
Ей удалось вернуть на лицо улыбку, и он прочел в ней надежду. Она вовсе не намеревалась отпускать его. Пока они с Габриэлем здесь, любой, кто в них нуждается, может прийти сюда и должен приготовиться сражаться за право забрать их отсюда.
Мандорла понятия не имела, что могло бы выйти из такого столкновения, если это столкновение состоится, но прекрасно знала, она-то в все равно ничего не потеряет. В самом худшем случае, ее уложат отдохнуть, на десять лет или на тысячу, и Лидиард видел в ее темных фиалковых глазах, насколько мало ее пугает такая перспектива. Он не мог целиком обвинять ее за неизменную надежду на то, что необозримый пласт льда, который приковывает ее к земле и человеческому облику, может когда-нибудь растаять в очищающем огне.
Улыбка внезапно искривилась и превратилась в зловещий оскал, должно быть, она заметила жалость в его глазах.
— Дурак же ты, Дэвид Лидиард, если пытаешься смеяться надо мной. Всегда помни, слабый человек, я могу причинить тебе боль, и гораздо более сильную, чем ты можешь себе вообразить, а любое избавление от этой боли, какое ты можешь получить — в моей власти, и дано только мне. Только мне, пока твой Сфинкс не явится и не унесет тебя отсюда.
И помни, что ты, в конце концов, принадлежишь к роду людскому, а я — нет. Я могу тебе показать такое страдание, какого ты не вынесешь, и сможешь убедиться, при всем том, что твой защитник может для тебя сделать, ему плевать на страдания тех, кого ты любишь. Я достаточно люблю человеческую плоть, чтобы пить твою кровь, если у меня будет такое настроение, или же кровь любого, кто тебе дорог. Бойся же меня, дорогой мой Дэвид. Бойся меня!
Это было приказание, которое заставило его снова облизнуть губы. Он слишком хорошо знал, что она может причинить ему боль, и понимал, если уж она решила с ним играть, это будет так же, как кошка играет с мышью.
Это более смелая и увеличенная в размерах кошка, молча сказал он себе, и кошка, которая может играть с тобой, как хочет, а может причинить такую боль, какую ни ты, ни я не в состоянии себе вообразить. Но как это может меня спасти, если ярость Ада обрушится на землю?
— Боюсь, я не смогу быть тебе благодарен за любую милость, которую ты можешь проявить, не причиняя мне боли. — мрачно произнес он, — Так ты дашь мне воды или только воспользуешься моей жаждой, чтобы заставить меня снова видеть сны?
Она приняла этот укор на удивление милостиво, не улыбаясь и не показывая свой оскал.
— Ты не такой уж слабый, — констатировала она. — Ты не можешь за это нравиться мне, но я достаточно долго прожила среди людей, чтобы ненавидеть лучших из них наравне с худшими. Я причиню тебе боль не только ради этого, но я должна сделать тебе больно, когда время для этого настанет. Я пришлю к тебе Амалакса с водой и одеялом, чтобы ты согрелся.
С этими словами она встала и повернулась, чтобы уйти. Возобновившаяся головная боль стала так сильна, что Лидиард захотел перенести всю ее тяжесть на матрац. Он был почти рад, видя, как она подходит к каменным ступенькам, ведущим к двери, и попытавшись улечься поудобней, вознамерился, наконец, отдохнуть. Но, как только он расслабился, то опять начал ощущать близость того ада, который так часто требовал его к себе. Холодная пронизывающая сырость этой комнаты смешивалась с неестественным жаром его души и с болью, которая грызла ему обе ступни, от больших пальцев до самых пяток. Покрытые слизью стены его тюрьмы сплошь светились, как будто обещая наличие более яркого освещения снаружи.
Для того, чтобы отогнать видения и держать их на расстоянии, он очень тихо начал произносить: «Pater noster, qui es in caelis…» [23]
Но теперь он уже не знал, к кому обращена эта молитва.
15
В должное время Калеб Амалакс принес Лидиарду чашку с водой, которую тот просил. Толстяк так посмотрел на своего ничтожного пленника, как будто он скорее плеснет эту воду ему в лицо, чем даст ему выпить, и секунду-другую, издеваясь над ним, он держал чашку так, что Лидиард не мог дотянуться до нее. Лидиард только терпеливо ждал, и, наконец, Амалакс поднес чашку к его губам и стал держать так, чтобы пленник мог пить с удобной для него скоростью. Вода была горькой на вкус и отдавала металлом, но Лидиард с благодарностью глотал ее.
— Спасибо, — произнес он, когда закончил, но Амалакс вовсе не нуждался в благодарности и не оказал чести ответить ему. Выполнив свои обязанности, он тут же ушел. Чтобы добавить еще специально рассчитанную долю оскорбительного отношения, он захватил с собой масляную лампу. Лидиард лишь только взглянул на убывающую массу свечного сала на подносе, стоящем у его изголовья, понял, вскоре останется в стигийском мраке. [24]
Одеяло, обещанное Мандорлой, так и не принесли.
Лидиард тихо лежал какое-то время, показавшееся ему очень долгим, твердо решив, что спать он не будет. Поначалу он пытался ослабить веревки, стягивавшие его запястья, но не смог этого сделать, и только разозлился на себя, убедившись, что заставил раздраженную кожу снова кровоточить. Теперь терзающая боль от веревок, стягивающих его руки и ноги, казалась сильнее, чем тупая боль в обожженных ступнях.
Лидиард пытался сопротивлялся дремоте из-за того, что не хотел видеть свои сны, но вскоре обнаружилась для этого более практическая причина, когда пламя свечи, наконец, оплыло и погасло. Прошло еще всего несколько минут, и Лидиард услышал, как по полу темного подвала забегали крысы. Они ни на секунду не прекращали свою активную деятельность, и несколько раз одна из невидимых тварей вскарабкивалась на кровать, вынуждая Лидиарда неловко спихивать ее. Он легко мог себе представить, каково будет ощущение, когда крыса запустит свои желтые зубы в круглую мясистую подушечку израненного большого пальца ноги, возможно, начиная приступ, и целая орда этих тошнотворных тварей начнет очищать его кости от плоти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135